Зарождение добровольческой армии - Сергей Владимирович Волков

отъезде, я совершенно случайно увидел обоих генералов, в штатском и в соломенных шляпах.

Чем ближе подъезжали к Ростову, тем настойчивее были слухи о возможном там восстании большевиков. Но в Ростове все было еще нормально, и я благополучно вернулся в батальон, где по-прежнему с утра до вечера разбирали и собирали винтовки, обучались стрельбе, рассыпались в цепи.

Тон задавали павлоны, и мы всячески старались им подражать – отчетливо отдавали честь офицерам, становились во фронт генералам. Помню такой случай: на Платовском проспекте два моих приятеля и я очень ловко стали во фронт казачьему генералу. Тот в недоумении остановился и сказал: «А, вот оно что началось!»

Опять поползли слухи о возможном восстании в Ростове, и вот 25 ноября нас срочно переводят в помещение казачьего училища. Это очень не понравилось местным юнкерам. С ними у нас с самого начала приезда отношения были натянутые. На наши приветствия они не отвечали и вообще смотрели на нас как на контрреволюционеров. В училище нас всех одели в кавалерийские шинели. Вид у нас получился очень оригинальный: брюки навыпуск, кавалерийская шинель и морская фуражка с ленточками.

Весь день 26-го были в помещении училища. Получили патроны и индивидуальные перевязочные пакеты. К вечеру же нас повели грузиться на вокзал, где уже стоял поезд. Стало известно, что Ростов занят восставшими большевиками, что в городе стрельба и что мы должны будем принять участие в подавлении восстания. Настроение у всех радостно-приподнятое. Идем к вокзалу с песнями, четко отбивая ногу. На тротуарах много народу. Вот и старенький генерал, с непокрытой седой головой, крестит проходящих мимо него вояк. Долго усаживаемся по теплушкам. Поем песни. Бегаем за кипятком. Внезапно поезд тронулся и медленно пополз в направлении Ростова.

Бывшие еще на перроне кадеты и юнкера на ходу вскакивают в вагоны. По пути несколько раз останавливаемся. С рассветом медленно подходим к станции Нахичевань. Вдруг на нас градом посыпались пули. Станция оказалась занятой большевиками. Тогда по команде мы на ходу стали выскакивать из теплушек и с винтовками наперевес ринулись к вокзалу и станционным постройкам. Это произошло так стремительно, что ошеломленные «товарищи» или бросали винтовки и сдавались, или удирали к Балабановской роще.

В несколько минут станция оказалась в наших руках. Продолжая преследование убегавших, настигнутых мы или кололи штыками, или били прикладами по головам. Успевшие удрать засели в роще и опять стали нас обстреливать. Нам было приказано залечь в глубокой канаве на окраине рощи. Мы оказались в чудном окопе, куда вскоре подтащили пулемет, обслуживаемый нашими доблестными «прапорщиками».

Наш взвод был отправлен на самый левый фланг. Один же взвод кадет, под командой капитана Данского, был выдвинут на правый фланг против бойни, где тоже засели большевики. Что там произошло – неизвестно, но из этого взвода никто не вернулся. После окончания боя нашли всех перебитыми. Особенно изуродовано было тело капитана Данского.

Это и были первые жертвы Белого движения, про которых атаман Каледин сказал: «Казаки двинулись только тогда, когда пролилась детская кровь».

Вели непрерывную перестрелку, но двинуться дальше не было возможности: очень уж нас было мало. Ждали казачьего эшелона, но он в этот день так и не пришел. Выгрузившая под нашим прикрытием лошадей полусотня донских юнкеров тоже участия в бою не принимала.

Помню, какое ужасное впечатление на меня произвел первый раненый, которого я увидал; это был штыком раненный в живот солдат, кричавший совершенно нечеловеческим голосом. К счастью, его скоро унесли на вокзал, где был устроен перевязочный пункт. Не могу забыть и другую картину: лежавшему в окопе рядом со мной грузину, кадету Орловского корпуса, пулей Гра снесло чуть что не полчерепа. А в это самое время атаман уговаривал казаков выступить и помочь нам. Удалось ему это только на следующий день, когда батальон уже истекал кровью.

Первый раненый в нашем взводе – старший гардемарин Сербинов, в плечо. Потом ранен мой однокашник Карцев[290] в живот и руку. Старший гардемарин Дьяков и я с трудом доносим его до перевязочного пункта и бегом возвращаемся назад.

Большевики пускают в ход артиллерию. Обстрел сперва редкий, очевидно из одного орудия с яхты «Колхида», стоявшей на Дону. Снаряды ложатся далеко за нами, у железной дороги. Потом обстрел усиливается, и снаряды ложатся ближе. Один снаряд разорвался совсем рядом, и я вижу, как задрыгался завалившийся старший гардемарин Клитин. Следующий снаряд – это уже для меня.

Прихожу в себя в госпитале, в Новочеркасске, с мучительной головной болью. Левая рука как свинцовая, еле двигается. Жена атамана Каледина обходит раненых и благословляет их маленькими серебряными солдатскими крестиками.

Восстание подавлено. Убитых уже похоронили. Идут разговоры о переводе нас в освобожденный Ростов.

Так, в первом бою, произошло боевое крещение первой части будущей Добровольческой армии, 27 ноября 1917 года, под Нахичеванью на Дону.

А. Векслер

Штабс-капитан В.Д. Парфенов – первый командир особого юнкерского батальона[291]

В ноябре этого года исполнилось 55 лет зарождения Добровольческой армии и первой ее части, Особого Юнкерского батальона. По этому случаю мне хочется вспомнить и об его первом командире, л. – гв. Измайловского полка штабс-капитане Василии Дмитриевиче Парфенове.

Впервые я услышал о нем в самом начале сентября семнадцатого года, вернувшись в Морской корпус после летнего отпуска. От старших гардемарин, приходивших к нам в роту, мы узнали о существовании монархической организации, связанной с Союзом казачьих войск, а также о том, что в этой организации вербовка кадет и юнкеров поручена молодому гвардейскому офицеру. Несколько моих однокашников, и я в их числе, сразу же вступили в эту организацию, и очень скоро нас представили штабс-капитану В.Д. Парфенову, который на нас, мальчишек, произвел очень сильное впечатление: совсем молодой, лет 25, с Георгиевским солдатским крестом 1-й степени. Позже мы узнали о нем следующее: перед войной, будучи сыном очень богатых родителей, он увлекался коннным спортом и, по-видимому, на этой почве сошелся со знаменитым скакуном л. – гв. Измайловского полка полковником Руммелем, что и повлияло на его решение при объявлении войны поступить добровольцем в л. – гв. Измайловский полк, в команду конных разведчиков. Своей исключительной храбростью он заработал все четыре Георгиевских креста, причем крест 1-й степени ему пожаловал сам Государь и за боевые отличия произвел его в офицеры. Оставленный в полку, он в семнадцатом году был уже штабс-капитаном.

Естественно, что такой офицер не мог остаться равнодушным к происходящим событиям, и при первой же возможности он принимает деятельное участие в организации борьбы и с керенщиной и