Люблю и ненавижу - Георгий Викторович Баженов

привезти. А то, что, никого не спрашивая, Миша на их даче всегда старался расчистить снег, принести воды в дом, наколоть дров, позаботиться о газе (баллон стоял на улице)? Что это? Или то, как он самоотверженно, хоть и смешно, «защищал» дачу от Шурки? Что все это?..

И вот теперь, на Восьмое марта, приехал поздравить Наташу, подарки привез. Легко сказать «раб» или «добровольный раб», ибо, так сказав, уже словно бы снимаешь часть вины, которую чувствуешь перед этим человеком, но не очень ее понимаешь. Уже то, что Миша «преклонялся» перед ними, Наташей и Алешей, хотя они совершенно того не стоили, раздражало теперь Алешу, злило. Это была злость на самого себя…

…Павел Петрович, проходя как-то по коридору треста, заметил в одном углу в кресле пухленького и лысого человека; назвался он Мишей. Оказалось, Миша приехал в Москву «попытать счастья» (до этого с семьей он бывал на Дальнем Востоке, Урале, Казахстане), но пока счастье что-то не шло в руки: устроиться в Москве с жильем, квартирой, пропиской было очень трудно, а может, даже и невозможно. Об этом, рассказывая, Миша говорил охотно, с интересом, как-то странно, наивно и добродушно улыбаясь. Что-то в Мише поразило Павла Петровича, и он вдруг проникся к нему симпатией. Павлу Петровичу показалось, что Миша и он — родственные души, хоть и разные по полету птицы: Павел Петрович — зам. начальника крупного строительно-монтажного треста, а Миша — никто. Кроме того, кому когда-либо не хотелось вдруг «осчастливить» человека — так просто, от широты души, от хорошего настроения, оттого, что  т ы — можешь, а  д р у г о й — нет?

Павел Петрович сделал для Миши все: устроил на работу строителем, прописал, на зиму предоставил его семье свою дачу, а летом, ближе к осени, Миша справил новоселье в Жуковском — чудом или не чудом, но трестом ему была выделена однокомнатная квартира со всеми удобствами. Так у семьи Павла Петровича появился «добровольный раб» Миша, которого неслыханная доброта Павла Петровича — откуда? за что? — не только поразила, но обожгла; теперь, стараясь всеми своими действиями, всей своей жизнью выразить признательность и благодарность Павлу Петровичу, Миша разбивался в лепешку, чтобы угодить начальнику и его семье, и не только не чувствовал тяготы своего положения, но, наоборот, был полон готовности вечно оставаться «рабом». В доброте своей души он был, возможно, и велик, но наивен; ему и в голову не приходило, что за хорошее дело благодарить «вечно» так же безнравственно — особенно со стороны тех, кто принимает эту благодарность, — как безнравственно казнить человека во всю его жизнь за один промах. Впрочем, дело было не в Павле Петровиче — он был по природе своей добрый человек, недаром он почувствовал в Мише родственную душу, — дело было в Лидии Константиновне. Насколько сама она была не способна на добрые дела, настолько не могла пропустить случая, чтобы другие делали для нее добро бесконечно. Уж она-то не упускала ни одной возможности, чтобы не воспользоваться помощью Миши, но так как управление им она осуществляла через Павла Петровича (Павел Петрович был безвольный человек; доказывать что-то и тратить на это огромное количество энергии, а затем терпеть все-таки поражение так ему надоело, что он смирился со своей участью и плюнул на все, чего касалась рука жены), то поначалу Алеша чувствовал раздражение лишь против Павла Петровича. Затем все понял; поняв, невзлюбил Лидию Константиновну, а к Павлу Петровичу проникся чувством глубокого презрения…

Вот о чем теперь думал Алеша, возвращаясь с Наташей домой.

— И самое странное, — продолжал Алеша, — что мы совсем свыклись с мыслью, что все это нормально: Миша приехал! Миша сделал! Миша поздравил!..

— Ну, приехал! Ну, поздравил! Что в этом?

— Вот-вот… Так и Лидия Константиновна с отцом твоим рассуждают. А чего это тебя поздравлять? Или почему это он тебя поздравляет, а ты вот не поедешь Люсю, его жену, поздравить?

— Ну, опять за рыбу деньги… Приехал человек, поздравил, посидели, выпили, поговорили, все хорошо — так нет, тебе опять что-то не так… Я смотрю, тебе только и хочется ругаться. Все не так, все не по тебе.

— Что не так?! Что не по мне?! И правильно — не по мне! Не хочу я никаких поздравлений от рабов!

— Тебя никто, кстати, и не поздравляет! Меня поздравлять приезжал человек. Меня!

— А тебе и приятно! Еще бы — истинная дочь своих родителей. Если они закабалили человека…

— Не смей так говорить! Никто никого не кабалил! У нас тут не рабовладельческое государство!

— Вот именно! Если у твоих родителей хватает совести угнетать человека, так хоть бы ты совесть поимела…

— Какую мне совесть иметь? Сказать человеку, чтобы он не приезжал? Но за что его так обижать? Что он мне плохого сделал?

— Он-то как раз ничего плохого не делает! Это вы, ваше семейство, своими благодеяниями человека замучили. На кого он похож? Где у него собственное лицо? Человеческое достоинство?

— Это ты у  н е г о  спроси! Я тут ни при чем…

— Конечно, здесь сразу все ни при чем! А замечала ты когда-нибудь, кто ремонтирует вашу дачу? Кто перевозит ваше барахло? Привозит уголь, дрова? Достает вам клубнику, цветы? Кто посадил малину на участке? Кто устраивает твоему отцу рыбалку? Кто ездит за билетами, за продуктами — за продуктами! — когда Лидия Константиновна, видите ли, плохо себя чувствует или, проще говоря, когда она уже бесится от скуки и лени?! А кто стоял два часа в очереди, чтобы купить тебе помаду (тебе! помаду!)? Кто все это делает, кто?!

— Мог бы и ты постоять в очереди. Вместо него!

— Как ты не понимаешь, я говорю о другом! Когда ты поймешь, наконец, как все это подло! И все это твои родители! Эти твои благодетели, которые и меня хотели сделать рабом. Нате вам, детки, то, нате другое, будьте счастливы, будьте благодарны! Помните! Вот мы какие! Хорошие да пригожие…

— Дурак! — воскликнула в отчаянии Наташа. — Если тебе люди делают хорошее, когда у тебя самого ничего нет, то не обязательно презирать или ненавидеть их за это!

— Если это люди! Если это хорошие люди делают! А такие, как Павел Петрович и Лидия Константиновна, делают из человека ничтожество!

— Дурак! — Наташа резко развернулась и быстро пошла от Алеши, потом побежала.

— Снова к папе-маме побежала?..

Наташа обернулась, в глазах у нее блестели слезы.

— Пусть они хоть какие! Пусть плохие. Но они мои родители. Мои мать и отец. Я запрещаю тебе… запрещаю…

Алеша, не дослушав, свернул в проулок налево, на улицу Остужева…

К ночи нашла на Алешу тоска. С Ларисой они как будто переговорили обо