Пристанище пилигримов - Эдуард Ханифович Саяпов

поднимать голос водила.

— Давай-ка без хуёв, дружище, а то хуем тебе по лбу прилетит! Если торможу, значит надо! Оказия. Знаешь такое слово?

Водитель, простой рабочий мужик лет сорока, с помятой невыразительной физиономией, посмотрел на меня испытующе, потом надвинул козырёк кепки на глаза и процедил сквозь зубы:

— Ладно, садись.

Меня всегда удивляла загадочная русская душа. По-хорошему попросишь — откажут, выпихнут, пинка ещё дадут под зад, а нахалом можно залезть куда угодно. Искусство жёсткой риторики всегда ценилось в нашей стране, — на заводе, в армии, во дворе матом не ругаются, а разговаривают.

Ехали молча. Тусклые фары освещали бугристый асфальт с белой разделительной полосой. Темень на трассе была непроглядная, но когда закончился горный участок и мы вновь выскочили к морю, меня как будто манной небесной обдало: ослепительно яркая луна висела над поверхностью моря, порождая бесконечное количество мерцающих бликов. Аж дух захватило от этого потрясающего полотна, созданного Всевышним, и даже захотелось крикнуть: «Господи! Прости нас за то, что мы этого не ценим!»

Захотелось курить. Я пошарил по карманам, но не нашёл сигарет, которые, по всей видимости, оставил на пляже в Небуге.

— Закурить не будет? — спросил я водителя, повернувшись к нему; у него было приплюснутое лицо, выражающее полную невозмутимость; нос у него был буквально вбит в череп, такие профили обычно бывают у боксёров или заядлых драчунов.

Меня всегда удивляло безразличие простых людей к природе. Мне кажется, что это потомки крестьян, у которых природы всегда было много, а еды никогда не хватало, поэтому жили они хлебом насущным и радели лишь за урожай, а берёзками в России восхищались лишь аристократы.

— Не курю… Бросил, — ответил он и посмотрел на меня как-то странно.

— А что так? Здоровье пошатнулось? — спросил я с иронией.

— Тьфу-тьфу-тьфу, — сплюнул он через левое плечо.

— Мозги просто включились, — сказал он сухо.

Было видно, что он не горит желанием со мной общаться и даже испытывает ко мне неприязнь, словно видит во мне фанфарона и прощелыгу.

— По-твоему выходит, что курят одни идиоты?

— Я так не говорил. Просто люди не понимают, что делают… не видят картины в целом… как ты сейчас… не видишь, что твориться у тебя за спиной.

— Что? — Я медленно повернул голову назад, и неприятный холодок побежал по всему телу.

На заднем сидении вырисовывался тёмный силуэт — широкие мускулистые плечи и мощные руки в лунном свете. Лица не было видно, поскольку на него упала тень, — лишь слабые его очертания. Тёмные провалы вместо глаз смотрели на меня в упор. Я почувствовал звериную силу и жестокость этого человека. Зло, исходящее от него, я ощутил почти рефлекторно, как чувствуют жар на лице, когда открывают топку.

— Ты понял, о чём он говорит, сынок? — спросила тень глухим посаженным голосом, при этом нижнюю часть лица его разрезала тонкая щель и послышался чуть уловимый смех, как будто воздух выходил тоненькой струйкой из ниппеля велосипедной камеры — этакое «пс-пс-пс-пс».

— Теперь да, — ответил я дрожащим голосом; снисходительная наглая интонация, которая звучала в каждой моей фразе до этого момента, исчезла без следа, и я блеял как ягнёнок, которого тащат на заклание.

«Неужели это конец?» — подумал я, и сердце захлебнулось кровью. Меня жутко мутило. По всему телу поползла предательская слабость. Я мгновенно покрылся потом и почувствовал отвратительный луковый запах, исходящий от меня. «Всё к этому шло. Сам виноват: заигрался, потерял берега, обнаглел», — пронеслось в моей голове.

В результате длительного употребления алкоголя я уже был не способен сопротивляться, драться, что-то предпринимать, — я смирился со своей ролью и уповал лишь на их милосердие, хотя отдавал себе отчёт в том, что это самые натуральные демоны и ждать милосердия от них бессмысленно. Появилось чувство обречённости. В абстинентном сознании всплывали лишь ужасающие картины моего убийства: то меня душат петлёй, то бьют в затылок монтировкой, то забивают ногами как собаку. Почему-то в тот момент меня интересовал только один вопрос: как будут убивать?

Они явно тянули время, от души наслаждаясь своей властью и моим страхом. Вспомнились слова батюшки: «А вот тебя ещё можно спасти, сын мой. Но для этого тебе придётся очень постараться». Я ничего для этого не сделал, и вот за мной пришли демоны.

Раньше мне казалось, что для меня не существует преград, и вдруг выясняется, что последним моим шансом был отец Александр, а я его не использовал. До крови я прикусил губу, чтобы не закричать от ненависти к себе.

Водила повернул ко мне лицо, плоское как кирпич, измождено улыбнулся, слегка приподняв уголки губ.

— Людям свойственно заблуждаться, — сказал он, лениво проталкивая слова через гортань. — Неправильно оценивают себя и окружающую обстановку.

— Во-во, субъективно оценивают, — подтвердил его пассажир на заднем сидении. — И каждый мнит себя чуть ли не Богом, и каждый понимает, чего он реально стоит, лишь в момент смерти. Только смерть снимает пелену гордыни и тщеславия с наших глаз. Только смерть даёт человеку возможность увидеть себя со стороны и понять, кто он есть на самом деле.

— Вы хотите сказать, — начал я заискивающим голосом (я даже сам его не узнал, настолько он был для меня несвойственным), — что горбатого только могила…

— Заткнись, придурок! — сказали за спиной.

Я постоянно косился назад и при этом ждал удара спереди. Острый животный страх прошёл, но обречённость буквально придавила меня к земле: я был уже по пояс в могиле, и где-то в глубине души мне даже захотелось умереть. В голове промелькнуло малодушное: «Сколько можно лямку тянуть?», но всё-таки (что лишний раз подтверждает природный человеческий оптимизм) я оставил себе слабую надежду: «Если останусь жив, брошу пить».

Дорога поворачивала опять в горы. Скорость была довольно приличная. На панели ярко-красными цифрами «21: 20» светились электронные часы. Я запомнил это время навсегда, а ещё в голове промелькнула мысль: «А ведь Марго была права… Какого чёрта… в эти ебеня?»

Мы словно въезжали в тёмный туннель, — дорога была зажата в отвесных скалах, — и только дальний свет фар освещал мрачные каменистые склоны. Я понимал, что живым уже отсюда не выеду.

— А вы-ы-ы чем занимаетесь, ребята? —