Приключения сионского мудреца - Саша Саин

Вот его текст:

«Дорогие наши друзья, вместе с вами скорбим и плачем по поводу нашего общего горя, трагической смерти Мины. Боже мой! Мина под машиной! Как она, бедная, мучилась! Она так ничего хорошего и не имела в жизни! Но ничего, Мину уже не вернёшь, поэтому успокойтесь и не мучайте себя! Положите её тело рядом с мамой, там ей будет спокойнее! Мы, возможно, приедем на похороны. Ваши Дора, Фаня, Фима».

После долгого раздумья Гена одобрил текст. Письмо было запечатано в конверт и отправлено по почте на домашний адрес тёти, с тем, чтобы она «случайно» его прочитала и поняла, что произошла досадная ошибка! А может, это предсказание?! А дальше уже всё зависит от силы её нервной системы, желания жить и творить! Это была как бы анонимка на неё, ложная анонимка! Тётя ведь знала, что она точно не была под машиной и всё-таки еще жива! Через несколько дней Гена мне сообщил, что письмо дошло до адресата и произвело сильное впечатление. В Жмеринку отправили срочную телеграмму: «Ни в коем случае не приезжайте на похороны, тётя жива!». Подробности телеграммы мне неизвестны, но Гена сообщил, что тётя стала панически бояться переходить дорогу! Видя, как она страдает, Гена через несколько недель решил, что мы поступили жестоко, и он жалеет, что участвовал со мной в этой экзекуции. Разговор произошёл у меня дома, Гена пришёл ко мне решительно и бодро, глаза его зло блестели! Мне захотелось его вышвырнуть, но почему-то подумал: «Нельзя сейчас рвать с ним отношения на фоне моего настроения. Не будет вообще, с кем разговаривать, общаться, уже от этих мыслей депрессия усиливалась».

Со Стасиком и другими ребятами я уже не общался из-за разных интересов и занятости. Из них кто работал, кто учился, и, к тому же, не хотелось, чтобы они видели мою унылую физиономию. Предложил Гене отложить этот разговор на более подходящий для меня момент, и что я не хотел бы сейчас ссориться. Гена знал о моём состоянии и вдруг я увидел, как злорадно заблестели Генины глаза. Увидел перед собой лицо врага, который рад тому, что я сорвался и «вишу над пропастью»! А на мою просьбу подать руку улыбается и машет на прощание рукой! Мне и в голову не приходило, что он мне враг! Гена «наяву» весело произнёс, смеясь: «Почему же потом?! Мы именно сейчас поссоримся!» — и, повернувшись, ушёл. Я остался потрясённый Геной и своей глупостью! Я не сожалел, что заступался прежде за него, понимал, что заступался тем самым за себя! Всегда считал: «Если в моём присутствии обижают моего товарища, значит, меня ни во что не ставят, уверены — я не посмею заступиться!» Я только не понимал: почему Гена, оказывается, больше ненавидит меня, чем своих обидчиков? Почему в нём нет элементарной благодарности? Потом понял — он рассчитался со мной за свои унижения от других! За свою слабость! За то, что я за него заступался, а не он сам за себя! За то, что его обижали, а не меня! В нём сидело ущемлённое достоинство, которое я ещё больше, очевидно, унижал, заступаясь за «слабого». Ну, и, конечно, в первую очередь — зависть! Он принадлежал к тому типу людей, которые восстанавливают своё равновесие, не стараясь подняться, а опуская других до своего, и даже ниже своего, уровня! Я понял: за «слабого» нужно с осторожностью заступаться! Когда мне станет лучше, и ко мне вернётся жизненный тонус, Гена вновь всплывёт около меня!

Оставшись один на один со своей депрессией, я стал искать пути выхода из неё! Обратился даже за помощью к врачам. Медицина и здесь меня разочаровала! Врачи меня просто не понимали, не понимали, что я, вообще, от них хочу! Температура и анализы нормальные! Дальше лекарств ничего себе не представляли и прописывали разные настойки. Я как-то сам, подсознательно понял: выход — в физической активности! Надо отвлечь организм от эмоциональной нагрузки! Стал заниматься с тяжестями, почувствовал: чем больше физическая нагрузка — до пота, тем ощутимее приходишь в себя! Больше чувствуешь своё «я»! А при депрессии это «я» — личность в спячке! Я, конечно, действовал вопреки правилам медицины, приписывающей при язвенной болезни душевный и физический покой. Но я уже хорошо представлял себе уровень врачей и медицины и понял: в своих проблемах лучше разберусь, чем примитивные врачи. Глупо думать, что можно создать душевный покой, оградив себя от внешних раздражителей. На смену внешних раздражителей придут ещё более разрушительные внутренние, в особенности чувство неудовлетворённости собой. Физическая активность мне давала многогранный выигрыш: во-первых, чувство деятельности; во-вторых, очаг положительного возбуждения, который вытеснял навязчивые мысли, чувства; и в-третьих, у меня стали расти мышцы, я стал лучше выглядеть! Это улучшило эмоциональный фон, появилось чувство удовлетворения собой, желание действовать, выходить на улицу. Через полгода я привёл свои мышцы в такое состояние, что мог уже ими удивлять друзей! Вот тут и появился вновь Гена и тоже стал заниматься гантельной гимнастикой. Глядя на его хилую фигуру, его мать говорила: «Лучше бы занялся чем-нибудь полезным, бездельник! — и добавляла с презрением: — Борец Бамбула — выжимает два стула!».

Что положительного мне дала язвенная болезнь — это освобождение от армии, я получил военный билет с формулировкой: «Не годен к воинской службе в мирное время, со снятием с воинского учёта!». Гена опять мне позавидовал и стал думать, как и ему освободиться от армии. Наших друзей уже прибрали в свои ряды Вооружённые Силы: исчез Стасик, не стало Владика, пропал Витя, в общем: «Иных уж нет, а те далече, как Сади некогда сказал».

Судьба опять меня свела в одну упряжку с Геной, «моллюск» вновь прилип! Гена стал со мной советоваться, как ему отделаться от армии. Советовал ему разные болезни попытаться изобразить. И вдруг меня как-то осенило: «Послушай, почему бы тебе не изобразить шизофреника? Тем более что тебе притворяться особенно не придётся, это у тебя и так получается. Будь самим собой, а главное — больше рисуй! А твоя мама пусть обратится за помощью к психиатру, скажет, как есть, что сын ненормальный, дебил! Она ведь и так, справедливо, это считает». Вначале Гена надулся, а затем рассмеялся и сказал, что так и сделает. Через несколько дней Гена торжественно объявил: «Еду с мамой в Житомир, в областную психбольницу на консультацию!». В Бердичеве психиатры не водятся, Гена был взволнован, боялся разоблачения, тем более, как выяснилось, психиатр был евреем. «Да, — посочувствовал я, — евреи в таких делах — это самое неприятное — любят во всём дотошно копаться!» Но с другой стороны, может, и не так плохо. Разобравшись, может и не продать, кроме того, будет бояться взять на себя ответственность заявить, что ты здоров, а вдруг ошибся? А евреи — народ, который любит сомневаться! «А самое главное, — уже решительно заявил я, — ты ведь действительно дурак! Так что же ты боишься?!». Гена настолько был озабочен, что не возразил, а только посмотрел на себя в зеркало. «Ну, вот, ты и сам видишь! — заключил я. — И не бойся, запомни, будь самим собой, и всё будет в порядке! Главное, не притворяйся, это может создать впечатление, что ты нормальный, потому что будешь умнее выглядеть!». Я хоть и шутил, но понимал, что это действительно так, чем меньше будет что-то изображать, тем более, со своими скудными артистическими способностями, будет естественнее. А советская психиатрия любого художника с удовольствием объявит шизофреником, если он рисует в непривычной манере. «А если психиатр мне скажет, что я притворяюсь?» — настаивал Гена. «Посмотри на него тупо, как ты это всегда делаешь, а главное, ничего не отвечай!» — посоветовал я. «Как?» — переспросил Гена. «Ну, так, как сейчас! — ответил я и пожелал ему успеха. — Возьми с собой пару картин и покажи психиатру! Это повысит твои акции, а если положит в больницу, то и там рисуй!».

Гена отсутствовал больше недели, и я узнал, что его положили на обследование в областную психбольницу. Вернулся оттуда Гена похудевший, осунувшийся, но счастливый! «Диагноз вялотекущей шизофрении — установлен!» — гордо сказал Гена. «Не установлен, а подтверждён!» — возразил я. Таким образом, и Гена не пошёл в армию. Я его еще больше обрадовал: «Теперь у тебя открываются огромные перспективы — ещё более, по-дурацки себя вести, и ни за что не отвечать! Это для тебя очень важно — впереди ещё год учёбы в техникуме!». Гена мне подробно описал своё пребывание в психушке, всё оказалось примерно таким, как я ему описал. Психиатр-еврей действительно оказался очень дотошным и не верил, что Гена болен, а дурочку гоняет! Он даже его спросил: «Не хочешь в армии служить, да?». Гена ответил по моему совету — своим дурацким видом. Он усиленно рисовал в больнице, но сменил тему обнажённых женщин, тоже по моей рекомендации, на сюрреалистические рисунки — в манере Сальвадора Дали! Так или иначе, Гена стал законным шизофреником. У нас обоих закончился академический отпуск, и мы вновь оказались на последнем курсе! Вновь производственная практика, родной завод, с той разницей, что только другой. Я решил не работать с Геной на одном заводе, и мы с ним как бы поменялись. Я пошёл работать на завод «Прогресс», а он на мой прежний — завод «Комсомолец». По блату, благодаря связям отца, меня взяли на работу-практику в бригаду разметчиков в цех с величественным названием: «Фильтрпрессовый»! Мне казалось: меня здесь раньше отфильтруют, затем ещё и спрессуют! Чтобы этого не случилось, приспособился рано сбегать с работы, до окончания рабочего дня. Но вот однажды мастер цеха — такой рыжий, невысокого роста — негодяй, проследил мой путь из цеха в бытовку, где я переодевался, и закрыл на ключ за мной дверь бытовки, как только я в ней оказался. А когда я кинулся к закрытой двери, он злорадно пропел: «Ну, вот, теперь ты отработаешь, наконец, до конца рабочего дня!» — и, весело напевая какую-то вонючую песенку, ушёл очень довольный своей шуткой. Я не сомневался, что он пошёл похвастаться перед всеми своей удачей. Это меня взбесило, и я стал рвать на себя дверь! Она оказалась закрытой на металлическую перекладину — привинчена винтом! Дверь была новой, после ремонта в цехе! Вначале она не поддавалась, но помогли занятия с тяжестями и злость, мне удалось ее расшатать! Я видел перед собой только одну цель — выломать дверь! Наконец, она не выдержала и раскололась в области петель. Я продолжал её пригибать к полу, представляя, что это мастер цеха, перекладина выгнулась пропеллером! Тут же на шум и мастер прибежал! Он ошалело смотрел на лежащую на полу дверь, через которую я перешагнул и вышел. Он мог всего ожидать, но только не этого! У меня был такой вид, что он не решился мне что-либо сказать и молча, без песни, ушёл в цех. И я всё же раньше ушёл домой. Не знаю, как он объяснил причину выломанной двери, но ни он, и никто другой эту тему больше не поднимал. А Гена мне поведал о своих бедах на своём заводе. К нему привязался тоже мастер, но по другой причине.