Монтаньяры - Николай Николаевич Молчанов

еще эффективней, чем настоящий заговор.

Правда, в истории с процессом Эбера кровавый спектакль удалось поставить довольно просто благодаря легкомысленной болтовне кордельеров о восстании, которое они серьезно даже и не думали готовить. Они только шумели, кричали, увлеченно повторяя роковое для них слово. Дантон не говорил ничего подобного. Он слишком хорошо знал свой авторитет, влияние, чтобы такое могло прийти ему в голову. Тем хуже для него! Легче взять его врасплох. Стоит только превратить его открытую политическую линию на свертывание террора в заговор. Но это сложно, ибо политика Дантона ясна, определенна, она, в конце концов, разумна и одобряется многими. Значит, заговор надо найти во всей другой его деятельности за время Революции, представив ее в нужном свете. Именно над этим Робеспьер и работает. Слава богу, у Дантона есть немало мелких слабостей, он лишен коварства, он слишком открытый, доверчивый человек. Он презирает Робеспьера и считает его неспособным на большое преступление. Тем хуже для него. Он даже не заметил, что процесс Эбера использовался, чтобы приучить Конвент к ампутации частей собственного тела. Ведь Эбер и потребовался прежде всего для этого, ибо он, в конце концов, и не мог быть реальным соперником Робеспьера. Иное дело Дантон, словно специально созданный для власти. Поэтому и настала его очередь.

Надо отдать должное Робеспьеру, он заранее честно предупредил о двух «подводных камнях», один уже уничтожен, но надо убрать и второй. И здесь удивляет слепота Робеспьера, не очень ясно представлявшего себе, что же будет, когда он останется один на один с буржуазным Болотом Конвента. Конечно, он стремился завоевать расположение этой трусливой буржуазной публики. Разве он не уничтожил их злейшего врага, ультра-революционеров, покушавшихся на саму священную частную собственность? Он надеялся, что «болотные жабы» в благодарность за эту услугу позволят ему расправиться с Дантоном, если он потребует его голову достаточно властно. Но позволяет ему это не в благодарность, а в расчете на то, что Робеспьер, оставшись в одиночестве, будет всецело зависеть от консервативного большинства депутатов. Вот где таилось слабое место в тактике Робеспьера. Почему же он не сознавал и не чувствовал его?

Лютая личная ненависть к Дантону ослепляла разум Робеспьера. А ненавидел он Дантона чудовищной, животной ненавистью, ненавидел яростно, безумно, слепо. В личности Дантона все возмущало его. Скромный аскет, пуританин, воплощение добродетели — Робеспьер — не выносил жизнерадостного, могучего, цветущего, ярко талантливого, великодушного и легкомысленного гиганта. Этот прожигатель жизни, циник, весельчак имел все, чего не хватило Максимилиану — здоровье, талант, обаяние, славу, любовь очаровательных женщин, прелестную жену, детей, народную любовь. А на долю Неподкупного выпало холодное одиночество, всепожирающая зависть и сознание собственной неполноценности, сомнения, колебания, тоска. Дантон — бездельник, делающий только то, что ему хочется, свободный сибарит, баловень судьбы, а Робеспьер — вечный труженик, постоянно ощущающий неприязнь других. Но он упорен и добьется того, что те, кто презирает его, поплатятся за это жизнью… Этот гнусный развратник имеет еще и наглость издеваться над целомудрием, чистотой непорочного Робеспьера! Смерть этому беспечному баловню судьбы!

Читатель может подумать, что все это — досужие вымыслы, предположения автора. Увы, это лишь резюме одного отвратительного документа, написанного рукой Максимилиана и, к несчастью для его исторической репутации, дошедшего до потомков. Он сводит на нет все самые блестящие речи Робеспьера, его ораторские шедевры, ибо он обнаруживает подлинный образ мелкого лжеца. Документ состоит из разрозненных заметок, написанных, видимо, в разное время, но собранных воедино, чтобы служить конспектом обвинительной речи Сен-Жюста против Дантона. Не зря эта злосчастная речь вошла в историю Революции как один из самых позорных документов, как концентрат бесчестной лжи.

Робеспьер несколько лет мог близко наблюдать Дантона, человека очень открытого. Но при всем желании он не сумел найти ничего убедительного, чтобы сделать великого революционера врагом Революции, сторонником восстановления монархии, заговорщиком и предателем. И Робеспьер опустился до примитивной лжи, растоптав собственную честь и совесть.

Потребовались бы десятки страниц, чтобы изложить и опровергнуть лживые измышления Неподкупного, так их много. Собственно, кроме этого, в документе и нет ничего другого.

Ограничимся несколькими наугад взятыми примерами. Дантон, оказывается, продался еще Мирабо, который «оплатил за Дантона его пост адвоката при совете». Как могло это быть, если должность Дантон купил еще до Революции? Как согласовать это с приведенными ранее фактами, с точностью до ливра документально доказывающими, откуда Дантон взял деньги?

Далее говорится, что за это Дантон не раскрывал рта в пользу Революции «пока Мирабо жил». Чудовищно! Разве не по призыву Дантона народ в октябре 1789 года пошел в Версаль и привез оттуда короля? Голос Дантона буквально гремел над Парижем, был голосом самой Революции.

Робеспьер пишет, что Дантон «никогда не защищал ни одного патриота, никогда не нападал ни на одного заговорщика». Пусть читатель перелистает снова книгу, если он не помнит, как Дантон устроил настоящую войну округа кордельеров в защиту Марата против Лафайета, пусть перечитает многочисленные разоблачения Дантоном того же Лафайета, вождей жирондистов, пусть снова вернется к местам, где рассказано, как Дантон защищал самого Робеспьера, пусть, наконец, перечитает письмо, которое проповедник нравственности, морали и добродетели написал Дантону по случаю смерти его жены Габриель…

Лживую версию излагает Робеспьер по поводу событий, связанных с расстрелом на Марсовом поле в 1791 году, когда сам он действовал как провокатор, а Дантон боролся за Республику. Столь же подло он описывает и Революцию 10 августа 1792 года. Робеспьер трусливо прятался и выжидал тогда, а Дантон руководил восстанием. Но как же все это беззастенчиво извращено! Помните генерала Вестермана, героически руководившего штурмом Тюильри? О нем теперь Робеспьер пишет не дрогнувшей рукой: «Вестерман — лицемер, изменник, участник мятежной партии Дюмурье, ее грязный последыш».

Приведенных примеров достаточно, хотя их можно было бы и продолжить. Впрочем, остановимся еще на обвинениях морального характера. Конечно, Дантон был далеко не ханжа, любил развлечения, не отказывал себе в радостях жизни, словом, это человек в духе славных героев Рабле. В отличие от Робеспьера он, конечно, не пуританин, и он не скрывал этого, жил в свое удовольствие. Но это еще очень далеко от политического преступления, от предательства. На совести Дантона хватает грешков в личной жизни.