Вторая мировая война (Том 3-4) - Уинстон Черчилль

Мы не можем согласиться с тем, что переговоры с г-ном Молотовым о втором фронте, поскольку они были ограничены как устными, так и письменными оговорками, дали бы какое-либо основание для изменения стратегических планов русского верховного командования.

Мы вновь подтверждаем нашу решимость оказывать нашим русским союзникам помощь всеми возможными средствами".

* * *

Этим вечером мы были на официальном обеде в Кремле, на котором присутствовало около 40 человек, в том числе некоторые высокопоставленные военные, члены Политбюро и другие высшие официальные лица. Сталин и Молотов радушно принимали гостей. Такие обеды продолжаются долго, и с самого начала было произнесено в форме очень коротких речей много тостов и ответов на них. Распространялись глупые истории о том, что эти советские обеды превращаются в попойки. В этом нет ни доли правды. Маршал и его коллеги неизменно пили после тостов из крошечных рюмок, делая в каждом случае лишь маленький глоток. Меня изрядно угощали.

Во время обеда Сталин оживленно говорил со мной через переводчика Павлова. "Несколько лет назад, -- сказал он, -- нас посетили Джордж Бернард Шоу и леди Астор". Леди Астор предложила пригласить Ллойд Джорджа посетить Москву, на что Сталин ответил: "Для чего нам приглашать его? Он возглавлял интервенцию". На это леди Астор сказала: "Это неверно. Его ввел в заблуждение Черчилль". "Во всяком случае, -- сказал Сталин, -- Ллойд Джордж был главой правительства и принадлежал к левым. Он нес ответственность, а мы предпочитаем открытых врагов притворным друзьям". "Ну что же, с Черчиллем теперь покончено", -- заметила леди Астор. "Я не уверен, -- ответил Сталин. -- В критический момент английский народ может снова обратиться к этому старому боевому коню". Здесь я прервал его замечанием: "В том, что она сказала, много правды. Я принимал весьма активное участие в интервенции, и я не хочу, чтобы вы думали иначе". Он дружелюбно улыбнулся, и тогда я спросил: "Вы простили меня?" "Премьер Сталин говорит, -- перевел Павлов, -- что все это относится к прошлому, а прошлое принадлежит богу".

* * *

Во время одной из моих последних бесед со Сталиным я сказал: "Лорд Бивербрук сообщил мне, что во время его поездки в Москву в октябре 1941 года вы спросили его: "Что имел в виду Черчилль, когда заявил в парламенте, что он предупредил меня о готовящемся германском нападении?" "Да, я действительно заявил это, -- сказал я, -- имея в виду телеграмму, которую я отправил вам в апреле 1941 года". И я достал телеграмму, которую сэр Стаффорд Криппс доставил с запозданием. Когда телеграмма была прочтена и переведена Сталину, тот пожал плечами: "Я помню ее. Мне не нужно было никаких предупреждений. Я знал, что война начнется, но я думал, что мне удастся выиграть еще месяцев шесть или около этого". Во имя нашего общего дела я удержался и не спросил, что произошло бы с нами всеми, если бы мы не выдержали натиска, пока он предоставлял Гитлеру так много ценных материалов, времени и помощи.

* * *

Как только я смог, я послал более официальный отчет о банкете Эттли и президенту.

Бывший военный моряк -- заместителю премьер-министра и президенту Рузвельту

17 августа 1942 года

"1. Обед прошел в весьма дружественной атмосфере при обычных русских церемониях. Уэйвелл произнес великолепную речь на русском языке. Я предложил выпить за здоровье Сталина, а Александр Кадоган предложил тост за гибель и проклятие нацистов. Хотя я сидел по правую руку от Сталина, я не имел возможности поговорить с ним о серьезных вещах. Сталина и меня сфотографировали вместе, а также с Гарриманом. Сталин произнес довольно длинную речь в честь "Интеллидженс сервис", в которой он сделал любопытное упоминание о Дарданеллах в 1915 году, сказав, что англичане победили, а немцы и турки уже отступали, но мы не знали этого, потому что наша разведка была несовершенной. Нарисованная им картина, хотя и была неточной, по-видимому, предназначалась для меня в качестве комплимента.

Я уехал примерно в 1 час 30 минут ночи, так как боялся, что нам придется застрять на просмотре длинного фильма, а я был утомлен. Когда я прощался со Сталиным, он сказал, что существующие разногласия касаются только методов. Я сказал, что мы попытаемся устранить даже и эти разногласия своими делами. После сердечного рукопожатия я направился к выходу и уже сделал несколько шагов по заполненной людьми комнате, но он поспешил вслед за мной и проводил меня очень далеко по коридорам и лестницам до парадной двери, где мы снова пожали друг другу руки.

В своем отчете вам о встрече в четверг вечером я, быть может, смотрел на вещи слишком мрачно. Я считаю, что я должен сделать скидку на действительно прискорбное разочарование, которое они испытывают здесь в связи с тем, что мы ничего не можем сделать, чтобы помочь им в их колоссальной борьбе. В конце концов они проглотили эту горькую пилюлю. Теперь мы должны обратить все свое внимание на ускорение операции "Торч" и на разгром Роммеля".

* * *

Мы со Сталиным договорились о встречах между руководящими военными представителями обеих сторон. 15 августа состоялось два совещания.

Я послал следующее сообщение об их результатах Эттли и президенту Рузвельту:

"На совещании в Москве в субботу (15 августа) Ворошилов и Шапошников встретились с Бруком, Уэйвеллом и Тендером, которые подробно изложили причины отказа от операции "Следжхэммер". Это не произвело никакого впечатления, поскольку русские, хотя и были настроены вполне благосклонно, действовали по строгим инструкциям. Они даже не пытались сколько-нибудь серьезно и подробно обсуждать этот вопрос. Через некоторое время начальник имперского генерального штаба попросил сообщить ему подробно о положении на Кавказе, на что Ворошилов ответил, что он не уполномочен говорить на эту тему, но попросит соответствующих полномочий. В связи с этим днем состоялось второе заседание, на котором русские повторили то, что Сталин сообщил нам, а именно, что 25 дивизий будет выделено для обороны кавказских горных позиций и проходов по обе стороны и что, как они полагают, им удастся удержать Батуми, Баку и кавказскую горную цепь до тех пор, пока зимние снега значительно не улучшат их положение. Однако начальник имперского генерального штаба не успокоился. Так, например, Ворошилов заявил, что все проходы укреплены, но, когда начальник имперского генерального штаба летел на высоте 150 футов вдоль западного берега Каспийского моря, он видел, что северная линия обороны только начала возводиться вместе с противотанковыми заграждениями, дотами и т. п. В частной беседе со мной Сталин открыл мне другие веские основания своей уверенности, в том числе и план широкого контрнаступления, но он просил меня держать это в особом секрете, и я не буду дальше об этом распространяться здесь. Я лично считаю, что существуют равные шансы и на то, что они выдержат, но начальник имперского генерального штаба не уверен в этом".

* * *

Меня обижало многое, что говорилось на наших совещаниях. Я делал всяческие скидки на то напряжение, которое испытывали советские руководители в условиях, когда они вели кровопролитные сражения на фронте почти в 2 тысячи миль, а немцы находились в 50 милях от Москвы и двигались к Каспийскому морю. Технические военные переговоры шли не особенно успешно. Наши генералы задавали всевозможные вопросы, на которые их советские коллеги не были уполномочены отвечать. Единственное требование Советов было -"второй фронт сейчас". В конце концов Брук даже повел себя несколько резко, и военное совещание было прервано довольно внезапно.

Нам предстояло вылететь на рассвете 16-го. Накануне вечером, в 7 часов, я отправился попрощаться со Сталиным. Состоялась полезная и важная беседа. В частности, я спросил, сможет ли он удержать кавказские горные проходы и помешать немцам достигнуть Каспийского моря, захватить нефтепромыслы в районе Баку, воспользоваться связанными с этим преимуществами и затем рвануться на юг через Турцию или Персию. Он разостлал на столе карту и сказал со спокойной уверенностью: "Мы остановим их. Они не перейдут через горы". Он добавил: "Ходят слухи, что турки нападут на нас в Туркестане 1. Если это верно, то я смогу расправиться и с ними". Я сказал, что нет такой опасности. Турки намерены держаться в стороне и, конечно, не захотят ссориться с Англией.

1 Так в оригинале. -- Прим. ред.

Наша беседа, длившаяся час, подходила к концу, и я поднялся и начал прощаться. Сталин вдруг, казалось, пришел в замешательство и сказал особенно сердечным тоном, каким он еще не говорил со мной: "Вы уезжаете на рассвете. Почему бы нам не отправиться ко мне домой и не выпить немного?" Я сказал, что в принципе я всегда за такую политику. Он повел меня через многочисленные коридоры и комнаты до тех пор, пока мы не вышли на безлюдную мостовую внутри Кремля и через несколько сот шагов пришли в квартиру, в которой он жил. Он показал мне свои личные комнаты, которые были среднего размера и обставлены просто и достойно. Их было четыре -- столовая, кабинет, спальня и большая ванная. Вскоре появилась сначала очень старая экономка, а затем красивая рыжеволосая девушка, которая покорно поцеловала своего отца. Он взглянул на меня с усмешкой в глазах, и мне показалось, что он хотел сказать: "Видите, мы, большевики, тоже живем семейной жизнью". Дочь Сталина начала накрывать на стол, и вскоре экономка появилась с несколькими блюдами. Тем временем Сталин раскупоривал разные бутылки, которые вскоре составили внушительную батарею. Затем он сказал: "Не позвать ли нам Молотова? Он беспокоится о коммюнике. Мы могли бы договориться о нем здесь. У Молотова есть одно особенное качество -- он может пить". Тогда я понял, что предстоит обед. Я собирался обедать на государственной даче номер 7, где меня ждал польский командующий генерал Андерс, но я попросил моего нового и превосходного переводчика майора Бирса позвонить и передать, что я вернусь после полуночи. Вскоре прибыл Молотов. Мы сели за стол, и с двумя переводчиками нас было пятеро. Майор Бирс жил в Москве 20 лет и отлично понимал Сталина, с которым он в течение некоторого времени вел довольно живой разговор, в котором я не мог принять участия.