Сквозь толщу лет - Евгения Николаевна Васильева

уравновешенной, даже флегматичной, другая — нервной, легко возбудимой.

В общем только игрушкой было и творение французских исследователей — селезень Жоб и уточка Барбара, парочка, постоянно представлявшая собой курьезное зрелище: птицы двигались вместе, расходились, опять шли друг к другу, а в ряде случаев обнаруживали даже нечто весьма похожее на память.

А ведь в прямом родстве со всеми этими забавами и игрушками находятся многие выросшие на наших глазах достижения новейшей техники, представленные не только автоматическими линиями на заводах и фабриках, автопилотами в авиации, но и счетными машинами-переводчиками, «думающими» машинами.

И вот еще одна детская забава: муравей-привратник, закрывающий головой вход в гнездо, не шевелится в ответ на прикосновение соломинкой или волосиком, но отступает, когда его усик тронули муравьиным усиком. Этим волшебным ключом открывается ход не только в гнездо муравьев, но и к пониманию загадок скрещенных антенн.

В прикосновениях муравьиных антенн можно видеть одно из важнейших звеньев, связывающих воедино обитателей муравейника. Постепенно проясняются и другие, так долго остававшиеся тайной за семью печатями опоры, на которых зиждется целостность и муравьиной семьи, и семьи других общественных насекомых.

В ДВУХ ШАГАХ ОТ АШХАБАДА (очерк)

1. ГЯУРС

Всего двадцать минут назад мы покинули городские перекрестки, улицы с черными тенями тополей на выбеленных стенах, с восточно ярким орнаментом цветников, с прохладным журчанием воды в цементированном ложе оросительных канавок. Отсюда трасса ушла на окраину, к разбросанным строениям и пыльным пустырям. Жилые и промышленные кварталы отступили к западу, а на юге над городом обозначились легкие и воздушные очертания горных цепей. Печальной полосой прошло мимо кладбище — немой лес из невысоких глиняных столбов. Здесь похоронены жертвы землетрясения 1948 года — мужчины, женщины, старики, дети, не пережившие ночи с 5 на 6 октября. Среди зарослей низкорослого узловатого кустарника дорога бежит на восток, и с каждым километром, с каждой минутой вокруг становится все пустыннее.

Освещенные утренним солнцем, продолжают отступать на юг сиреневые вершины и сизые гребни горных цепей. По склонам медлительно плывет молочная дымка, и кажется — величественная громада поднялась и парит в воздухе. Зато с северной стороны небо совсем припало к земле. Там, за линией горизонта, лежат пески Каракумов.

Между мертвой пустыней и подножием первых отрогов Копет-Дага плавится на солнце начисто выжженная, раскаленная плита Гяурского плато. Давно миновала совсем короткая здесь весна с яркой зеленью трав и огоньками степных тюльпанов, и сейчас снова догола испепелена земля — серая, рыжая. Дико и голо. Твердь и небо. Пустота и плоскость.

Покинув асфальт, машина прямо по спекшемуся грунту углубляется в предмостье пустыни. Когда на пологих буграх полуторку подбрасывает, как лодку на волнах, в кузове оживают бочки, бидоны, канистры — они погромыхивают, в них бьет о стенки, хлюпает, плещет, захлебывается вода. Без воды сюда не ездят.

Просто невероятно, что где-то существует сейчас темная, влажная, податливая под ногой земля — поросшая лесом, присыпанная палым листом, выстланная прохладным войлоком мха, звенящая щебетом и трелями птиц.

А здесь с добела расплавленного неба бесшумно низвергаются на землю сухие потоки слепящего зноя. Не то что леса — деревца не видно. Ни кустика, ни травинки, ни строения, ни даже просто камня. Небо и твердь. Пространство и плоскость.

Это — Гяурс.

Но в самом ли деле земля здесь лишена примет?

Если оторваться от неоглядных просторов, от неохватных масштабов, если перевести взгляд хотя бы на ближайший клочок почвы, видны приземистые лысые бугры, те самые, на которых машина громыхала бочками с водой.

Сам по себе холмик нисколько не примечателен, в нем нет ничего особенного, но их очень много, и все эти одновершинные глинистые наросты очень друг на друга похожи: правильная кривая контура, купол, словно облицованный глиной, а земля вокруг купола чуть не сплошь заплетена серыми, вылепленными из грунта узорами.

Они напоминают, пожалуй, рисунок мороза по стеклу: метелки, колосья, побеги с узкими листочками… Солянка, мятлик, пастушья сумка, ромашка, верблюжья колючка.

Как возникли здесь эти воспроизведенные в глине миниатюры?

Поверх серого плетения черными искрами проносятся легкие длинноногие катаглифис — как эти великаны муравьиного мира пустыни именуются в специальных книгах, фаэтончики или бегунки — как их называют попроще. Чем ближе к муравейнику, тем больше бегунков, тем оживленнее они снуют. Горловина входа очень широка, в нее свободно пройдет орех. И все же каждый ход заполнен кишащим месивом ножек, телец, голов, усиков. Муравьи-фуражиры спешат на охоту, а навстречу им другие уже волокут зернышки и семена, трупы жучков, мошек, обломки тела ос.

Выброшенный изнутри мельчайший песок окружает входы в муравейник первым светлым кольцом.

Значит, и в этой пустыне есть своя неброская флора, своя не сразу обнаруживаемая фауна — жизнь, открывающая себя лишь при ближайшем рассмотрении. А если заглянуть поглубже? Если, например, вскрыть один из пологих холмиков?

С обычной лопатой за дело лучше не браться. Здесь нужны стальной лом, хороший заступ, тяжелая кирка. Надо изо всей силы вогнать лом в вершину купола и сразу отбросить отколовшуюся часть. Под куполом, подставляющим солнцу намертво пересушенную глину, открывается занимающая весь холм и уходящая в глубь грунта пористая губка. Немало здесь также и гнезд без куполов. Земля источена бесчисленными ходами и нишами, и в этих темных сыроватых щелях и камерах копошатся тысячи почти бесцветных насекомых. В самом ничтожном уголке развороченного купола трепещет жизнь, только что вскрытая вторжением лома.

И так в любом из тысяч холмиков на огромной площади между Каракумами и отрогами Копет-Дага.

Откуда эта земляная губка под куполом? Как получилось, что все плато покрыто этими буграми? Когда они здесь выросли? Что в этой жаркой, мертвой пустыне поддерживает существование обитателей холмиков? И что это, в конце концов, за насекомые?

Это термиты, натуральные, живые термиты. Крупица того диковинного мира, о котором мы слышали и читали столько неправдоподобных историй.

2. ПОРТРЕТ ГЕРОЯ

Каждый, кто заглянет в глубь термитника и понаблюдает за массой, копошащейся и движущейся в недрах черной земляной губки, не может остаться равнодушным.

Всё в термитнике: причудливый план и рисунок внутренних строений, загадочный материал, из которого они выполнены, безукоризненная чистота камер и коридоров, самый вид термитной толпы на улицах и перекрестках подземной колонии — всё заставляет задуматься свидетеля и очевидца этого удивительного проявления жизни.

Термит может, конечно, одному показаться безобразным, а другому — похожим на жемчужное зерно с капелькой янтаря вместо головы. У насекомого действительно двойственный вид. Оно