Сборник Поход «Челюскина» - Коллектив авторов

От следов его струилась Майна, в пропасти срываясь, Вся сверкая льдом искристым. И перстом владыка ГУСМПа Начертал во льдах полярных Путь великого прохода: «Вот наш путь отныне будет».

От тороса взявши льдинку, Из нее он сделал трубку, Голубую трубку мира, И на ней зарубку сделал. И на майне у барака, Дымовой сигнал поставив, Закурил он эту трубку,

Всех сзывая на собранье. Дым струился тихо-тихо В блеске солнечного утра: Прежде темною полоской, После — гуще, синим паром; Наконец, коснулся неба, Раскатился над Чукоткой.

От палатки кочегаров, От палатки машинистов. От матросов, от ученых, От барака, от радистов — Все и всюду увидали Дым призывной трубки Отто. И старшие всех палаток Кочегаров, машинистов И матросов, и ученых, И барака, и радистов Закричали: «То наш Отто! Этим синим буйным дымом, Что вздымается до неба, Он сзывает на собранье, На совет нас созывает».

От палаток, от барака Чрез торосы, через майны, В теплых малицах оленьих, В кожтужурках, ватных куртках, В торбасах, ботинках крепких Шли старшие всех палаток, [141]

А за ними кочегары, Машинисты и матросы, Журналисты от «Известий», От «Вечорки», «Комсомолки»; Шел Баевский — Меджикивис, Аэролог Жирнопупов, Шел хитрейший Попокивис, Повелитель всех циклонов От Колымска до Аляски, Что считал себя ученым; Шел задорный «Гайавата», Ваня Копусов вихрастый; Шел старейший из партийцев Алексей Бобер редчайший; А за ним спешили в ногу Повелители науки Во главе со Хмызей Толстым; Позади всех снег топтали Штурманы, народ ретивый. Все спешили, как умели,

Пред лицо владыки ГУСМПа. Отто Манито могучий, Севморпуть создавший людям. Поглядел на всех с участьем, С отчей жалостью, любовью, Поглядел он на махистов, На котят-идеалистов, Механистов, прочих «истов», Диалектики не знавших.

И величественный голос, Голос, шуму вод подобный, Шуму многих сильных сжатий, Прозвучал ко всяким «пстам»: «Вам дан разум и сознанье, Вы учились в многих вузах, На рабфаках, в институтах. Вы росли в Стране советов, Воспитавшей вас с любовью Для того, чтоб помогали Вы в делах ее великих. Почему же, как слепые Двухнедельные щенята, Вы блуждаете в потемках На путях наук всех ваших? Ваша сила — в диамате; Он укажет путь в науках, Он наставником вам будет, Всем его законам мудрым Вы должны внимать покорно.

И умножатся успехи, Достиженья и открытая. Что вас ждут, когда вернетесь В край родимый, в край советский. Если ж будете вы глухи — Вы останетесь, чем были».

Так сказал владыка ГУСМПа, Отто Манито могучий.

Айс-Лонгфелдо

Апрель 1934 года

Лагерь Шмидта

Партийная работа стала частью жизни целого, и некоторые беспартийные товарищи скоро сделали для себя истинное открытие: они увидели, поняли, почувствовали коллектив и роль его в судьбе отдельного человека.

В середине марта мой сожитель по палатке, физик Факидов, улучив минуту, когда в палатке, кроме нас двоих, никого не было, заговорил со мною. Длинная сбивчивая речь его дословно мною не записана — передаю по памяти:

«Я решил вступить в партию. Мне сейчас 27 лет. К 30 годам я, верно, буду в партии. Эти три года я употреблю на то, чтобы достойно подготовить себя в коммунисты». [142]

— Очень хорошо, Ибраим, но как ты пришел к своему решению?

И Ибраим рассказал. Еще во время зимовки на «Челюскине» перед ним стали смутно обозначаться очертания того, что в нашей стране называется коллективом. На льдине Ибраим увидел больше. Ибраим увидел, как в коллективе растут люди. Нашу ячейку на льду Ибраим уподобил роли сердца в организме человека.

А напоследок, смущаясь, он признался, что только здесь, на льдине, он понял, что партия не помешает ему полностью отдаться любимой физике, той физике, рядом с которой конечно «недостойна» стать никакая другая наука.

Почти одновременно другой сопалатник — молодой гидробиолог Ширшов обратился с покаянием. Предварительно он увлек меня из лагеря далеко в торосы и там рассказал, как в 1930 году он был исключен из комсомола и как затем ложно понятое чувство самолюбия, мещанский анархический индивидуализм помешал ему во-время исправить ошибку, как затем он переживал ошибку сначала на «Сибирякове», потом на «Челюскине» и как только здесь, на льдине, он нашел в себе силу рассказать обо всем другому человеку.

Ширшов просил меня помочь ему.

Я переговорил с Отто Юльевичем, Задоровым, Бобровым. На «Смоленске» Ширшов подал заявление. Мы дали Ширшову очень хорошие рекомендации.

Это не единственный случай. Есть еще заявления о желании вступить в партию. Эти решения выношены на льдине. [143]

Машинист А. Апокин. Орлята

Корабль вышел в Баренцево море, имея на борту шестнадцать комсомольцев.

Мы друг друга не знали, так как «Челюскин» — новичок в советском флоте и в его команду пришли ребята с разных кораблей.

Но долго ли комсомольцам перезнакомиться?

Ячейка на корабле. Чем она живет? Она живет всей корабельной жизнью. Работает, учится, отдыхает. Ни одно начинание на судне не обходилось без комсомольцев, так же как оно не обходится без них на заводе.

Мы были ударниками на производстве. Соревнование на экономию топлива, авральные работы, перегрузка угля — словом, что ни делалось на судне — везде комсомол был на хорошем счету.

В машинной команде была организована комсомольская бригада. Ячейка взяла шефство над приборами и механизмами. Машины блестели.

Из комсомольцев здесь особенно выделялся Степа Фетин. Его [144] механизмы были в образцовом порядке. Среди кочегаров больше всего ценили комсомольцев Васю Громова, Паршинского и Кукушкина, среди матросов — Ткача.

Когда «Челюскин» застрял во льдах и стало ясно, что придется зимовать, надо было приучить людей к жизни в арктических условиях. Нас звали: на воздух, на лед! Но в прогулках участвовали немногие. Тогда мы организовали ежедневные физкультурные зарядки — ими руководил Решетников, а затем стрелковый кружок — им руководил Погосов. Прогулки сами вошли в быт. В стрельбе участвовали все без исключения. В свободное время и Отто Юльевич ходил с ружьем. Мы охотились на песцов.

Комсомольцы были на корабле организаторами досуга. Федя Решетников был главным затейником. Он создал струнный оркестр. Сам он играет и на пианино, и на балалайке, и на мандолине, и на гитаре, и на гребешках. Вместе с Шафраном Федя устраивал «Эстрадные выступления». Репетировали у себя в каютах. Сами были авторами, сами режиссерами, сами исполнителями.

В «эстрадных выступлениях» участвовала также Васильева. Она красиво танцевала с мотористом Ивановым. Они же сочиняли частушки на злобу дня, которые пела Васильева. Я помню, когда мы еще зимовали на «Челюскине» и ожидали самолета, чтобы вывезти часть людей на берег, у нас очень популярным стал куплет Васильевой и Иванова, который начинался так: