Хазарат - Андрей Волос

Майор приводил и другие примеры, извлекая их из памяти или пролистывая потрепанную, в бумажной обложке и на простой бумаге книжечку Секста Юлия Фронтина, прижившуюся в его скарбе еще с тех времен, когда он учился в Кабульском военном университете. Напечатанная где-то за морями, она продавалась в местном киоске; по ней, кстати, он начинал учить английский, так что, если смотреть в корень, именно растрепанная ныне книжица привела его когда-то на скамьи Британского армейского штабного колледжа в Кемберли.

Саид Пашколь не знал, что те военные хитрости, о которых толкует майор Даврани, называются стратегемами, но их дух был знаком ему с детства, ничего неожиданного он не слышал, высокая военная наука вставала перед ним как что-то знакомое, привычное и родное.

Он и сам использовал все это, когда продумывал собственные операции. Так, засаду под Хазаратом подсказала в первую очередь логика поведения самих шурави: источники в афганских частях передавали, что батальон усиленно обкатывают, но в данное время он еще совсем сырой, необстрелянный: несколько раз выходил в районы, где не встречал сопротивления. Командование батальона в известной степени привыкло к такому положению вещей, но, понимая, что ситуация довольно искусственная, пытается вести себя так, будто находится в реальности, то есть строжит личный состав и заботится о его безопасности. Однако из-за отсутствия действительного боевого опыта совершает массу ошибок, что в конце концов и делает подразделение весьма уязвимым.

Готовя отряд, Саид Пашколь, сам того не зная, прибегал к тем самым стратегемам, что жили в полевой сумке майора Даврани, в затрепанной книжице, принадлежавшей перу Секста Юлия Фронтина.

Все, оказывается, уже описано. Например, ремень его автомата решил сыграть с ним злую шутку перед самым началом операции. Но Саид Пашколь сумел вывернуть случай наизнанку — и вместо задуманного судьбой поражения одержал пусть маленькую, но очень важную победу.

Дело было так. Поздней ночью грузовичок, едва переваливаясь по камням, довез их до последнего кишлака. Парни Саида Пашколя — все одиннадцать человек — выгружали оружие. Сам он проговаривал последние наставления водителю: что бы ни случилось, ждать их на месте. Закончив, стал выбираться из кабины — и, как на грех, застрял: ремень автомата попал в проем между сиденьями, зацепился за что-то, а может и запутался в рычагах. Шаря в попытках высвободиться, он уже видел, как смотрят на его судороги бойцы. Дурной знак: ведь на дело идти, а командир застрял! Лица темнели, в глазах тень смятения: кому, правда, охота начинать операцию с черных примет?

Саид Пашколь не знал, но ведь и Сципион, переправив войско из Италии на африканский берег, поскользнулся, сходя с корабля, и, заметив, что солдаты напуганы этим, тут же обратил источник их страха в источник бодрости, заявив: «Приветствуйте, воины, я придавил Африку!»

И солдаты фиванца Эпаминонда встревожились, когда ветер, сорвав украшение с копья военачальника, отнес его на гробницу какого-то лакедемонянина. К счастью, Эпаминонд нашелся и крикнул: «Видите, уже и гробницы врага украшаются для похорон!»

Саид Пашколь тоже нашелся и сказал, смеясь:

— Нет, ну каково? Машина даже не хотела отпускать меня — знает, что все равно мы скоро вернемся с победой!..

А его придумка насчет мешковины? Она оказалась настолько эффективной, что могла бы занять в книге Фронтина место рядом с консулом Эмилием Павлом или скифской царицей Томирис. Или, например, на одной странице с египтянами: те, готовясь к бою на полях, прилегавших к болотам, покрыли болота травой и ветками: когда началось сражение, они притворились, будто убегают, и завлекли неприятеля в топь.

Кстати говоря, завлечение он тоже предусмотрел: два бойца болтались в кишлаке прямо на глазах шурави до тех пор, пока эти болваны наконец-то их заметили.

Но такого рода сладости-конфетки, до поры до времени скрывающие истинную горечь, дело обычное, всем известное. А вот мешковиной Саид Пашколь по-настоящему гордился.

Прежде они использовали только естественные складки местности — пригорки, камни, рвы, перетекающие друг в друга ущельица, каких в горах всегда хватает. А он приказал, подготовив пулеметные гнезда, покрыть их мешковиной. Рыхлая, серо-коричневая, грубая, точь-в-точь как бугристый песчаник, она настолько сливалась с камнями, что почти исчезла из виду, пряча под собой глазастых и настороженных бойцов. Именно благодаря мешковине они, не опасаясь быть обнаруженными, позволили идущей к собственной гибели роте не только полностью выбраться из узкого каньона, но и распределиться по всему пространству долины. И даже дали время, чтобы шурави окончательно расслабились.

Вот только в последнюю секунду второй номер ДШК зачем-то передвинул патронную коробку.

Коробка блеснула, но никакой блеск уже не мог испортить дела.

Саид Пашколь был наготове: ждал, чувствуя, как трепещет его приученное, казалось бы, ко всем страстям войны, а на самом деле слабое, вечно желающее победы, радости и свободы сердце.

Он дрожал.

То есть что значит — дрожал? Дрожал живший в нем мальчик. Да, мальчик дрожал — волновался, трепетал, как будто то, что должно было сейчас случиться, произойдет в первый раз. Как будто не знал еще о судьбе братьев. Как будто не хоронил отца. Как будто его сердце еще не покрылось жесткой скорлупой обиды, холодной ненависти, презрения и горечи.

В это самое последнее мгновение Саид, глядя в затылок бойца и одновременно не выпуская из поля зрения всю долину, не отдавая себе в этом отчета, по-мальчишески жадно хотел почувствовать себя и пулеметчиком, и одновременно самим пулеметом. Мальчишке удавалось это сделать: вот сейчас он еще крепче обхватит собственные рукояти своими же собственными руками и нажмет на крючки фигурного рычага!

Все, что произойдет потом, он тоже предощущал — как если бы сам готовился совершить сложное упражнение, плавный и стремительный танец которого вовлечет не только руки и ноги, не только все до единой кости и мышцы так сложно устроенного и такого послушного тела, но и каждую клеточку мозга, в сумме которых грядущее движение заранее расчислено и предопределено.

Слушаясь напряженных пальцев, фигурный рычаг толкнет спусковой, головка утопит шептало и освободит затворную раму; под действием амортизаторов и возвратно-боевой пружины рама повернет рычаг-подаватель, продвинув вперед до упора ударник и толкнув газовый поршень.

Патрон с пулей, скользнув по пульному скату, провалится в широкую часть пульного окна и окончательно дошлется в патронник.

Затвор ударит передними заплечиками по боковым выступам внутри ствольной коробки и приведет в движение ударник.

Ударник коснется бойка.

Тот клюнет острым носиком оранжевый кругляшок капсюля — и ударный состав взорвется, чтобы через затравочные отверстия в дне гильзы воспламенить пороховой заряд…

Выстрел!

Тяжелая пуля, выцелившая добычу, еще будет набирать ход, а пороховые газы уже устремятся в свою камору, чтобы задать поршню импульс отдачи.

Газовый поршень метнется назад, отбросит затворную раму в крайнее положение, затворная рама тоже вернется на свое место.

Выбрасыватель выхватит гильзу из патронника, и она вылетит через окно рамы и коробки.

Затворная рама ударит в амортизаторы, сожмет пружины, на мгновение остановится, а потом с нарастающей скоростью устремится вперед, чтобы повторить все с самого начала…

Выстрел!

Выстрел!

Выстрел!

Череда выстрелов, слившаяся в непрестанный грохот!..

Переводя дух, Саид Пашколь стоял у смолкшего пулемета.

Мальчишеская дрожь стихла, оставив по себе легкую слабость и сладкое ощущение удачи.

У него самого потерь не было, если не считать нелепую смерть второго номера одного из расчетов.

Так всегда. Коли человек не вовремя берется за патронную коробку и пускает зайчиков, раскрывая засаду, то даже если в этот раз все обойдется, все равно жди какого-нибудь дурного продолжения.

Несомненно, он заслуживал дисциплинарного взыскания. Однако теперь о взысканиях не могло быть и речи: второй номер лежал в стороне с широко разъятой черной пастью, каким на взгляд стороннего представало его перерезанное горло. С покойника не взыщешь. Из пасти горла уже даже не сочилась кровь, в первое мгновение так пылко хлынувшая наружу. Зачем он наклонился? Что хотел несчастный второй номер рассмотреть в мертвом лице советского сержанта? Вопреки ожиданиям, сержант оказался жив. И доказал это мгновенным и точным рывком десантного ножа.

Что сказать? Боец — глупец, сержант отважен — последнее деяние его жизни, как ни крути, оказалось храбрым и доблестным.

Саид оторвал взгляд от лежащих бок о бок мертвецов.

Взвинченные успехом и нелепой смертью товарища, моджахеды с визгом и воем, орудуя тесаками и прикладами, терзали и калечили вражеские тела.