Тайны Парижа - Пьер Понсон дю Террайль

Фульмен ждала Блиду. Молодая женщина небрежно развалилась в кресле; она улыбалась и, увидев свою старинную подругу, сказала:

— Согласись, моя дорогая, что у меня смышленые лакеи… они разыграли свою роль в совершенстве.

Фульмен расхохоталась, в то время как Блида остановилась, нахмурив брови, на пороге оранжереи.

— Если ты захотела сыграть надо мною шутку, — сказала она, — то я должна объявить тебе, что она плохого сорта.

— Неужели?

Фульмен жестом отпустила слуг, потом взглянула на Блиду, и ее взгляд был так пронзителен, что та была потрясена до глубины души.

— Дорогая моя, — сказала Фульмен, причем улыбка исчезла с ее губ, — я никогда не шучу в серьезных вещах.

— Гм! — заметила Блида. — Ты хочешь, значит, говорить со мною о серьезных вещах.

— Да, — утвердительно кивнула головою Фульмен.

— В таком случае, — пробормотала Блида, — ты могла бы написать мне или послать…

— Моя крошка, — резко перебила ее Фульмен, — у нас нет времени, ни у тебя, ни у меня, дольше обманывать друг друга и обмениваться длинными фразами: тебе грозит смертельная опасность.

При этих словах Блида отскочила к двери. Но Фульмен выпрямилась, подошла к Блиде, выше которой она была целой головой, и сказала:

— Выслушай внимательно и прими к сведению мои слова. У меня в отеле шестеро слуг. Все они мне преданы и умрут за меня. Двери заперты, и ты не выйдешь отсюда до тех пор, пока я этого не захочу.

— Но чего ты хочешь от меня? — вскричала бледная и дрожащая Блида. — Что я тебе сделала?

Фульмен взяла кинжал с камина и снова подошла к Блиде. Та, испугавшись, хотела было отскочить, но очутилась припертою к стене. Фульмен положила на плечо подруги свою красивую руку, под нежной кожей которой скрывались стальные мускулы.

— Слушай: если ты будешь неблагоразумна, то я всажу тебе на три дюйма в горло эту игрушку, затем прикажу положить тебя в карету, отвезти на площадь Согласия и бросить твое тело к подножию обелиска. Потом велю заложить себе дорожную карету и отправлюсь в Калэ, а оттуда в Лондон, прежде чем узнают, кто ты.

— Но… чего же ты хочешь от меня? — опять проговорила дрожащая Блида.

— Ты это сейчас узнаешь. Вчера ты обманула меня, дав мне ложные сведения о таинственной Даме в черной перчатке; ты захотела потешиться надо мною… Я хочу знать все.

И Фульмен занесла кинжал над Блидой.

Но, странная вещь! Вместо того, чтобы испугаться еще сильнее, вместо того, чтобы молить о пощаде, Блида выпрямилась и сказала:

— Если ты хочешь убить меня, то убивай, но я ничего не скажу, потому что здесь дело идет о жизни моего ребенка.

Поднятая рука Фульмен опустилась.

— Твоего ребенка? — спросила она с удивлением.

— Да, — подтвердила Блида, — ведь ты знаешь, что у меня есть десятилетний сын.

— Ну, так что же?

— А то, что у меня отняли, похитили моего сына; меня заставили служить людям, которых я совершенно не знаю, и я должна хранить их тайну; если хоть одно слово сорвется у меня о том, что мне известно, то они убьют моего ребенка…

Блида говорила с такою искренностью, что Фульмен поверила ей и увидала, что материнский инстинкт победил в ней в эту минуту страх женщины. Однако она толкнула Блиду в кресло и снова занесла над нею кинжал.

— Ты смеешься надо мною, — сказала она. — И за это я тебя убью.

Она приставила острие смертоносного оружия к ее горлу.

— Они не убьют моего сына! — прошептала Блида, и лицо ее осветилось улыбкой, в которой вылилась вся ее любовь к ребенку.

— Ну, так говори, — сказала Фульмен, — объяснись… неужели ты ровно-таки ничего не можешь сказать?

— Могу сказать только одно.

— Что?

— Арман любит Даму в черной перчатке, не правда ли?

— До сумасшествия.

— А ты любишь Армана?

— Страстно.

— Значит, ты не хочешь, чтобы с ним случилось несчастье?

— Как ты глупа, — пробормотала Фульмен.

— Ну, так слушай, — быстро заговорила Блида, — я дам тебе совет; если ты его любишь и имеешь на него хотя бы малейшее влияние, то посади его в карету, увези подальше от Парижа, на край света, если понадобится, а в случае крайности, заставь его переменить имя.

— Но к чему все это?

— Чтобы никогда, — продолжила Блида, — он не искал случая увидеться с Дамой в черной перчатке, потому что ты не знаешь, до чего его доведет эта любовь.

— До чего же она доведет его? — спросила Фульмен, поверив искренности голоса и жестов Блиды.

— До смерти!

Фульмен вздрогнула.

XXXII

Наступило молчание между обеими женщинами, из которых одна держала жизнь другой в своих руках. Слова или, вернее, последнее слово Блиды произвело на Фульмен сильное впечатление; она поняла, что отныне ей не грозит более опасность.

— Да, — продолжала Блида, считавшая необходимым пояснить свои последние слова, — если Арману надоела жизнь, если он хочет покончить с нею одним из тех трагических и таинственных способов, причины которых скрываются во мраке и которые человеческое правосудие, разочаровавшись в своих бесплодных поисках, приписывает, наконец, случаю, то ему остается только преследовать Даму в черной перчатке и постараться приподнять угол той непроницаемой завесы, которой эта женщина, представляющаяся для меня самой загадкой, так тщательно старается скрыть свою жизнь. Почем знать, — хотя я говорю это, положим, не имея веских доказательств, — что она не ищет его, что она не обрекла его на погибель?

Пока Блида говорила, Фульмен размышляла и пришла к решению:

«Ясно, что Блида более ничего не скажет мне; вероятно, она уже сказала все, что знает. Она не может объяснить мне подробностей из собственных интересов; что касается тайны, окружающей тех, агентом которых она является, то она ее не знает. Нужно искать ее в другом месте».

Фульмен отбросила кинжал и сказала Блиде:

— Извини меня за насилие, моя бедная, даю тебе слово, что Арман уедет; но чтобы не компрометировать тебя, обещаю тебе, что он уедет, не зная причины отъезда. Будем говорить всем, что мы не видались и я не могла отыскать тебя; ты скажешь то же самое. Мои люди отвезут тебя обратно на улицу Медицинской Школы, и твой студент подумает, что ты сделалась жертвой доноса и ошибки.

— Хорошо, — согласилась Блида; — но как же ты, однако, догадалась, что я на улице Медицинской Школы?

— Мне проговорилась твоя камеристка, — созналась Фульмен.

Танцовщица была осторожна; она находила, что ни к чему замешивать имя студента Фредерика Дюлонга; и так как могло случиться, что Блида, которой стало известно очень многое, не знала о приключении прошлой ночи с ее старинным другом и о насилии, которому он подвергся, то было бы неблагоразумно, пожалуй, даже опасно, показаться слишком много знающей в ее глазах.