Бонапарт. По следам Гулливера - Виктор Николаевич Сенча

эти неприятные воспоминания, словно сыр для зловредной «крысы», которая будто обезумела…

Особенное нервировали мысли о русском царе Александре. Из-за него, по сути, все и началось. То падение в пропасть, откуда выбраться и стать на ноги по-настоящему уже не получилось. Как ни крути, Наполеон до похода в Россию и Наполеон после ужасного разгрома от русских – это почти совсем другой человек. Побитый полководец навсегда теряет лицо. Впрочем, как и веру в свои возможности. Но беда не в этом – беда в другом: к такому военачальнику навсегда пропадает вера солдат; в их сердцах поселяется сомнение. И это необратимо. Подобное явление как снежный ком: чем дальше – тем больше. Следовательно, побитый – уже изначально мертвец. И Бонапарт об этом прекрасно знал, хотя был уверен: к нему это не имело никакого отношения! Но, как оказалось, имело. Наполеон ошибся. Он, как выяснилось, такой же, как все. И в этом крылась величайшая трагедия!

Обиднее всего было другое. Наполеон, этот великий полководец, оказался бит, с его точки зрения, полным бездарем, каким являлся русский царь. И это при том, что Александр даже и не воевал – он убегал! Убегал, как загнанный заяц при виде волчьей стаи. А в итоге оказался «освободителем Европы». Хорош «освободитель»! Ну не насмешка ли судьбы?! Так что ничего удивительного, что любое упоминание о русском императоре у Наполеона вызывало обострение всех его недугов.

В такие минуты, когда Бонапарт уходил мыслями к Московской кампании, «крыса» внутри него буквально бесновалась…

* * *

…Все неожиданно перевернулось с ног на голову. Еще совсем недавно (по меркам Вселенной – мгновение назад!) Наполеон буквально жаждал сражения с русскими варварами, которые, руководимые хитрым одноглазым стариком[206], все ускользали и ускользали. Приходилось догонять и рубить арьергарды. Догонять – и рубить, догонять – и рубить…

Но рубили и русские. В результате этих стычек (именно – стычек, а не сражений!) тысячи солдат войск коалиции выбыли из строя еще в начале военной кампании; причем больше половины – в числе раненых. Ткнул казак пикой в бок – и поминай как звали: нет больше бравого французского гусара – пусть и не убит, но какой с него прок, с раненого?..

Бородино закончилось ничем. То обстоятельство, что русские, отступив, оставили поле сражения за французами, ни о чем не говорило. Даже взятие древней столицы Москвы, как оказалось, обернулось пшиком. Эти варвары взяли да и сожгли свой огромный купеческий город. Гунны! Хотя… Хотя и французы в Москве вели себя так, что не уступали, пожалуй, ни гуннам, ни галлам (предкам, между прочим), разграбившим Рим. Но это не их, французов, вина, что пришлось играть по чужим правилам. Русские сами виноваты – ведь это они навязали игру без всяких правил. Спалили город, обложили со всех сторон, оставили коалицию без хлеба и фуража… И за содеянное пришлось отвечать…

Французы увозили из Москвы все, что можно было увезти, унести или надеть на себя. Все остальное более-менее ценное уничтожали. Наполеон был не против: не так уж много получили его доблестные солдаты за все лишения, которые им пришлось перенести, чтобы занять этот варварский город. Взамен же – одни головешки! А потому, когда кто-то предложил с кремлевской колокольни Ивана Великого, самой высокой во всей округе, спилить золоченый крест, возражать не стал: крест будет установлен в Париже, на куполе Дома инвалидов.

От награбленного трещали повозки. Все эти перегруженные телеги и кареты с первых же дней движения не предвещали ничего хорошего. И это при том, что лошадей катастрофически не хватало даже для кавалерии! Каждый день марша усиливал опасения, что рано или поздно все эти обозы придется бросать. Но не сейчас, понимал Наполеон, а позже, когда сил тащить их дальше не останется. Как не останется и лошадей, нехватка которых сильно ощущалась уже при выходе из Москвы.

Но это было только начало. Далее следовало отступать.

За месяц с небольшим, проведенный Наполеоном в Москве, он трижды сообщал царю Александру о своем желании заключить с русскими мир. Первый раз это было сделано через начальника Воспитательного дома генерал-майора Ивана Тутомлина. Однако ответа из Петербурга не последовало. Вторая попытка договориться была предпринята через отставного капитана Ивана Яковлева[207], которого Наполеон знал по его брату Льву Алексеевичу, бывшему до войны посланником при Вестфальском короле. Но и на этот раз Александр не ответил.

Последней надеждой был маркиз де Лористон, бывший посол Франции в России, посланный «с особой миссией» в Тарутинскую ставку Кутузова. Визит Лористона оказался провальным. Старая лиса Кутузов продолжал вилять хвостом, заметая следы и ускользая от очередного сражения. Крупная баталия, как считал фельдмаршал, русским была ни к чему. Время, которого так не хватало и которое теперь тикало против французов, делало свое дело. На носу была зима, кони ежедневно дохли сотнями, попадая в солдатский котел. И это при том, что в начале кампании Наполеон имел 182 тысячи лошадей. А вот при выходе из Москвы, как ему докладывали, тягловой силы набралось едва… 15 тысяч; причем из этой капли к боевой кавалерии можно было отнести лишь 5 тысяч голов.

Ничего удивительного, что из 1372 орудий, числившихся у Наполеона в начале отступления, реально в строю осталось лишь 360. Остальные куда-то исчезли.

У русских по конной части все обстояло с точностью до наоборот.

Из донесения фельдмаршалу Кутузову главноуправляющего по продовольственной части сенатора Ланского: «Во исполнение повеления Вашей светлости от 6 октября 1812 года… честь имею доложить: в армии вьючных и подъемных лошадей состоит 47 931 и наравне с подъемными пушечных и офицерских – 18 313, а всего – 66 244 лошади».

Французские генералы, да и сам Наполеон, отдавали себе отчет в том, что впереди их ждет зима. Но, оказавшись в России впервые, они понятия не имели, какая она, настоящая русская зима…

* * *

Наполеоновские войска по Старой Калужской дороге двигались на Калугу. Лазутчики партизанского отряда капитана Сеславина[208] сообщили, что противник идет через Боровск на Малоярославец.

Пленный гвардейский унтер-офицер рассказал Сеславину следующее: «Четыре уже дня, как мы оставили Москву. Тяжелая артиллерия и кавалерия, утратившая лошадей, и все излишние тяжести отправлены по Можайской дороге под прикрытием польских войск Понятовского. Завтра главная квартира императора будет в Боровске. Далее войска направляются на Малоярославец».

На пути неприятеля должны были стать части генерала Дохтурова, которому Кутузов приказал уничтожить врага. Возможно, Дохтуров и выполнил бы приказ фельдмаршала, если б не одно обстоятельство: в районе Фоминского, куда выдвинулся навстречу французам