История моей матери. Роман-биография - Семeн Бронин

Достойно упоминания то, что в ходе беседы он несколько раз произнес фразу: «Это так же верно, как то, что сегодня среда 22 мая». По мнению депутата-инспектора Особого отдела, «Неизвестный красный» повторяет в этом манеру д-ра Вальтера Фукса, недавно покинувшего немецкое консульство.

Когда разговор зашел о его возможной связи с коммунистами, он не отрицал своей принадлежности этой партии у себя на родине, но за время пребывания в Китае он не участвовал ни в одном мероприятии, организованном китайской компартией, не принимал участия в составлении коммунистических документов и листовок или в их распространении и по приезде в Китай вообще не принимал участия в деятельности какого-либо политического движения.

Китайские дела, утверждает он, всегда очень интересовали его, и он вынашивает план написания книги, которая глубже проникнет в современное состояние дел этой страны, чем что-либо, прежде опубликованное. Он не начал еще писать ее, но мысленно построил план, знает ее внутреннюю структуру — так что, дай ему карандаш и бумагу, он немедля перечислит названия глав и изложит их краткое содержание. Он признает, что, собирая материал для этой книги, мог пользоваться не вполне традиционными источниками и сведениями, обычно не подлежащими широкой огласке. Он утверждает, что не может сейчас раскрыть их — это противоречило бы журналистской этике, но подобное происходит и в открытой печати: так, по его словам, еженедельник «Китайское ревью» часто печатает информацию, раскрыть источник которой не считает возможным или допустимым. Он категорически отрицал какую-либо связь с китайской Красной армией и передачу ей сведений и настаивал на том, что утверждения такого рода никогда не смогут быть доказаны. На вопрос о его шанхайском месте жительства он сказал только, что жил во французской концессии.

Необходимо особенно отметить, что он очень заинтересован в ежедневном получении газет, и следует предположить как возможный вариант, что шанхайские газеты могут содержать зашифрованные послания ему, что делается обычно под видом объявлений.» (Заметка Эвереста на полях: «Все экземпляры, которые он затребовал, надлежащим образом проверены».) «В конце беседы заключенный сказал, что вполне вероятно, что он в скором времени раскроет свое имя и национальность. Это, возможно, означает, что он следит за известиями из газет или ждет какого-то другого сигнала, который бы сообщил ему, что настало время для этого. Когда я спросил о его средствах, которые должны быть достаточно велики: учитывая его месячные расходы и находившуюся при нем немалую сумму денег, то ответ его, вполне благопристойный по форме, по сути граничил с издевкой: он сказал, что получил большое наследство от дядюшки, недавно скончавшегося в Австралии.

Его легенда, согласно которой он всего лишь свободный писатель, приехавший в Китай собирать документы для написания книги, в высшей степени сомнительна и, учитывая имеющийся в распоряжении полиции материал, вряд ли может быть рассматриваема серьезно.

Депутат-инспектор особого отдела Локвуд.»

Яков действительно ждал сигнала и был уверен, что рано или поздно его получит. Но он ошибался. Дела его были хуже, чем он думал. Полиция напечатала его снимок в газетах, и хотя его нелегко было узнать на нем — из-за полученных при аресте побоев, его каждую минуту могли опознать соседи, хозяин квартиры, оба боя, старый и молодой, у него работавшие. Уже посыпались ложные опознания. Осколки Белой армии, осевшие в Маньчжурии и рассеявшиеся по китайскому побережью, «узнавали» в нем коммунистов, допрашивавших их в подвалах особых отделов или председательствовавших в местных советах. Так некто Маклаевский опознал на снимке Евсея Карпуховича, бывшего в 1922 году председателем РИКа в Благовещенске, позже служившего в торговом флоте в Китае и сбежавшего во Владивосток во время советско-китайского конфликта. Другой, А.Л. Рутилевский, увидел на фотографии некоего К. Гартмана, который в 1928 году был агентом ГПУ в Иркутске и имел брата, в недавнем прошлом — служащего шанхайского отделения Дальбанка. Все эти письма дотошно проверялись Прокофьевым и, хотя ни одно из них не пролило света на личность задержанного, но, как это часто бывает в случаях обращения к населению, они помогли кое-кого выявить: пусть не того, кого искали, но все-таки. Один информатор попал прямо в точку. «Человек, чей снимок опубликован в газете, — писал он, — известен среди своих как Абрам или Абрамов». Неизвестно, откуда шла утечка и кто был источник, но Эверест, видно, ему верил, потому что приказал подшить листок к делу.

Рано или поздно личность Якова должны были установить, и это грозило ему полным крахом: учитывая содержание сейфа в квартире на улице маршала Жоффра, — но начальство отмалчивалось и ничего не предпринимало для уничтожения опасных документов. Остальное было сделано сразу же, без промедления: всех, и Рене в первую очередь, спрятали в безопасных местах, откуда она продолжала радировать, как прежде. К ней относились теперь с удвоенной заботливостью и предупредительностью, но ей от этого не было легче: с ней не говорили о Якове, и она знала о его судьбе немногим больше, чем тогда, когда второпях оставила квартиру. Выходить из дома приютивших ее рабочих, сочувствовавших коммунизму, ей не разрешали: чтоб не ставить под удар хозяев, так что она сама была как под арестом. У нее было впечатление, что о ней забыли, — она же не могла больше оставаться в неведении, плюнула на субординацию и вызвала к себе, через посредника, человека из консульства, который, как она знала, осуществлял общее руководство операциями. Они бывали у него в гостях с Яковом и были едва ли не друзьями, но теперь, когда все изменилось, она повела себя так, будто находилась до сих пор с ним лишь в служебных, официальных отношениях.

Он пришел на ее квартиру — нельзя сказать, чтоб с большой охотой и чтоб был при этом очень любезен. Но пришел все-таки.

— Я знаю, Элли, о чем ты будешь меня просить, — предупреждая лишние вопросы, сказал он. — Ты хочешь, чтобы мы пошли на маршала Жоффра и вычистили все, что там осталось. Но мы этого делать не будем. Нам запретили это — кто, ты сама знаешь. Мы не можем плодить провалы, а там много шансов за то, что уже сидит засада.

— Это проверено? — враждебно спросила она. Он взглянул на нее, прощупал глазами, признал:

— Нет, в точности нам это не известно. Но вполне вероятно. А мы не можем действовать наугад, фифти-фифти, — и уже собрался встать и уйти, чтоб покончить с этим крайне неприятным для него разговором, как она спросила:

— А если пойду я?

Он остановился, помешкал.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});