Русь и Орда - Михаил Каратеев

— Никто тебя не просит его будить. Я сам это сделаю!

— Бисмаллах! Ты разбудишь великого хана?!

— Разбужу. И если тебе посчастливится дожить до утра, то ты увидишь, что он совсем не такой великий, как тебе кажется.

— Измена! — крикнул начальник стражи и, вырвав копье из рук ближайшего тургауда, с силою запустил его в Карач-мурзу.

— Вперед! — скомандовал последний, увернувшись от копья и выхватывая саблю. — Пустить огни!

В ту же минуту, разбрызгивая вокруг огненные искры, в черное небо взвились три стрелы с подвязанными к ним пучками просмоленной и подожженной пакли. Это было сигналом к началу общего приступа. Очень скоро отовсюду, с окраин, уже послышались дикие крики, приближающиеся к центру города: при подобных налетах ордынцы всегда старались этими устрашающими воплями поколебать стойкость противника.

На дворцовой лестнице шла между тем жаркая схватка. На подмогу находившимся снаружи тургаудам выбежало из дворца еще с полсотни других, но значительная их часть сейчас же полегла под градом стрел, сыпавшихся из темноты на хорошо освещенную лестницу. Снизу на нее яростно наседала спешившаяся полусотня Карач-мурзы, действуя копьями и саблями.

— Отходить внутрь! — крикнул своим начальник стражи, видя, что вся площадь быстро заполняется всадниками, которые окружают дворец.

Уцелевшие тургауды под прикрытием небольшого заслона бросились к дверям, в которых началась толкотня и давка. Когда все протиснулись внутрь, Карач-мурза находился уже в нескольких шагах от двери. Снаружи теперь оставалось не больше десятка сдерживающих натиск воинов. Решив, очевидно, пожертвовать ими, начальник, пятясь задом, собирался тоже шагнуть в узкий проем между закрывающимися створками дверей, когда к нему подскочил Карач-мурза.

— Погоди, бек, не уходи! Я еще не вполне насладился мудростью твоих поучений! — крикнул он, взмахивая саблей. Но ее удар обрушился лишь на захлопнувшуюся в этот миг дверь, за которую успел скрыться его противник.

Тотчас по ту сторону послышался скрежет и лязг цепей. Карач-мурза хорошо знал, что это означало: за наружной, окованной серебром дубовой дверью опустилась внутренняя, представляющая собой железную плиту толщиною в вершок. Ломиться сюда было теперь бессмысленно, а потому царевич снова спустился с лестницы, вскочил на своего коня и отъехал на середину площади, чтобы лучше оценить положение и высмотреть, откуда удобнее всего начинать приступ.

Алтын-Таш, хотя и был окружен гранитными стенами трехсаженной высоты, все же не являлся настоящей крепостью и был плохо приспособлен к обороне. Стены его наверху были не толще аршина и вдобавок шли зубцами, так что на них не могли располагаться воины, отражающие врага: они помещались в небольших каменных башнях с бойницами, возвышающихся над стеной. Расстояния между этими башнями были неодинаковы: со стороны площади они стояли в каких-нибудь десяти шагах одна от другой и промежутки между ними были хорошо освещены прикрепленными к башням факелами. Но боковые стены были защищены гораздо хуже и к тому же тонули в почти полном мраке.

Учитывая все это, Карач-мурза быстро наметил план дальнейших действий. Большому количеству своих людей он приказал сосредоточиться с западной стороны дворца и поднять побольше шуму, чтобы отвлечь туда главные силы осажденных, а сам с двумя сотнями спешенных воинов подошел к середине стены восточной. Здесь между двумя соседними башнями был совершенно неосвещенный промежуток шагов в тридцать. Приказав своим лучникам открыть стрельбу по бойницам обеих башен и приковать к себе внимание их защитников, сам он с полусотней воинов незаметно подобрался к подножию стены, в центре промежутка, где мрак был особенно густ.

Минуту спустя наверх взлетело несколько арканов, легко обвившихся вокруг каменных зубцов. И сейчас же по ним бесшумно полезли люди, стараясь не задерживаться на гребне стены, где их могли заметить, а немедленно перебрасывая арканы на другую сторону и спускаясь в темноту одного из внутренних дворов Алтын-Таша. Тут пока было совершенно безлюдно и тихо.

Карач-мурза, перебравшийся через стену одним из первых, очутившись на земле, сразу разобрался в обстановке. Он хорошо знал внутреннее устройство дворца и расположение служебных помещений и эту часть стены выбрал не зря: тут находились дворцовые поварни и возле них имелись узкие, одностворчатые ворота, через которые вносились продукты с рынка. Пытаться выломать их снаружи было бесполезно, так как они тоже были надежно защищены опускающейся сзади железной плитой, но отворить их изнутри было нетрудно, а потому Карач-мурза ощупью направился вдоль стены к этим воротам. Он их обнаружил довольно скоро. К его удивлению, железный заслон, который с наступлением темноты стража обязана была опускать, теперь был поднят, а сами ворота, когда он потянул их к себе, оказались незапертыми.

«Наверное, Улу-Керим открыл», — подумал Карач-мурза. Поставив десяток воинов у лестницы, ведущей на ближайшую башню, и приказав им не выпускать оттуда никого, он распахнул ворота, и его люди, спешившиеся на площади, темным ручейком потекли во двор.

Когда неистовые крики заметивших это стражников, отрезанных в башне, привлекли сюда внимание других и на поваренный двор устремилось десятка три тургаудов с факелами, тут уже находилось не меньше двухсот воинов Карач-мурзы. Поняв, что надо переходить к открытым действиям, последний выхватил саблю и бросился впереди своих людей на подбегавших тургаудов. В минуту они были смяты, и лавина нападающих с леденящими душу воплями хлынула изнутри во дворец, круша и рубя всякого, кто попадался на пути.

Вскоре были открыты и главные ворота, в которые ворвался с площади поток воинов, растекающийся по всем помещениям и дворам Алтын-Таша. Его защитники, видя бесполезность дальнейшего сопротивления, один за другим бросали оружие и с повешенными на шеи поясами опускались на колени, чтобы этим знаком смирения купить себе жизнь. Карач-мурза приказал никого зря не убивать, а главное — захватить живым самого Хаджи-Черкеса.

Его окружили в одном из залов дворца, где он забаррикадировался с десятком приближенных и, зная, что в таких случаях хану пощады не бывает, решил защищаться до конца. Однако когда от имени Карач-мурзы им предложили сдаться, обещая в этом случае жизнь и свободный выезд из Сарая, все находившиеся с ним, за исключением одного, сохранившего верность до конца, заявили, что они сдаются. Им ответили, что Карач-мурза примет сдачу только всех вместе, включая и самого хана, или же прикажет перебить всех до единого. Хаджи-Черкес сдаться не пожелал. Тогда приближенные, пошептавшись между собой, разом набросились на хана и единственного преданного ему нукера и, обезоружив их, передали в руки победителей.

* * *

Несколько часов спустя, когда высоко поднявшееся солнце уже искрило ослепительным светом огромный золотой полумесяц, возвышавшийся над главным куполом Алтын-Таша, а в городе были подавлены последние очаги сопротивления, два незнакомых нукера вывели Хаджи-Черкеса из темного чулана, в котором он был заперт с момента пленения, и привели его в престольный зал.

Стоявший на возвышении трон великих ханов Золотой Орды — тот самый черный эбеновый трон с подлокотниками в виде золотых драконов, на который Хаджи-Черкес впервые сел три дня тому назад, — теперь был донизу закрыт опущенным пурпурным балдахином. На верхней из трех ведущих к нему ступеней, покрытых драгоценным персидским ковром, подперев рукою подбородок, сидел Карач-мурза. Он был в белой шелковой чалме, заколотой спереди золотой застежкой с тремя крупными сапфирами, в кафтане из голубого с золотом изербафта [265] и со сверкающей самоцветами саблей на боку — подарком московского государя Дмитрия Ивановича.

В огромном и роскошно убранном зале никого не было, кроме победителя и побежденного. Они хорошо знали друг друга и даже находились в довольно близком родстве: Хаджи-Черкес, который был лет на двадцать старше Карач-мурзы, приходился последнему двоюродным дядей. Но между ними и их семьями никакой близости не существовало: среди чингисидов, за очень редкими исключениями, никто не доверял ближайшим родственникам, ибо такое родство прежде всего знаменовало собой приблизительное равенство династических прав, то есть особенно жестокое соперничество в борьбе за престол и власть.

Таким образом, Хаджи-Черкесу не на что было надеяться. Он был совершенно уверен в том, что не доживет до вечера и что Карач-мурза его уничтожит точно так же, как и сам он уничтожил бы при подобных обстоятельствах любого свергнутого им хана. Этого требовало простое благоразумие, а потому Черкес в глубине души не осуждал племянника и приготовился умереть с достоинством.