Том 1. В краю непуганых птиц. За волшебным колобком - Михаил Пришвин

– Нет, энтих, – испуганно прошептал староста.

– Каких энтих?! – закричала барыня.

И вот тут-то она в изнеможении упала в свое старинное кресло и серьезно просила меня обсудить вопрос: «Как быть с мужиками».

Я следил за тонкой политикой тетушки еще с самого дня моего приезда. Помню: барыня сидит за своим утренним чаем, кипятит неизменный горшочек со сливками, и вдруг входит Фекла и говорит:

– Мужики пришли.

– Энти? – в страхе прошептала тетушка.

– Нет, те, – ответила кухарка.

– Ну, слава богу! – обрадовалась барыня. – Пусть войдут.

Пахучими тулупами наполнился коридор старого барского дома, волосами, как сухое сено, головами, похожими на нераспустившиеся кусты шиповника.

– Что вы пришли? – спрашивает барыня, будто ничего не зная.

– К вашей милости, пожалейте нас!

– Мне нечего вас жалеть, вы меня пожалейте! – закипает гневом барыня и срывается со своего места.

Она перечисляет все вины, все проступки мужиков, накопившиеся за прошлое лето.

– Это не мы, – защищаются «те мужики», – это все энти, они – разбойники, а мы…

– Энти! – сердится барыня. – А чьих загоняли?

– Мы прикоротим!

– Мы при-ко-ро-тим! А кто в сад лошадей гонял? Чьи копыта виднелись на грядке, на клумбе, в парнике?

– Энтих.

– Я вам дам энтих! Ваши копыта!

– Ей-богу, не наши.

– Ваши, ваши, ваши! А кто повыдергал прививки из школы? Чьи бабы выщипали траву в саду? Кто укатил бочку из сада и тыквы? Кто утку украл и пришлось утиные яйца раскладывать в галчиные гнезда? Все вы, вы, вы! Это – какой-то ад, а не хозяйство. Нет вам земли, сама буду хозяйствовать или сдам энтим.

Мужики молчат. Они в самодельных «дипломатах» и лаптях, – признак бедности. Они знают, что «энтим», богатым мужикам, барыня не сдаст по простому расчету: у бедных по одной лошади, у богатых по три, по четыре, значит, и потравы больше, да богатые и нахальнее, и нельзя их держать в руках.

Они знают и еще, что тетушка побаивается мужиков. Убедиться в этом они могли во время забастовки. Тогда она прямо отдала землю в аренду по недорогой цене. Потом, когда забастовка прошла, она могла бы вернуть землю, вызывая время от времени стражников, но не посмела. «Что, если, – говорила она, – у меня на дворе мужика убьют?»

Как только мужики стали арендаторами земли, то сейчас же и полезли их лошади и скот в тетушкин сад, в огород, в лес… Как тут быть? Раз пришли тайные гонцы от «тех мужиков», бедных, бесхозяйственных, с доносом: не они травят, а богатые мужики, у которых по три, по четыре и по пяти лошадей. Пусть сдаст барыня землю им, беднякам, за это они будут охранять ее сад и все, и «энти мужики» везде землю снимут; тут они и держатся только из-за того, чтобы кормить лошадей да воровать лес.

Тетушка обрадовалась. Сдала все свои сто десятин тем мужикам и взяла клятвенное обещание следить за «энтими».

Только что сдала, пришли «энти мужики». Тут произошла такая сцена. Тетушка до того взволновалась, когда ей доложили о приходе мужиков, что спряталась за гардинами и, глядя оттуда на двор в щелочку, повторяла: «Они, они, такие рожи!»

А богачи, в черных поддевках, в сапогах дудками, стояли у балкона и шумели, нахальные и злые. Это – мужики, которые теперь для бедных куда авторитетнее барина.

Тетушка пожелала сделать свой выход к мужикам случайным.

– Я, – сказала она, – буду будто что-то делать, а ты подойди к балкону и крикни: «Тетушка, мужики пришли!»

Я вышел на балкон, посмотрел на «рожи», на сапоги бутылками и крикнул:

– Тетушка, мужики пришли!

– Скажи, я занята! – донесся глухой голос. Но сейчас же показалась в дверях седая голова.

– Что вам?

– Землицы.

– Земля сдана!

До вечера был спор у балкона, а ночью у тетушки сгорело гумно.

. . . . . . . . . . . . . . .

Вот история отношений тетушки с мужиками. Теперь можно себе представить, как вскипела тетушка, когда, вернувшись от обедни в Троицын день, узнала, что загнали лошадей и «тех мужиков», и «энтих».

Стали допытываться, и оказались ужасные подробности: те мужики пропили тетушкины луга энтим.

– Ух! – упала тетушка в свое старое кресло и, подумав немного, сказала мне: – Давай с тобой серьезно обсудим вопрос: как быть с мужиками?

Я помню с детства, она всегда говорила: «Рано или поздно земля будет мужицкая». Теперь, вспоминая это, я говорю:

– Продать мужикам, оставить усадьбу.

– Тем или энтим?

– Тем.

– Но те не заплатят.

– Так энтим, чего на тех смотреть?

– Те меня сожгут.

Тетушка, как многие местные непосредственные люди, думает, что рано или поздно все опять лопнет и потому нужно жить в ладу с мужиками.

– Да, вот что: приходит мне мысль продать землю участками, как делает это землеустроительная комиссия; крестьяне станут частными собственниками и будут вести себя хорошо.

Тетушка не сразу схватилась за мою мысль, долго думала в кресле и наконец решила:

– Завтра же поезжай. Посмотри, как ликвидируют имения, что у них выходит, побывай в земстве, в комиссии, все разузнай, а там посмотрим: утро вечера мудренее.

Тетушка уснула прямо в кресле у окна в сад. Большие звезды спустились на ветви старых лип. Последний раз где-то прогудел бас Павла, потом Глеба, Стефана…

«Господи, благодарю тебя, – молился я когда-то маленьким мальчиком, – что ты не создал меня ни Павлом, ни Глебом, ни Стефаном».

«Какая фарисейская молитва!» – возмущался я собой, когда стал постарше.

«Господи, – молюсь я опять, – благодарю тебя, что не создал меня ни теми мужиками, ни энтими, ни Павлом, ни Глебом, ни Стефаном и ни тетушкой».

2. Моисей

В родном городе мне сказали одни добрые люди: «И не ходите в земство, теперь там все черносотенец на черносотенце, учителей хороших повешали, библиотеку закрыли, музей закрыли, – полное разрушение и тьма». Другие добрые люди говорили другое: «Земство стало теперь настоящее, трудовое, каким и должно быть всякое земство. Прежние, правда, были идейные люди, а эти хоть и недалекие, а дельцы. Да и так сказать: идеи, идеи, что ж тут хорошего? Нужно дело. Первое – ум, второе – образование. С одним образованием денег не наживешь, а с умом без образования… да сколько хочешь!»

Так говорили добрые люди. По внешнему виду я как-то не нашел перемен: та же толпа мужиков перед зданием управы, потом и дальше по лестнице, вплоть до канцелярии. И тут по-прежнему сидит за столом знакомый старичок в красной фуфайке и жует крендель, барышня пишет, другая глядит в окно и причесывается.

– Что же нового? Где тут землеустроительная комиссия?

Мне указали на большой шкап. Я не понял.

– Неужели комиссия в шкапу?

Старичок с баранкой сделал какой-то фокус пальцем, и я догадался: комиссия была за шкапом.

– Да уж не из Петербурга ли вы? – спросил меня красивый барин в форме, непременный член. И потемнел, услышав мой положительный ответ. И строго спросил, для чего мне все это нужно знать? Я изложил положение моей тетушки и ее намерение.

– А не для карьеры? – смягчился он.

Я поклялся, что нет, и вот что узнал.

Землеустроительная комиссия, это – маленький островок, окруженный волнами карьеризма. Чиновники делают карьеру на скорейшем проведении нового закона, торопят, путают. Комиссия отписывается и отписывается…

Барин очень много жаловался, но мне хотелось видеть вещи своими глазами, и я попросил показать мне, что сделала комиссия положительного. Тогда непременный член развернул план ликвидированного им имения Дубовый Дол. План этот – зеленое поле, разбитое на квадратики в виде шахматной доски; на каждом этом кусочке, – догадался я, – сидел мужик; на зеленом были пятна небесного цвета и черного; небесное, – узнал я, – колодцы с водой, черное – сухие колодцы.

Непременный член – большой оптимист и видит впереди массу хорошего. Я передал ему свои печальные наблюдения при укреплении наделов, недовольство крестьян, тревожное настроение, ожидание ими какого-то «оратора» без дьявола, с одним ангелом, чистого, как Моисей…

– Моисей! – засмеялся ликвидатор. – Вы это фантазируете, вы еще не видали настоящих крепких земле мужиков. Вот я вам сейчас представлю члена землеустроительной комиссии, умнейшего человека, преданного государству и закону. И его тоже зовут Моисей.

– Позовите Моисея Сазоныча!

Вошел крепкий земле человек в поддевке, в сапогах бутылками, загорелый, с черной бородой и глазами, похожими на две маленькие чашечки аптекарских весов, – не глядит, а взвешивает такой человек.

Непременный член сдал меня с рук на руки этому Моисею, и мы отправились с ним в трактир попить чайку и побеседовать.

– Закон, – говорил мне за чаем мудрец, – первое дело для нашего народа. Закон! Моисей дал закон народу, а сам получил от бога. Что говорить: закон свят. Да вот мужик-то наш, с позволения сказать, что топор источенный. Я им объясняю: первая польза от нового закона, что у кого есть дочь, может дочери землю оставить; вторая польза: у кого есть жена, за женой может оставить; третья польза: если с обществом не согласен и хочешь хозяйствовать по-своему, клевер сеять или томашлак, так сей. Для трех вещей, говорю им, хорош закон. Слушают, слушают, и ну галдеть: ты заодно с ними, ты от них деньги получаешь, нам бы давали денег, так и мы бы закон защищали, а куда же мы слабого человека денем, не пускать же его бобыль бобылем? А я им в ответ на это объясняю: законы издаются для мужественного человека, а не для слабосильного.