Семья Тибо (Том 3) - Роже Гар

Вечер.

Упражняй волю, Жан-Поль. Если ты способен желать, ты сможешь достигнуть всего.

14-е.

Рецидив. Ретростернальные боли, помимо всего прочего. И спазмы непонятного происхождения. Беспрерывная рвота. Не смог встать с постели.

Гуаран принес газеты. В Швейцарии говорят о мирных предложениях Австро-Венгрии{700} (?), а также о глухом революционном брожении в Германии (?)... Значит ли это, что в Германию, благодаря посланиям Вильсона, проникли демократические идеи? Более достоверно известие о продвижении американцев в направлении Сен-Миеля. А ведь Сен-Миель - это дорога на Бриен, на Мец. Зато мы подвигаемся на линии Гинденбурга{700}, которую считают неприступной.

16 сентября.

Немного легче. Приступы рвоты прекратились. Эти дни очень ослаб от диеты.

Ответ Клемансо на попытки Австрии начать мирные переговоры. В высшей степени неприятный ответ. Стиль кавалерийского офицера. Хуже того: пангерманский стиль. Плоды недавних военных успехов уже дают себя знать: как только один из противников решит, что превосходство на его стороне, он раскрывает свои тайные замыслы, которые всегда оказываются империалистическими замыслами. Вильсону придется выдержать не один бой с государственными деятелями Антанты, если только победа союзников не будет исключительно делом рук американских солдат. У Антанты был прекрасный случай сказать открыто и честно, каковы ее цели. Но Антанта предпочла блефовать, Антанта делает вид, что ее требования будут максимальными, и это из страха, что иначе в момент подведения счетов ей не удастся вытянуть из побежденных все, что только можно вытянуть. Гуаран говорит: Антанта пьянеет от любого успеха.

17-е.

Они могут говорить все, что угодно, но это распространение очагов бронхопневмонии следует рассматривать как форму обострения инфекции легких.

18-е.

Бардо долго меня осматривал и выслушивал, потом совещался с Сегром. Явное ослабление правого желудочка, явление синюшности, и пониженное кровяное давление.

Я ждал этого уже давно. Старая песня: "Поражены легкие - лечи сердце".

Повадки санитаров: они ухитряются быть вне пределов досягаемости, когда спешно нужны больному, и вечно торчат в палате как раз тогда, когда их присутствие кажется предельно неуместным.

Ночь с 19-го на 20-е.

Жизнь, смерть, непрерывное произрастание и т.д.

После обеда мы с Вуазене рассматривали карту фронта Шампани. Внезапно вспомнил белесую равнину (кажется, где-то к северо-востоку от Шалона), где мы остановились на привал, чтобы перекусить; меня тогда, в июне семнадцатого года, прикомандировали к другому полку. Земля была так глубоко взрыта бомбежками еще с первых дней войны, что на ней не произрастало больше ничего, даже пырея. А ведь дело было весной, вдали от фронта, и все пространство вокруг было вновь перепахано. И неподалеку от того места, где мы расположились, среди мертвой меловой пустыни, вырисовывался зеленый островок. Я направился к нему. Это оказалось немецкое кладбище. Могилы, сровненные с землей, укрытые в высокой траве, а над этим еще свежим скопищем трупов, - изобилие злаков, полевых цветов, бабочек.

Архибанально. Но сегодня это воспоминание волнует меня сильнее, чем прежде. Весь вечер раздумывал над слепыми силами природы и т.д. Но так и не сумел додумать эту мысль.

20 сентября.

Успешные бои на фронте у Сен-Миель. Успех на линии Гинденбурга. Успехи в Италии, успехи в Македонии, успехи повсюду. Но... ценой каких жертв?

И это еще цветочки. Нельзя без тревоги наблюдать, как изменился тон союзной прессы, с тех пор как мы почувствовали себя сильнее, чем противник. С какой непримиримостью Бальфур{702}, Клемансо и Лансинг{702} оттолкнули предложения Австрии! И это они, конечно, заставили Бельгию отвергнуть предложение Германии!

Заходил Гуаран. Нет, думаю, что конец войны не так уж близок. Создать германскую республику и вновь поставить прочно на ноги русского глиняного колосса - на это потребуются долгие месяцы, а может быть, и годы. И чем больше у нас будет побед, тем меньше мы будем склонны к искреннему примирению, без которого невозможен прочный мир.

Гуаран. Бесполезный и досадный спор о прогрессе. Он сказал: "Итак, значит, вы не верите в прогресс?"

Верю, верю, как же! Но что в том? Тысячелетия пройдут, пока оправдаются наши надежды на человека...

21-е.

Завтракал со всеми внизу.

Любен, Фабель, Реймон - при всем различии взглядов, все в равной мере узкие сектанты. (Вуазене сказал про майора: "Ни за что не поверю, что у него есть мозг. Разве только спинной".)

Жан-Полю.

Нет истины, кроме преходящей.

(Помню еще те времена, когда все верили, что антисептика важнее всего. "Убить микроба". А потом поняли, что вместе с микробом часто убивают живые клетки.)

Идти осторожно, ощупью. Ничего не утверждать окончательно. В конце всякого пути, если стать на него без оглядки, - тупик. (Примеров сколько угодно, хотя бы из области медицины. Я сам видел, как выдающиеся ученые, равные по силе, одинаковой прозорливости, страстные искатели истины, приходили в результате изучения одних и тех же явлений, производя совершенно те же клинические наблюдения, к совершенно различным, даже диаметрально противоположным выводам.)

С молодых лет освободиться от склонности к безоговорочным суждениям.

22-е.

Такие мучительные боли в боку, что, когда я примощусь хоть как-нибудь, боюсь шелохнуться. Бардо уверял, что мазь из этилового парааминобензола делает чудеса. Никак не действует.

Они сами уже не знают, где мне делать теперь прижигания. Живого места не осталось.

25-е.

Со вчерашнего дня снова резко скачет температура.

Все-таки пытался сойти вниз. Но не смог, пришлось вернуться к себе и лечь, - так задохнулся на лестнице.

Эта палата, эти розовые стены... Закрываю глаза, чтобы больше ничего не видеть.

Думаю о предвоенном времени, о моей тогдашней жизни, о моей юности. Истинным источником моей силы было потаенное ненасытное доверие к будущему. Больше, чем доверие, - уверенность. А сейчас там, откуда шел ко мне свет, беспросветный мрак. Это пытка, не прекращающаяся ни на минуту.

Тошнота. Бардо задержался внизу, принимал троих больных. Ко мне сегодня после обеда дважды заходил Мазе. Не могу выносить его угрюмого вида, его физиономии старого колониального вояки. Провонял, по обыкновению, всю комнату потом. Чуть меня не вырвало.

Четверг, 26 сентября.

Плохая ночь. Аускультация показала новые очаги субкрепитирующих хрипов.

Вечер.

После укола несколько легче. Надолго ли?

Заходил на минутку Гуаран, утомил меня. Франко-американское наступление. Наступление англобельгийское. Немцы отступают повсюду. Успехи союзников также и на балканском фронте. Болгария просит перемирия. Гуаран говорит: "Мир с Болгарией - это начало конца: это как у беременной женщины перед родами отходят воды!.."

В Германии начинает пахнуть порохом. Социалисты выставили ряд конкретных условий, на которых они согласны войти в правительство... В стране всеобщее недовольство, оно сквозит даже в намеках канцлера, - смотри его последнюю речь.

Боюсь верить. Слишком хорошо. Но события разворачиваются так стремительно, что становится просто страшно. Турция раздавлена. Болгария и Австрия накануне капитуляции. Повсюду победа. Какие бездны сулит нам заключение мира? Головокружительно! Созрела ли наша Европа для настоящего мира?

В "Гранд-отеле" в Грассе один американец побился об заклад на тысячу долларов против одного луидора, что война будет закончена к рождеству.

Счастливы те, кто будет праздновать это рождество.

27-е.

Слабость увеличивается. Удушье. С понедельника полная афония Бардо приводил ко мне Сегра. Осматривали меня целый час. Сегр держится проще, чем обычно Встревожен.

Вечер.

Анализ мокроты: пневмококки, но преимущественно стрептококки, с каждым разом их все больше и больше, несмотря на специфическую сыворотку. Характерная токсикоинфекция.

Завтра утром рентген.

28-е.

Явные симптомы общего заражения. Бардо и Мазе заходят по нескольку раз в день. После просвечивания Бардо решил сделать пробную пункцию.

Чего он опасается? Абсцесса в паренхиме?

ОКТЯБРЬ

6 октября.

Целых восемь дней.

Еще слишком слаб, чтобы писать. Клонит ко сну. Снова - дневник все-таки какая-то радость... И даже палата радость. И мои girls тоже.

Значит, выкрутился и на этот раз?

7 октября.

Всю неделю не прикасался к дневнику. Силы мало-помалу восстанавливаются. Температура окончательно упала. По утрам нормальная, вечерами 37,9-38.

Все уже думали, что мне крышка. А оказалось - нет.

В понедельник, 30-го, меня перевезли в клинику в Грасс. Вечером меня оперировал Микаль. Сегр и Бардо ассистировали. Большой абсцесс в правом легком. К счастью, хорошо ограниченный. На пятый день уже смог вернуться в Мускье.

Почему я не покончил с собой 29-го, после пункции? Просто в голову не пришло. (Именно так!)