Дезертир - Валериан Якубовский

— Что я с ними буду делать? — с поникшей головой пожаловался Николай Петрович отцу. — Ведь они совсем еще дети. А главное — трактора не знают.

Отец насмешливо улыбнулся и, мягко сверкнув глазами на Сидельникова, промолчал. Прошло две недели. Он встретился с Сидельниковым в коридоре конторы и остановил его, придержав за плечо:

— Ну, как там мои герои? Привыкают?

— Вы знаете, Влас Иванович, — как бы извиняясь перед отцом, проговорил Сидельников, — действуют, как заправские слесаря.

— Серьезно?

— Лучше меня знают трактор.

— Ну что ж, — сказал отец, — ничего удивительного, это, брат, новое поколение. Ученее. Не то, что мы с тобой. Далеко пойдет.

За лето мы научились управлять трактором, крутили баранку "ЗИС-6" и в последних числах августа, покидая мастерские, пожалели, что не удалось при осоавиахиме запани сдать зачеты на право вождения мотоцикла…

В седьмом классе мы получили паспорта. Я вступил в комсомол. В августе мы проводили Светлану в сельскохозяйственный техникум и обещали писать. Мы любили Светлану. Двое любили одну, дав ей возможность выбрать одного из двух. Это она обещала сделать на вокзале при отправке нас в армию. И мы с Шиловым с нетерпением ожидали этого дня.

Прошло три года. Нам выдали приписные свидетельства в военкомате, и мы знали, что служить нам в артиллерии. Работали механизаторами под началом отца. Писали Светлане. Каждый год она приезжала на каникулы и вот 21-го июня вернулась из техникума с дипломом на руках. В восемнадцать лет она стала агрономом и поступила в распоряжение областной опытной станции.

Мы впервые побывали в уютном домике Сидельниковых за праздничным столом, накрытым в честь приезда Светланы. Светлана превзошла все наши ожидания, и не смотреть на нее не было никакой возможности. Она достигла того возраста, который напоминает только что распустившийся цветок, ослепляющий своей красотой все окружающее, и мы липли к ней, как мухи к меду.

Николай Петрович выставил бутылку шампанского и поручил мне открыть. Пробка с шумом ударилась в потолок. Малиновым звоном последнего мирного дня зазвенели бокалы, начались поздравления, поцелуи, пожелания счастья.

— Кушайте, дорогие гости, не скромничайте, — говорила Мария Михайловна, подкладывая нам любимые Светланой лакомства домашнего приготовления и была благодарна нам за внимание к дочери.

Вечер прошел весело — с музыкой и танцами, с прогулками и поздним возвращением домой…

Утром все узнали, что началась война. В тот же день, еще до объявления мобилизации, нам вручили повестки и направили к месту формирования артиллерийских подразделений…

— Спасибо, Саша, — Невзоров сделал пометку в блокноте и поднялся со стула: — Последнее сегодня. Что сказала Светлана на вокзале и как прощалась Татьяна Федоровна с Шиловым?

Упоминание другим человеком имени Светланы привело Ершова в смущение. "Это уж слишком… — подумал он с каким-то озлоблением. — Какое ему дело, что сказала Светлана?" — Но не ответить на вопрос следователя Ершов тоже не мог. Со времени его ареста Светлана представлялась ему далекой и недосягаемой, но бесконечно близкой и милой. В зеленом лунном свете майских вечеров рисовался Ершову ее туманный образ.

Ершов повторил про себя вопрос Невзорова и прерывисто вздохнул:

— Провожать нас, кроме отца и Татьяны Федоровны, приехала Светлана. Они прибыли в город на второй день утром, когда привокзальная площадь еще пуста. Прохладный воздух пронизывался короткими свистками маневровых паровозиков, толкавших вагоны на разъездных путях. Поодаль стояли пустые составы пассажирских поездов.

Безлюдный перрон наполнялся народом. Прошли строи, колонны. На посадочной платформе разместилась команда в новеньких шинелях и в ботинках с обмотками. Всюду замелькали военные с зелеными вещмешками.

Хлынули провожающие. Море людских голосов захлестнуло перрон.

— Влас Иванович! Татьяна Федоровна! — радостно воскликнула Светлана, увидев нас в толпе новобранцев. — Во-он Саша и Миша!

— Здравствуйте, товарищи красноармейцы! — сказал отец, подходя к нам и пожимая нам руки. — Вас не сразу заметишь в такой прорве народу.

Последовали расспросы, увещевания, слезы… Подогнали товарный состав. В открытых вагонах виднелись двухъярусные нары, настланные из свежих досок.

— По ваго-онам! — раздалась команда.

Толпы людей подались к краю платформы. Мы отозвали Светлану в сторонку и начали засыпать вопросами:

— Скажи, Светлана, кому из нас тебе писать?

— Оба пишите, — всхлипывая проговорила Светлана.

— А замуж за кого?

Светлана улыбнулась и вытерла платком слезы:

— Кто вернется героем, за того и выйду.

Отец прервал объяснения. Подошел ко мне, и мы обнялись на прощание:

— Ну, Саша, пиши. Я скоро за тобой. Помни. Это мой наказ. Бей фашистских извергов! Защищай Родину с достоинством. Она у нас одна… До свидания, Миша, — и поцеловал Шилова.

Мы пожали Светлане руку, дежурный по станции вынес жезл, и люди в шинелях, простившись с родными и близкими, поспешили к вагонам.

Татьяна Федоровна с отчаянным воплем подскочила к сыну, обхватила его руками, точно клещами, и повисла у него на шее:

— Господи! Дитятко мое моленое… Не отпущу!

— Постыдилась бы, Татьяна, — тихо сказал отец, мрачнея лицом. — Проститься-то как следует, не умеешь. Один срам…

Татьяна Федоровна как будто не слышала его — голосила, что заводная сирена. Потом накинула на шею сына маленький золоченый крестик на длинном шнурке и снова завыла. Слезы душили ее. Она не могла сказать слова и не выпускала сына из объятий…

— Пошли, — сказал я Шилову. — Поезд отходит.

Раздался паровозный свисток и заглушил вопли Татьяны

Федоровны. Шилов наконец вырвался из ее объятий, сорвал с шеи крестик, со злостью швырнул его в толпу и вслед за мной заскочил в вагон отходящего поезда.

***

Ершова увели. Склонившись над папкой с материалами ЧП, старший лейтенант Невзоров придвинул к себе блокнот, перечитал записи, расширившие круг его представлений о Шилове, провел итоговую черту и, прежде чем записать выводы по первому дню допроса Ершова, на минуту задумался. Походив по комнате, он вернулся к письменному столу и размашистым почерком записал: "Случай с Николкой убедительно показал, что Шилов способен к убийству… Что касается дезертирства из армии, то эта мысль у Шилова зародилась значительно позже. Скорее всего — на фронте… Татьяна Федоровна вытравила из него все святое, что пыталась посеять в его душе Ершовы и школа, и выпестовала в нем по своему подобию зверя".

ДВАДЦАТОГО ИЮЛЯ, ВО ВТОРНИК.

Невзоров встретил Ершова у входа и протянул ему руку:

— Итак, Саша, на очереди фронт. Меня интересует поведение Шилова в бою. Желательно подробнее об этом.

— Можно и подробнее, товарищ старший лейтенант.

— Садитесь.

И Ершов продолжил свои показания.

— В учебном подразделении, — сказал он, — где мы, как говорят, на ходу прошли подготовку молодого солдата и приняли присягу, мне привинтили на петлицы по два зеленых треугольничка и в звании сержанта отправили на Западный фронт.

Вместе с Шиловым, который стал моим наводчиком, я попал в команду для пополнения потрепанных артиллерийских частей, занявших оборону на старой границе у древнего белорусского городка Турова. Командование ставило целью задержать противника на этом укрепленном рубеже, чтобы дать возможность войскам фронта закрепиться на Днепре и Соже.

Переправившись на южный берег Припяти в районе Петрикова, что расположен против устья реки Уборть, мы продвигались проселочными дорогами на запад, выставив головной и боковые дозоры.

Прошли несколько деревушек. Полесские хаты с соломенными стрехами непривычны для глаза северянина. Кое-где на старых колесах или боронах, поднятых на вершины дремучих ветел, у прудов, заросших плюшником, гнездились буслы.[2] В садах созревали фрукты, но главное, на что мы обратили внимание это опустевшие деревни, хотя противник наступал севернее Припяти.

На окраине одной из таких деревушек встретили высокого старика в лаптях и в посконных портках. Он нес за спиной вязанку хвороста и, увидев нас издали, остановился, опустив вязанку к ногам.

— Отец! Куда люди подевались? — спросил старший по команде лейтенант Швидкий, когда мы поравнялись со стариком.

— В пущу падались, — ответил старик, искоса поглядывая на нас.

— А почему не уехали в эвакуацию?

— Куды паедзешь?

— За Днепр, на восток.

— Э-э, сынку, — сказал старик с каким-то болезненным озлоблением. — Туды немец раньше нашага приедзе.

— Почему, отец?

— У яго — машины.

Старик явно чего-то недоговаривал, но в его словах скрывался справедливый упрек военным, которые, по его мнению, оказались неспособными остановить врага, и жители предпочитали не срываться с мест и оставались в тылу, так как не были уверены, что фронт их не обгонит. Они уходили в леса, чтобы вблизи от домашних очагов начать партизанскую войну против оккупантов.