Государственная Дума Российской империи, 1906–1917 гг. - Александр Федорович Смирнов

началом законодательным, а в действиях правительства усмотрел лишь ущерб, нанесенный началу законодательному высшею правящею бюрократией. И трудно было ждать от Совета отождествления его отказа в принятии закона с обстоятельством чрезвычайным. Психология Госдумы сложнее. В применении статьи 87 Дума увидела доказательство возвращения к худшему из абсолютизмов, к абсолютизму зарвавшихся чиновников. Правительство же видело в статье 87 исключительное, но законное средство выйти из ненормального положения. Всем известен почти узаконенный наш законодательный обряд: внесение проектов в Думу, признание их здесь недостаточно радикальными, перелицовка их и перенесение в Госсовет; в Госсовете признание уже правительственных проектов слишком радикальными, отклонение их и провал закона, а в конце концов, в результате, царство так называемой вермишели, застой во всех принципиальных реформах. Правительство должно было решить, бывают ли такие минуты, когда и оно само должно вступить в некоторую борьбу за свои политические идеалы; достойно ли правительства продолжать корректно и машинально вертеть правительственное колесо, изготовляя проекты, которые никогда не должны увидеть свет, или правительство имеет право и обязано вести определенную яркую политику. И, конечно, оно не могло решить этого вопроса в пользу правительственного бессилия». Признав, что новое внесение проекта не дало бы никаких результатов, Столыпин признал непригодным и другое средство — роспуск законодательных учреждений. «Роспуск палат, — сказал он, — из-за несогласия с верхней палатой, которая является главным образом представительством интересов, а не представительством населения, в которой только половина членов выборных, лишен бы был практического значения и смысла». П. А. Столыпин признал, что, таким образом, единственный исход был в применении статьи 87, тем более что Дума молчаливо одобряла применение этой статьи. «Ни для кого не тайна, — заявил он, — что Госдума заслушает разногласия по проекту о старообрядческих общинах перед одним из перерывов своих занятий, что результатом этого рассмотрения будет отклонение закона и Дума это сделает в полной уверенности, что правительство исходатайствует у государя императора восстановление существующего закона в порядке статьи 87» (стенографический отчет отмечает здесь сильные протесты слева). Заканчивая свою речь, П. А. Столыпин заявил, что «он верит и знает, что многие из членов Думы в глубине души признают, что 14 марта случилось нечто, не нарушившее, а укрепившее права молодого русского представительства».

Оратор октябристов Каменский обвинил П. А. Столыпина в попытке создать в данном случае видимость законности. От имени фракции он прочитал в конце своей речи следующее заявление: «Фракция Союза 17 октября носит глубокое убеждение, что введение земства в 6 западных губерниях по статье 87 Основных законов находится в полном несоответствии с духом этих законов; фракция полагает, что такое нарушение Основных законов создает вредный в деле государственного управления прецедент и представляет собою нежелательный пример для органов исполнительной власти; наконец, фракция усматривает в обсуждаемом действии правительства фактор, затрудняющий согласную работу Госдумы и правительства»7.

Оратор фракции народной свободы В. А. Маклаков напомнил П. А. Столыпину, говорившему о контролирующей роли Сената, что прежде, чем ссылаться на эту роль, ему надлежало объяснить с этой трибуны роль Сената в опубликовании акта 3 июня. Оратор видел незакономерность, политически преступную, не в формальном нарушении закона, а в извращении его смысла. В. А. Маклаков напомнил, что, когда в первую сессию был внесен запрос председателю Совета министров, как таковому, по поводу Финляндии, П. А. Столыпин не заявлял о том, что Дума не может запрашивать Совет министров, а выступил с объяснениями по вопросу еще до принятия его.

Н. Н. Львов назвал применение статьи 87 глумлением над законом: «То, что произошло, действительно показывает, что у нас конституции нет, но у нас и Основных законов нет; у нас вообще никакого организованного строя нет. У нас есть произвол и есть еще другое — демагогия»8.

Столыпина защищали только ставшие официальными представителями его политики националисты: Половцев, граф Бобринский и др.

По окончании прений 203 голосами против 2 принята была следующая формула перехода, внесенная октябристами: «Признавая, что председатель Совета министров, представляя на высочайшее одобрение журнал Совета министров, относительно введения земских учреждений в 6 западных губерниях, нарушил статью 87 Основных законов и тем совершил акт незакономерный, и находя данное им объяснение неудовлетворительным, Госдума переходит к очередным делам»9.

После этаких громов Дума тем не менее продолжала свои обычные занятия, и те же октябристы употребили все усилия, чтобы рассмотреть нужные правительству проекты не позднее 13 мая, дабы можно было распустить Думу накануне внесения, согласно статье 87, закона о земстве в шести западных губерниях и таким образом не быть вынужденной немедленно определить свое отношение к этому закону. Закон и был внесен 14 мая 1911 г., в начале пятой сессии был передан в комиссию по самоуправлению и там благополучно пролежал до конца полномочий Третьей Думы. Этим и закончились «бурные протесты» октябристов с сотоварищами по поводу незаконного применения статьи 87. Слова П. А. Столыпина, что у Думы есть законный путь протеста — отвержение законопроекта, — оказались злой насмешкой над оппозиционной частью народных избранников.

Пристрастность, кастовость, «сословный эгоизм» этих «лучших людей России» как нельзя лучше передает и выражает незавидная участь тех немногих попыток защитить интересы простого люда, крестьянства, которые время от времени вносили левые депутаты.

Деятельность Госдумы в такой важной области, как правовое положение крестьян, поражает своей скудостью. Госдумой был принят один только закон о порядке положения опеки на крестьян. Проект этот явился результатом законодательного предложения, внесенного октябристами и умеренно правыми и признанного Думой желательным. Правительство взяло на себя разработку этого законопроекта и действительно внесло таковой в Госдуму. По проекту в том виде, в каком он был принят комиссией по судебным реформам, признание сельских обывателей, проживающих вне городских поселений, расточителями подлежит ведению волостного суда; дела эти начинаются волостными судами по ходатайству родственников, по заявлениям должностных лиц крестьянских учреждений и по заявлениям сельских сходов; решение волостного суда утверждается съездом. В Думе этот проект обсуждался 14 февраля 1911 г. Фракция народной свободы предложила передать эти дела уездным членам окружного суда, а там, где положение о земских начальниках не введено, мировым судьям, указывая на то, что после проведения Думой законопроекта о мировом суде не следует Думе расширять компетенцию волостного суда, тем более что суд этот не пользуется доверием населения. Поправка эта была Думой отклонена, и проект был принят без изменения.

В самом начале думских работ произошли очень интересные прения в связи с внесенным крестьянами-депутатами законодательным предположением о реформе крестьянских повинностей. Проект предлагал распространить волостные и сельские повинности на все население волости, включая и другие