Я — легионер. Рассказы - Александр Немировский

Но Вибулену явно не хотелось выслушивать мои объяснения о причинах омрачения луны.

— Идём! — оборвал он меня сурово.

И только когда мы оказались в лагере, я понял, какая нам угрожала опасность. Между палатками метались легионеры, сбивали друг друга с ног, словом, вели себя так, будто оказались на корабле, лишённом управления и несущемся на скалы.

— О боги! За что вы нас караете! Пощадите! — слышались крики.

А луна уже совсем исчезла. И так как небо покрылось тучами, можно было думать, что она покажется не скоро.

Но главная опасность была в коварных замыслах наших врагов. Друз и Блез, не дремали. Они-то не боялись омрачения луны. Центурионам, пользовавшимся нашим доверием, они поручили обходить палатки, караулы, скопления солдат. О нет! Они не обращаются сразу ко всем. Они находят слова для каждого. Новобранцам они говорят: «Ты ещё новичок и не привык к тяжести службы. Во всём виноваты ветераны. Это они не захотели брать участки в провинции. Им нужна земля в Италии». Ветеранов они увещевают: «Опомнитесь! Вас смутили новобранцы! Они привыкли к амфитеатру и гладиаторским боям. Им бы послужить под орлами, испытать ваши труды!»

Слова эти имели успех. Недоверие между солдатами посеяно. И оно тотчас же дало ядовитые плоды.

Напрасно мы пытаемся уговорить солдат держаться вместе и не поддаваться провокации. Нас никто не слушает. Одни бегут от нас, как от зачумлённых. Другие осыпают нас проклятиями.

— Всё это из-за вас, смутьяны! Видите, от нас отвернулись боги. Луна померкла навсегда!

О суеверия! Сколько несчастий вы принесли человеческому роду! Людская темнота! Сколько раз ты служила тиранам и насильникам. А теперь ты обратилась против нас. Что мы можем сделать против этой взбесившейся толпы? Как стадо баранов, она неудержимо идёт к своей гибели!

Но Перценний сохранил спокойствие. Он не из тех, кто отступает при неудачах. Вокруг него самые смелые и стойкие. Он командует нами. Мне приказано вернуться к воротам. Сейчас самое важное никого не выпускать из лагеря.

— Даже Друза? — спрашиваю я.

— Друз не уйдёт! — отвечает Перценний. — Ты его убьёшь?

— Что ты! Я с ним поговорю наедине. У нас есть о чём потолковать. Ты видел, как он смотрел на меня? Сразу узнал. Когда-то он пророчил мне большое будущее. А теперь прорицателем буду я. Не пора ли ему подумать о себе?..

— Ты говоришь загадками.

Это был наш последний разговор. Много позднее я понял, что имел в виду Перценний. Он хотел предложить Друзу поддержку наших трех легионов. С нашей помощью Друз стал бы императором. Лучше уж Друз, чем Тиберий. Я думаю, что это предложение не было бы принято. Друз не из тех, кто мог взять власть из рук восставших легионов и пойти против отца, хотя и ненавистного ему.

Но не будем гадать. Перценнию не удалось встретиться с Друзом. Не успел я дойти до ворот и занять своё место, как весь лагерь наполнился криками и звоном оружия.

— Ловите зачинщиков! — донеслось до меня. Это был голос Блеза.

— Воины, все по местам! Вы слышите, с вами говорит сын цезаря! — это был голос Друза, немного глуховатый, уже знакомый всему лагерю.

Но я хорошо понимал, что это Перценний. В последний раз он применил своё искусство. Кто-то зажал ему рот рукой.

— Преда… — успел крикнуть Перценний.

Шум падающего тела. И скова крики:

— Отрубите ему голову!

— Держите других!

И звон мечей.

— На помощь! — это голос Вибулена.

И снова падение чего-то тяжёлого. И вопль:

— Спасайтесь!

Я выбегаю на дорогу. Меня заметили. Их четверо или пятеро.

— Берите его живьём! — слышится команда.

Нет, мне с ними не справиться. Я сворачиваю в кусты, раздирая одежду о терновник, бегу к реке. Кто они, мои преследователи? Преторианцы из свиты Друза или солдаты, надеющиеся на прощение? Когда-то я охотился на кабанов. А теперь я сам зверь, попавший в засаду. Я почти не верю в опасение. Вот и берег. Слева и справа желтеют ямы, откуда мы брали песок для черепицы и кирпичей. Может быть, спрятаться? Я тотчас отбрасываю эту мысль. Меня найдут! Я снимаю плащ и засовываю его в одну из ям. Это может их задержать. В ногах нет сил, в труди — дыхания. Но я бегу, спотыкаюсь о кочки, падаю, поднимаюсь и снова бегу.

— Вот он! — слышится крик: нашли мой плащ.

И вдруг я натыкаюсь на чёлн, рыбачий чёлн с одним веслом. Я тащу его к воде. Река подталкивает чёлн. Я не гребу, я только помогаю лодке держаться прямо. Сильное течение сносит меня к отмелям.

В то мгновение, когда я вышел на берег, показалась луна. Я не мог отвести от неё глаз. Пятна на круглом лике вытянулись в зловещую улыбку. Или мне это только показалось?!

Тацит

«Анналы» Тацита — это светлые мысли, возникшие в непроглядном мраке тирании, это крик приговорённого к молчанию.

Камилл Домье

Калигула[64] вопил, вращая безумными глазами:

— Хватайте его! На арену! Ко львам! Вот это история!

Клавдий[65] осторожно садился на край постели и шептал, кривя тонкие губы:

— Кто тебя лучше поймёт? Я тоже жрец Клио[66] и ученик Геродота. «Этрусская история в двадцати книгах», «Карфагенская история в восьми книгах». Это мои труды. Помню, как на публичных чтениях под одним толстяком подломилось сиденье. Вот хохоту было! Хорошо, когда над тобой смеются. Смех обезоруживает. Когда я прочитал Августу главу из истории времён Юлия Цезаря, он не смеялся. Он посмотрел на меня непроницаемыми глазами и сказал: «Мой Клавдий! Ты говоришь сумбурно, а пишешь слишком связно». Я сделал вид, что не понял намёка. Но Антония[67] сказала мне прямо: «Дурак!» — и бросила свиток в огонь. Тогда я занялся этрусками. С этих пор меня стали считать безобидным чудаком. Я пережил всех своих родичей. А ведь историю галлов ещё никто не написал. Займись галлами! Да, они не носят тоги, но разве это довод, чтобы лишать их истории? Или ещё лучше — германцами. Нет, эстами.[68] У них свои историки появятся нескоро.

Нерон[69] тряхнул огненно-рыжей шевелюрой.

— Не слушай этого старого идиота, — произнёс он, картинно вытягивая руку. — Август тоже считал его дураком. Жёны били его сандалиями. Кому нужны эти карфагеняне и этруски? Заняв трон, я приказал сжечь всю его писанину. Напиши мою историю. Пусть те, кому не посчастливилось меня слышать, знают, какой у меня божественный голос, как мне рукоплескали зрители, сколько я получил наград! Не слушай шептунов. Если хочешь знать, я был любящим сыном. Те, кто в этом сомневались, получили по заслугам. Ха-ха! Посмотри на мои волосы. В них отсвет пожара. Но, Рим подожгли иудеи, называвшие себя христианами. Кто бы это мог сделать другой? Ведь они не приносят жертву перед моей статуей до сих пор!

Тацит поднял голову. Пылинки плясали в острие луча, пронзавшего мрак таблинума.[70] На чёрной поверхности стола белел свиток. Казалось, тени былого вышли из него и заговорили голосами цезарей. Это был сон, один из тех кошмаров, после которых просыпаешься в холодном поту. Он все эти дни много писал. И уснул прямо за столом. Надо обходиться без диктовки. В наши дни нельзя никому верить. Никто не должен и догадываться об этом свитке. Иначе он никогда не увидит света.

Тацит торопливо развернул свиток и пробежал последние строки.

«Пет, это не больно! — молвила Аррия, вынимая из своей груди окровавленный нож и протягивая его потрясённому мужу. Так она вошла в бессмертие вместе с консуляром Тразеей Петом, казнённым Нероном».

— Не больно! — повторил про себя Тацит. — Больнее жить рядом с убийцами, ходить с ними по одной земле, дышать одним воздухом и молчать. Нож или яд. Мгновенная смерть! Но кто-то ведь должен быть свидетелем преступлений и судьёй. Кто-то должен передать последние слова Аррии: «Пет, это не больно!»

Стук в дверь заставил Тацита вздрогнуть. Привычным местом он открыл стол и спрятал свиток в тайник.

— Регул,[71] — послышался голос привратника.

— Пусть войдёт! — крикнул Тацит.

Надевая тогу, Тацит лихорадочно думал о причинах, приведших Регула в его дом. «Может быть, я выдал себя неосторожным взглядом или намёком в письме? Содержание моих писем Домициан знает раньше, чем адресат. Регул был частым гостем у Тразеи Пета. Несчастный не догадывался, кто его гость. Но я ведь беседовал с Регулом только о гладиаторских играх и погоде!»

Тацит придал лицу внимательное и любезное выражение. Это была маска, которую он обычно принимал вне дома. Слуги знали Тацита другим. Но в атриуме не было слуг. У стены виднелась сутулая спина Регула. Регул изучал росписи так внимательно, словно их сюжет мог выдать чью-то тщательно скрываемую тайну.

Заслышав шаги, Регул резко обернулся. Его тонкие губы сложились в улыбку. Её так и называли «улыбкой Регула». Скольких она погубила! Рустик Арулен, Камерин, Красе были обмануты ею и поплатились жизнью.