Восемнадцать лет. Записки арестанта сталинских тюрем и лагерей - Дмитрий Евгеньевич Сагайдак

на себе. Ряды его ежеминутно редели от нависших тучей вражеских самолётов, расстреливающих отступавших на бреющем полёте. Многие были убиты и ранены. Тяжело ранен был и командир полка Александров. К концу второго часа отступления полк был окружён немецкими частями. Остатки измученного полка и их раненый командир оказались в немецком плену.

Всю войну Александров провёл в немецких концлагерях. Всё, что было пережито там, трудно описать. Полная обречённость, ожидание неминуемой смерти от голода, вот что несли нашим пленным каждый день и час пребывания в плену.

Сразу же после освобождения нашими войсками Александрова из плена он был арестован «за измену Родине» и получил десять лет.

Уже сам срок говорит о том, что обвинение в измене основывалось лишь на том, что он был в плену. А как он попал в плен, при каких обстоятельствах, следователя, да и судей военного трибунала, не интересовало. Судили по принципу — сумей доказать, что ты не изменник. А как это докажешь?!

Напротив за столом инженер-капитан северного флота Осадчий. Ещё до войны он закончил военно-морскую академию. Сын крупного металлурга Мариупольского завода. На Северном флоте в Мурманске занимал командно-административную должность. Принимал военные транспорты, встречался с американскими и английскими моряками. В конце войны его арестовали, обвинив в «шпионаже в пользу англичан», и военный трибунал приговорил его к десяти годам с последующим поражением в правах ещё на пять лет.

Первые годы заключения отбывал под Москвой, в одном из многочисленных особых конструкторских бюро, работал там под руководством Туполева. Затем, уже в лагере, работал начальником монтажного цеха РМЗ и, наконец, крепко и надолго осел в технологическом отделе.

За соседним с ним столом молодой армянин. Ему не больше двадцати пяти лет. Алоев Саша, как мне его отрекомендовали. На самом деле он — Саак Абрамович Алоев из Ростова-на-Дону. Когда немцы заняли Ростов, он с группой сверстников — товарищей по десятилетке, попал в Германию, а потом в Румынию. Трудно судить, что привело его в Германию — сам ли пошёл или увезли его, как он утверждал, пойди сейчас, установи! После занятия нашими войсками территории Румынии он был арестован и приговорён к пятнадцати годам лагерей «за измену Родине». В 1955-м году он был полностью реабилитирован. Надо думать, что его утверждения о насильственном вывозе его в Германию были совсем недалеки от действительности.

Как он попал в технологический отдел мне неизвестно, но нужно сказать, что свой хлеб он ел не даром. Исключительно способный, он быстро под руководством инженера Евгения Даниловича Косько освоился с делом и к моему приходу в отдел уже подавал большие надежды и самостоятельно вёл ряд работ. Очень живой, общительный, предупредительный, вежливый, он снискал общую любовь.

Называли его просто Саша или Алоянц. Ни то, ни другое не вызывало с его стороны протестов.

За столом напротив Эдельмана работала молодая мамаша, красивая женщина, очевидно, ровесница Алоева, Валентина Тур — жена начальника отдела груда и заработной платы, того самого Тура, который утвердил мою кандидатуру нормировщиком Абези.

Иван Иванович, закончив какую-то срочную работу, стал расспрашивать, откуда я, о моей специальности, сколько лет сижу и по какой статье. Бегло ознакомил меня с сидящими и немного рассказал о себе.

Во время нашего с ним разговора в отдел вошла девушка, направившаяся к столу Алоева.

— Это Екатерина Николаевна Лодыгина — контролёр ОТК завода, гроза и совесть нашего производства, — громко сказал Иван Иванович.

Она обернулась и с улыбкой отпарировала:

— Иван Иванович, лучше уж молчите, а то мне придётся сказать товарищу, что вы для него страшнее меня.

— Ладно, ладно, уже молчу, знаю ваш язычок!

— А вот и Георгий Михайлович пришёл. Григорий Михайлович, этот товарищ к вам.

Эдельмана заинтересовало только моё образование и кем, когда и где я работал до лагерей и в лагерях.

— Хорошо, Дмитрий Евгеньевич, я переговорю с Горяивчевым и сегодня же к концу смены вам сообщу результаты. Думаю, что он возражать не станет, не заартачился бы Скитев. Он, если скажет «нет», то никто не решится это «нет» оспаривать. Вы хоть и работаете у Скитева, но его ещё не знаете. Людей он или выгоняет сразу, если он ему покажутся непригодными, или держит их и никому не отдаёт. Единственное, чем можно будет его уломать — это моё обещание, что вы будете работать на него — на его цех, а я, собственно, и думаю вас использовать в основном по этому цеху.

* * *

Г. М. ЭДЕЛЬМАН

Георгий Михайлович Эдельман — инженер-автомобилист. Мой земляк — москвич. Отбыл пятилетний срок по 193-й статье (военные преступления). Освободился всего полгода тому назад, без права выезда в Москву.

* * *

В конце рабочей смены подошёл ко мне Скитев.

— Завтра пойдёте работать в технологический отдел к Эдельману, но не забывайте, что работать будете только для цеха капитального ремонта, что скажу, то и будете делать. Понятно?

Итак, я технолог. В обязанности входит: составление дефектных ведомостей (что мне уже в достаточной степени знакомо), технологических карт на изготовление деталей (чему ещё надо будет учиться), эскизирование и участие в стендовых испытаниях отремонтированных машин и механизмов.

На ознакомление с технической стороной дела ушло незначительное время, если не сказать, что всё это приложилось одновременно с исполнением основной работы.

С первых же дней работы вспомнил слова Екатерины Николаевны: «Вы для него страшнее меня».

Иван Иванович действительно оказался довольно тяжёлым человеком. По своей натуре он был исключительно исполнительным и до педантичности аккуратным, что, видимо, являлось и результатом долголетней военной службой и чертой характера.

Всё, что он предъявлял себе лично — аккуратность, точность, исполнительность, он требовал и от нас. Документация, которую мы готовили, должна была быть чётко написана, аккуратно подшита. На каждом чертеже и эскизе он требовал обязательного проставления архивных шифров и индексов. Всякие изменения в эскизе, произведённые самим конструктором или производственником, должны были быть оговорены и перенесены на наши оригиналы.

Мы считали всё это «канцелярщиной» и отсебятиной Александрова, его никудышным характером и перестраховкой. А он педантично изо дня в день пилил нас, требовал, не принимал в архив материалов, жаловался Эдельману, грозил уйти с этой работы. И нужно сказать, своего он добивался во всех конфликтных случаях. И в результате любую справку, любой материал, расчёт, мы находили сами и довольно быстро.

Но главное, собственно, и не в этом. Заведённый порядок охранял нас от несправедливых подчас обвинений производственников, а часто раскрывал их небрежное отношение к исполнению той или иной работы, что изобличалось копиями эскизов, расчётов, примечаний и