Межгосударство. Том 2 - Сергей Изуверов

Фениус Фарсайд: Я бы нынче же послушал что-то эдак с

подковыкой,

Что-то, знаете ли, с чувством, но без чувства,

между тем.

Может даже про немого, что к тому ж ещё заика

Или как святой церковник объясняет тему тем.

Гильгамеш (обращаясь к Энкиду): Много думав, я только что понял, что меня водят за нос. У меня, да и у тебя тоже, не могло быть общего друга с ним и с ней (машет головой влево и назад, однако в обеих сторонах идёт слишком много человек, чтоб было понятно на кого он указывает, а показать более точно он не может, потому что руки заняты гробом). Я ухожу (Гильгамеш бросает гроб и делает шаг в сторону к отвесной скале. Энкиду ещё некоторое время идёт вместе со всеми, после чего тоже бросает гроб и оказывается на самом краю пропасти, внизу которой река. Он теряет равновесие и балансирует на самом краю, однако проходящая мимо Мария-Анна Шикльгрубер толкает его ногой и он летит в бездну). Что ты наделала, старуха? (На крик Гильгамеша никто не обращает внимания и он вынужден ждать, пока мимо пройдёт оставшаяся часть процессии).

Китеж Вуковар: Надеюсь из такого гроба он не воскреснет.

Ксения Вуковар: Ты это о ком?

Китеж Вуковар: Будто сама не знаешь, хватит закрывать глаза на всё вокруг.

Ксения Вуковар: Если ты о нём, то ошибаешься.

Китеж Вуковар: В чём именно?

Ксения Вуковар: В гробу не он.

Китеж Вуковар: Тогда какого дьявола я тут надрываюсь? (Бросает гроб и, прижавшись к обрыву, ожидает, пока пройдёт процессия).

Бабушка Гитлера: Что, опять довела сына, блудливая дрянь?

Ксения Вуковар: Старая перечница, когда уже сдохнешь. (Тоже бросает гроб).

Николай Гоголь: Одна отрада, что заветы здесь исполняют твёрдо. И к смерти относятся почтительно.

Дмитрий Менделеев: Где это здесь, спрашиваю я вас?

Николай Гоголь: А вы куда шли?

Дмитрий Менделеев: Вообще-то в библиотеку.

Николай Гоголь: Ну вот.

Дмитрий Менделеев (вздыхая): Даже стрелец изъясняется яснее литератора.

Николай Гоголь: Просто для вас его слова более доходчивы. Подумайте малость и сами поймёте.

Дмитрий Менделеев некоторое время думает, после чего тоже бросает гроб.

Имхотеп: Эй, певец, спой что-нибудь.

Александр Ипсиланти: Умоляю, нет.

Имхотеп: Ты стал похож на женщину, воин.

Фениус Фарсайд: Ну не знаю, вот уж вправду, эдак так не

разобраться,

Ладно, дам ещё возможность воспоследовать

канону,

Но уж тут не подведите, тут вам есть с кем

потягаться,

Хочу всё понять и слышать про историю с

драконом.

Мартин Цайлер: Драконы это выдумка. Про них невозможно всё понять.

Александр фон Гумбольдт: Если верить всемирной энциклопедии вероятностей…

Доротея Фиманн: Неужто вероятности стали записывать в энциклопедии?

Александр фон Гумбольдт: Не привык, когда меня перебивают, однако вам как женщине провинциальной это простительно.

Доротея Фиманн: С чего вы взяли, что я провинциалка?

Александр фон Гумбольдт: Если бы мог, подкрепил бы свой ответ загибанием пальцев, однако ограничусь нумерацией перед каждым пунктом. Первое, на вас провинциальное платье и передник, что провинциально само по себе. Второе…

Людвиг Гримм: Прошу вас замолчать в противном случае…

Александр фон Гумбольдт: В противном случае что, опять меня перебьёте? Второе, на вас чепец.

Людвиг Гримм: Подлец, замолчите.

Александр Гумбольдт (намеренно игнорируя его слова): Третье, ваши речи выдают в вас причастность к коровам.

Людвиг Гримм бросает гроб и сам бросается на Александра Гумбольдта. Оба падают в пропасть.

Мефодий Дёмин: Однако делается тяжеловато.

Фениус Фарсайд: Однако, пожалуй, не так уж и дурно,

Анейрин, ты слышал, давай, запиши.

Пусть эдак коряво и вовсе не бурно,

Но вот ведь цепляет, бальзам для души.

Дорога начинает изгибаться, гроб слишком длинен, чтоб благополучно миновать поворот и в один момент времени пальцы нескольких носильщиков, которые идут со стороны скалы, прижимаются к той и с них стирается кожа и мясо. В числе несчастных Су Сун, Урия Хеттеянин, Авл Цельс и Фридрих Пфальц-Биркенфельдский. Су Сун, не подаёт виду, Урия Хеттеянин морщится, однако молчит, Авл Цельс что-то восклицает и через некоторое время, когда процессия преодолевает поворот, бросает гроб и сам бросается помогать, останавливая кровь.

Фридрих Пфальц-Биркенфельдский: Да пошло оно всё прахом, так мне нечем будет листать страницы. (Бросает гроб и тычет израненную руку в лицо Авлу Цельсу, всё это происходит на ходу и по большей части под гробом, соответственно участвующие в сием излечении находятся в согнутом положении. Из-за описанных неудобств толком оказать помощь не удаётся и все четверо решают встать рядом и подождать, пока над ними пронесут гроб. Су Сун и Урия Хеттеянин дожидаются, пока помощь будет оказана нетерпеливому пфальцграфу, в это время сами лижут раны. Как только Цельс заматывает их руки тряпицей, оба бегут вдогонку за гробом и пристраиваются нести.

Филипп фон Гогенгейм: Вот я и превзошёл Цельса.

Фридрих Шиллер: Но только не в милосердии.

Филипп фон Гогенгейм: Всё дело в почтительности, не мог же я в присутствии Авла Цельса соваться со своим декоктом из жаб.

Фёдор Шакловитый: О, я бы сейчас похлебал бульона.

Каспар Хаузер: Я понял, что жизнь странная вещь.

Доротея Фиманн: Уверяю тебя, мой мальчик, это не так.

Фениус Фарсайд: Нету дела до романсов, фуг и нотных

исступлений

Не в заводе ночеванье на разостланой перине.

Это псевдокульты любят, чтоб стояли на коленях,

Боги любят марш солдатов и пальбу из

кулеврины.

С разных сторон гроба на него спрыгивают Гуан-Ди, которой тут же усаживается в позу лотоса и Яровит, который садится боком на зад и свешивает ноги. Оба до того висели на верёвках на скале в соответствующих местах и ждали, пока настанет время соскакивать.

Яровит (обращаясь к Гуан-Ди и оттого крича): А ты не хотел ехать.

Гуан-Ди (отвечая тихо): Я и сейчас не всем доволен.

Яровит (всё также крича): Помилуй, чем тут можно быть недовольным. Разве тем, что они всякую минуту не палят из пушек.

Гуан-Ди (всё так же тихо): Все они странным образом напоминают мне отца.

Яровит (всё так же крича): Помилуй, разве только Хеттеянин.

Гуан-Ди (всё так же тихо): Нет, все вместе и странным образом.

Фридрих Шиллер (обращаясь к Филиппу фон Гогенгейму): Вы слышите эти голоса?

Филипп фон Гогенгейм: Да, как будто шелестит что-то этакое.

Александр Ипсиланти: Это филид куражится.

Бабушка Гитлера: Какой там филид, это боги разобрались в устроенной тобой местечковой революции и явились надзирать за нами.

Николай Гоголь: И где же они в таком случае?

Бабушка Гитлера: Так они тебе и показались. Ты же не Ксения Вуковар и не…

Доротея Фиманн (усмехаясь): И не ты.

Фёдор Шакловитый: Значит смогли спасти библиотеку от разрушения.

Бабушка Гитлера: Да не библиотеку они спасали.

Каспар Хаузер (тоном знающего человека): Они спасали то, что нашёл нам Имхотеп.

Имхотеп: Я ничего не искал.

Доротея Фиманн: Иногда так случается.

Каспар Хаузер: Как так?

Доротея Фиманн: Когда ничего не ищешь, однако случается найти.

Имхотеп: Я знаю только, как стукать лбами колонны, я не смотрю под ноги.

Бабушка Гитлера: Был бы здесь мой десятиюродный правнук Лука Прохоров, он бы перечислил тебе, сколько всего можно найти не под ногами и представил список своих близких и дальних знакомцев (он считает, что все люди в мире его знакомцы), которые находили подвешенных слонов и летающие на уровне глаз осадные башни, совершенно, заметь, их не ища.

Филипп фон Гогенгейм: Разумеется они спасали библиотеку и главным доказательство к сему служит то, что все вы явились в неё за читательским билетом.

Фёдор Шакловитый: Мне не надобен никакой билет.

Филипп фон Гогенгейм: О, прошу простить, вы и вам подобные явились с целью разрушить это место, как самое опасное, что опять же служит доказательством моей правоты. И чем вы заняты теперь? Тащите гроб, полагая, что там лежит один из ваших друзей или родственников и даже не задаваясь вопросом, отчего он так велик. У вас были знакомые великаны, господин окольничий? Нет. Ну так поверьте, что вы уже участвуете в столь ненавистной вам литературе.

Фёдор Шакловитый: Литература мне не ненавистна.

Филипп фон Гогенгейм: В таком случае зачем вы явились осаждать библиотеку. Понимаю, мы с коллегами так же явились её осаждать, однако наши намерения никак не сообразовывались с вашими.

Фёдор Шакловитый: Нас собрали и сказали…

Тут Александр Ипсиланти начинает кашлять и хрипеть и окольничий умолкает на полуслове.

Фениус Фарсайд: Вольнодумцы, вольнодумцы, мне б вас надо

проучить,

Да не знаю как бы можно к сей затее

подступиться.

Разве всю литературу прочитать и изучить,