Гипсовый трубач - Юрий Поляков

— Что-о-о?

— А вот что! — крикнула я и плеснула ему кипятком в лицо.

Пока Лапузин, воя, ощупывал глаза, я выбежала в чем была, прыгнула в такси и помчалась в Царицыно, к Гоше, но попала на пепелище…

— Как?! — вздрогнул Кокотов, задетый ее насмешками над постельной незначительностью мужа.

— А вот так, мой герой! Гошу давно уговаривали продать дачу под снос. Хотели построить там супермаркет. Предлагали хорошие деньги, но он со своим Дюрером только смеялся им в лицо. Я знаю этот бизнес и предупреждала: если кто-то всерьез нацелился на землю, то пойдет на крайние меры. Но он считал, что жалкая охранная бумажка от Минкульта его защитит. Дача-музей! Ха-ха! Пожар начался ночью в мастерской. Гоша хотел по галерее прорваться сквозь огонь и спасти Дюрера, но не смог. Попал в больницу с ожогами и отравлением угарным газом. Погибло все: дом, полководцы, «Женская баня»…

— Погодите, но это же почти «Скотинская мадонна»! — воскликнул писодей.

— Конечно! Сволочь Карлукович так и норовит из любого человеческого горя слепить сценарий. Его третья жена в юности была любимой натурщицей Павла Ивановича, многое знала… Этот жуткий пожар обсуждала вся интеллигентная Москва. Карлукович сразу сообразил: отличный сюжет! Слепил, продал Гарабурде-младшему, а «Женскую баню» для общедоступности поменял на «Сикстинскую мадонну». Гад! Теперь, Андрюша, войдите в мое положение! Я ушла от мужа к погорельцу, у которого не осталось ничего, кроме степени кандидата искусствоведения и диссертации «Метафизика натюрморта». Даже пепелище нельзя было продать — участок оказался арендованным. И вот я сижу у себя на Плющихе, в дедушкиной квартире — без денег, без помощи, жду ребенка… Лапузин подал на развод, и на все имущество наложили арест. Гоша вышел из больницы, с горя запил и сознался, что у него уже есть две жены и дети: одна, разведенная, но венчанная, живет в Чикаго, вторая, невенчанная, но и не разведенная, уехала к родне во Владикавказ и скоро вернется. Что делать? Я побежала за советом к отцу Владимиру, он меня выбранил, велел непременно рожать и растить дитя, ибо «будет день — будет пища».

— И вы родили? — тихо спросил Кокотов.

Писодей представил себя гуляющим по набережной с коляской, в которой лежит крошечная девочка, примерно такая же, какой была Настя перед его бегством из военизированного семейства Обиходов.

— Вы опять торопитесь! — нежно упрекнула Наталья Павловна. — Я пошла к отцу Якову. Батюшка успокоил меня, объяснив, что в небесной иерархии непременно найдется место не только чадам, умершим в младенчестве, но и абортированным зародышам, они же не виноваты в искусственном прерывании беременности. В своей крови покрестятся! Однако сначала он решил поговорить с моим мужем: Федя тоже был прихожанином храма Косьмы и Дамиана. Но Лапузин ничего слушать не захотел, обозвал отца Якова штопаным экуменистом, а мне велел передать, что я не получу ни копейки.

— Почему? — заинтересовался Андрей Львович. — Вы ведь… э-э-э… совместно наживали…

— Увы, мой спаситель, вся наша собственность, включая мою галерею и коллекцию советских ню, давно была записана на его бывшую жену, детей, тетю из Калининграда и даже Ахмеда, сторожа нашего дома в Рубляндии.

— Но… — удивился автор «Жадной нежности».

— Вы хотите спросить, как же я, Мата Хари, бизнес-леди и прочая, и прочая, и прочая — так оплошала? Отвечу: вся беда в воспитании. У нас в роду женщины всегда были небожительницами и о своей земной природе вспоминали, лишь снисходя в супружескую постель. Бабушка ушла из семьи к актеру МХАТа Тархунову. Дедушка оставил ей квартиру, удалился на дачу и аккуратно посылал половину профессорской зарплаты, пока она не одумалась и не вернулась. А мама! Ее мужьям после разрыва даже в голову не приходило делить имущество: чемоданчик с личными вещами — вот и все, что они забирали с собой. Правда, в конце концов после ее смерти все досталось Борику, но это — другое, это безумие стареющей женщины, нашедшей последнюю любовь! И я вообразить не могла, что Лапузин такой неандерталец! Все-таки доктор наук, директор академического института… Конечно, не надо было давать ему генеральную доверенность, но он объяснил: так проще уйти от налогов. Правильно американцы за неуплату налогов сажают как за изнасилование! В общем, я сдала квартиру на Плющихе, перебралась сюда, в «Ипокренино» и взяла адвоката… Эдуарда Олеговича. Вы его видели… Он вчинил иск о разделе имущества, но Федя, пока мы занимались бизнесом, так научился заносить взятки, что передо мной буквально выросла стена… А что я могла? Во-первых, у меня почти не было денег, а во-вторых, мне никогда никому не приходилось давать на лапу, в нашей семье я отвечала за «скифский взгляд»… И вот оказалась в чудовищном положении: беременная, без мужа, без денег, без надежды. Сначала мне закатила скандал, подкараулив, жена Гоши, вернувшаяся из Владикавказа с детьми. Потом был суд, скорый, бессовестный и неправый. О, с каким торжеством Лапузин глядел на меня, униженную, проигравшую, обобранную! Наверное, именно так смотрел бы крепостной, по-скотски отымев барыню, вчера еще казавшуюся недосягаемой. Через два дня у меня случился выкидыш… И я поклялась отомстить!

Наталья Павловна замолчала, сделала несколько судорожных глотков из бокала, ее глаза переполнились слезами, которые, глубоко вздохнув, она смахнула со щек. Кокотов почувствовал острую жалость и ту особую неловкость, какую ощущает мужчина, если женщина с ним откровенничает на внутриутробные темы.

— М-да… Суд — это такое место, где можно купить справедливости ровно столько, на сколько хватит денег, — сказал он, чтобы скрыть смущение.

— Сен-Жон Перс? — уточнила, успокаиваясь, Обоярова.

— Конечно.

— Умнейший был человек! А Лапузину я отомстила, ох как отомстила! Наверное, не стоит это вам рассказывать… — Она сделала движение, чтобы снова усесться Кокотову на колени.

— Расскажите! — взмолился он, страшась, что горячая пионерка сразу нащупает его слабое место.

— А-а-а — до кучи! — Она вернулась в кресло и обреченно махнула рукой. — Слушайте! Федя уехал в турне по университетам Америки и Канады с циклом лекций «Генетика под пятой тоталитаризма». Я позвонила Алсу и попросила о встрече. Поверьте, у меня и в мыслях ничего такого не было! Просто хотела понарассказать ей всяких гадостей про Федю, а главное — попасть в наш пентхаус, чтобы забрать кое-какую одежду и достать из укромного местечка безделушки: кольца, брошки, бусы… Адвокат подал кассацию — и нужны были деньги. К моему удивлению, девушка согласилась. Я нарочно оделась очень строго, почти траурно и стояла на пороге с таким зверским лицом, точно в кулаке у меня зажат пузырек с серной кислотой. Бедняжка жутко побледнела, попятилась, но я улыбнулась и вручила ей спрятанные за спиной розовые лилии — мои любимые цветы. Алсу обрадовалась и пригласила меня войти.

Боже, что этот неандерталец сделал с квартирой! Все, буквально все, к чему прикасалась моя рука, было уничтожено и разгромлено. Выложенная по моему рисунку плитка в ванной зверски сбита молотком, бра в стиле ар-нуво, купленные в Праге, вырваны с корнем, картины исполосованы бритвой… Наряды, которые я любовно выискивала по бутикам Европы и Америки, искромсанные ножницами, вперемешку с мусором были свалены в черные пластиковые мешки. Бедная девушка страшно смутилась и огорчилась за меня: женщины знают, что найти в магазине подходящее платье не легче, чем новый элемент в таблицу Менделеева. Но я лишь пожала плечами, делая вид, будто утрата гардероба, собиравшегося годами, меня не беспокоит, и предложила выпить за ее счастливую семейную жизнь. Она тяжело вздохнула и согласилась. К счастью, мерзавец не догадался опустошить бар и вылить в раковину мои любимые вина. Мы пили розовое французское шампанское, и я убеждала растерянную девушку, что не держу на нее зла, что наш брак с Федором себя исчерпал, что я с чистым сердцем уступаю ей свое место у семейного очага, только умоляю не повторять моих ошибок, слишком доверяясь Лапузину.

После второй бутылки милая дурочка призналась, что всегда издалека восхищалась мной и, когда я изредка заезжала в институт, старалась запомнить, как я одета. Поначалу она избегала ухаживаний Феди и собиралась замуж за аспиранта Пекарева, но хитроумный Лапузин предложил ему двухлетнюю стажировку в Бразилии, и тот, забыв о браке, уехал. Опытный соблазнитель действовал системно: устроил ее, одинокую, в университет, платил за обучение, потом снял квартиру и купил машину…

— Я не хотела, но… — пыталась объяснить Алсу.

— Узнаю борцовскую хватку моего бывшего! — расхохоталась я.

Мы встретились глазами, и она покраснела. Я посоветовала лаской отучить Федю от виагры, так как смерть пожилых мачо в объятьях юных подруг стала банальностью и не попадает даже в сводки пикантных новостей. Девушка проговорилась, что его в постели уже прихватывало и он пил валокордин. Когда открыли третью бутылку, Алсу, всхлипывая, призналась: до Лапузина у нее был только аспирант Пекарев. Но он был слишком озабочен геномом бразильских обезьян и не сумел разбудить в ней женщину. А Федю она просто боится, не испытывая от его захватов, заломов и партеров ничего, кроме боли и стыда. Бедняжка заплакала, я, конечно, стала успокаивать, вытирая слезинки с ее раскосых черных глазок. И вдруг она мне так остро, так нежно напомнила убитую горем Флер, что защемило сердце… Не смотрите же на меня так! Я сама не ожидала…