Отец мой шахтер (сборник) - Валерий Залотуха

– Какое? – не понял Ким.

– Бог.

– Тогда его будут писать на заборах, – высказалась Анджела Дэвис.

Илья весело, заливисто засмеялся:

– Ура! Его станут писать на заборах! Как ругательство! Это будет наша полная победа! Слово из трех букв, а смысл не меняется! Все очень просто – Бога нет! Бога не-ет! – взглядывая на небо, закричал он.

– Бога нет! – весело поддержала его Анджела Дэвис.

– Бога нет! – согласился Ким.

– Бога нет! Бога нет! Бога нет! – орали они, задрав головы и грозя небу кулаками, а Анджела Дэвис пыталась даже залезть по-обезьяньи на флагшток.

– Бо-га нет!!! – скандировали они хором.

– Нет-нет-нет… – разносилось далеко над бывшим пионерским лагерем и над рекой, и никто им не прекословил, ничто не пыталось оспорить это утверждение.

Молодых людей это так развеселило, что они с трудом успокоились, а успокоившись, сели свесив ноги и стали смотреть на солнце. Оно передумало садиться за Дон и погружалось прямо в реку, окрашивая воду в красное.

Глава двадцатая. В ПРИДОНСКЕ БУДЕТ БУМ!

Отец широко улыбнулся, протянул руку и предложил:

– Ну, мир, труд, май?..

Сын помедлил, но протянул в ответ свою ладонь.

– Давно бы так, – удовлетворенно прокомментировала процесс примирения мать.

Дело происходило в зрительном зале кинотеатра «Октябрь» – перед началом сеанса. Примирившись, семейство Печенкиных уселось в последнем ряду: удовлетворенный Владимир Иванович – посредине, умиротворенная Галина Васильевна – справа и слева – никак не выражающий своих чувств Илья. Свет в зале погас, зазвучала индийская музыка – фильм назывался «Бродяга». Печенкин нетерпеливо потер ладони, заерзал в фанерном кресле, завертел головой.

– Ты еще не видел? – обратился он к сыну.

– Я слышал, – ответил Илья мрачновато и, подумав, прибавил: – Раз сто…

Печенкин поднял указательный палец и проговорил важно и назидательно:

– Лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать.

– Иногда наш папа говорит дельные вещи, – иронично прокомментировала Галина Васильевна.

Сюжет развивался стремительно, Илья, кажется, увлекся. Владимир Иванович покосился на него и осторожно опустил свою ладонь на колено жене.

Галина Васильевна терпеливо вздохнула и чуть погодя обратилась к мужу с той замечательной интонацией одновременной мягкости и твердости, с какой по мере необходимости все жены обращаются к своим мужьям, удивительным образом превращая невозможное в неизбежное:

– Володя…

Печенкин хорошо знал эту интонацию и, нахмурившись, спешно остановил жену:

– Опять? Я сказал тебе – Нилыча в обиду не дам!

Фонограмма стерлась, Наиль брал громкостью, и можно было разговаривать почти в полный голос.

– Нилыч… – продолжил Печенкин, и в этот момент входная дверь приоткрылась и вместе с полосой желтого света в темноту зала протиснулся Седой.

– О, Нилыч! – ненатурально обрадовался Печенкин. – Иди к нам!

Седой помедлил, привыкая к темноте, и, сильно, чуть не в пояс, склонившись, направился к Печенкиным.

– Ты билет купил? – шутливо спросил его Владимир Иванович.

– У меня сезонка, – в тон ответил Седой и сел рядом с Ильей.

– Здравствуйте, Илья Владимирович, – прошептал он громким шепотом, но Илья не ответил.

– Володя… – вновь заговорила тем же самым тоном Галина Васильевна, что было для Печенкина неожиданностью. Он зыркнул в сторону Седого, ткнулся взглядом в глаза жены и сообщил очень важное и очень радостное известие:

– Мизери приезжает!

– Кто? Что? – не поняла Галина Васильевна.

– Мизери к нам в Придонск приезжает! – повторил Печенкин громко и отчетливо.

– Мизери? – задумалась Галина Васильевна.

– Мизери! – азартно повторил Владимир Иванович. – В Придонске будет бум! Где он появляется, там – бум! Или крах… Он, между прочим, Индонезию кинул. Это все знают, просто никто не говорит.

– А к нам зачем? – вяло поинтересовалась Галина Васильевна.

– Зачем-зачем? Уху хлебать! – раздраженно бросил Печенкин.

– В самом деле? – поверила Галина Васильевна.

От досады Владимир Иванович хлопнул одной ладонью по колену себя, а другой, тоже по колену, жену.

– Джозеф Мизери? – удивилась Галина Васильевна. Она, конечно, знала, слышала об этом знаменитом американском миллиардере, финансисте и филантропе, но, озабоченная своими планами, вспомнила не сразу.

– Джозеф Мизери? – повторил Печенкин, передразнивая жену. – Вспомнила наконец… Ты как мои архаровцы: давай, говорят, в Тихой заводи его примем, ухой накормим с дымком… Француза на хрен чуть не уморили…

Галина Васильевна страдальчески поморщилась:

– Володя, не ругайся…

– Я не ругаюсь, – продолжал горячиться Печенкин.

– Где? – неожиданно спросила Галина Васильевна.

– Что – где? – не понял Владимир Иванович.

– Где вы его будете принимать?

– В «Парижских тайнах».

– Ты его уже открыл?

Печенкин внимательно посмотрел на жену:

– Галь, ты чего? Уже год, как я его открыл!

Галина Васильевна виновато улыбнулась:

– Извини, я спутала с «Арабскими ночами».

«Парижские тайны» и «Арабские ночи» были лучшими ресторанами Придонска, и оба они принадлежали, разумеется, Печенкину.

– Ха! – засмеялся Владимир Иванович. – Мизери я буду принимать в «Арабских ночах»… Ну ты, Галь, даешь!

Галина Васильевна вздохнула и вновь заговорила с той же самой интонацией, не оставляющей мужу никаких надежд:

– Володя…

– Смотри, смотри! – перебил ее Печенкин, указывая пальцем на экран. – Но ты не склеишь зеркало чести своей жены, глупец!

– Но ты не склеишь зеркало чести своей жены, глупец, – повторил за Печенкиным индус с экрана.

Владимир Иванович удовлетворенно засмеялся.

Это восклицание и смех Печенкина остановили не только Галину Васильевну, но и Седого. Неловко вывернувшись, почти съехав со своего сиденья, он обращался к Илье – монотонно и виновато:

– Раньше, конечно, честности больше было. Партбилет, как говорится, обязывал. Ты не представляешь, как им дорожили, партбилетом… У нас в управлении у одного собака съела партбилет, так он сперва собаку, а потом себя… А сейчас… Партбилетов нет – и честности нет…

Тут Седому пришлось замолчать, потому что в этот момент Владимир Иванович высказался насчет зеркала чести своей жены, а индус на экране, как попка, за ним повторил. Печенкин весело и озорно подмигнул Седому, повернулся к жене и, приложив ладони к ее уху, азартно что-то зашептал.

Седой протяжно вздохнул, покосился на Илью и продолжил свой монолог:

– Конечно, раньше мы не знали, что такое эти доллары. Я их и в руках-то не держал. Я, конечно, теперь богаче, чем тогда был… Да что оно – это богатство? Уверенность была зато! Уверенность в завтрашнем дне – это дороже всяких денег.

Илья оторвался от экрана и, впервые взглянув на Седого, спросил:

– А как же понос?

– Понос – что понос? Таблетки для этого дела есть. – Седой был искренен и серьезен.

Печенкин опустил руки и смотрел вопросительно на жену. Галина Васильевна тоже смотрела на него вопросительно – она ничего не поняла из того, что он нашептал ей на ухо.

– Мизери тоже в «Трех сомах» учился! – уже нисколько не заботясь о том, слышит Илья или нет, во весь голос повторил конфиденциальную информацию Владимир Иванович. Галина Васильевна смотрела по-прежнему вопросительно – до нее сегодня плохо доходило.

Илья, возможно, и не слышал отца, потому что слушал Седого. Тот подумал и привел еще один довод, может быть последний, в пользу прежней жизни.

– Раньше космонавты были как космонавты. Гагарин! Титов! Терешкова! А сейчас… Болтаются там, как эти…

Следующие несколько минут все четверо молча смотрели на экран, то ли увлекшись фильмом, то ли отдыхая от приватных бесед.

Галина Васильевна вздохнула в третий раз и сказала с той самой интонацией то, что хотела, что должна была сказать:

– Володя, ты должен оформить наследство.

Стало вдруг тихо, очень тихо – потому что в фильме пропал звук.

– Звук, сапожники! – крикнул Печенкин зычно и радостно и объяснил жене: – В этом месте всегда так.

Звук снова появился.

– Володя… – напомнила Галина Васильевна.

– Я умирать не собираюсь, – бросил в ее сторону Печенкин.

– Никто не собирается.

– Никто и не умирает.

– Все умирают.

Печенкин молчал. Галина Васильевна терпеливо ждала. Но вместо ответа он вытащил из кармана горсть семечек, стал грызть их и сплевывать шелуху на пол.

– У тебя один сын и больше уже не будет.

Это был убедительный довод.

– Москва – третий Рим, и четвертому не бывать? – это был достойный ответ. Владимир Иванович самодовольно засмеялся.

– Скажи прямо, сынок, почему ты меня так ненавидишь? – Седой смотрел на Илью и ждал ответа.