Покурить оленя в Гарманде. Ироническая проза - Владимир Данилушкин

☻ В свою первую школьную осень, когда основательно похолодало, мальчик стал осваивать коньки, и сделал это за две недели. На нем красный комбинезон с белой полоской на левом рукаве. Полоска светится в темноте, и это так неожиданно, что оторопь берет. Он четыре раза упал за вечер на правое колено и устал от боли, недетское понимание тщеты жизни написано на его ангельском личике.

☻ Я вспоминаю эту пору в 2000-ном году, как и другую нашу несостоявшуюся прогулку на берег моря в конце зимы. Хотел написать очерк о дельтапланеристе, одном из первых, но не успел: тот разбился в Нагаево. Там сопочки крутые, почти отвесные. Для полета нужна высота, для разбега и прыжка. На высоту вскарабкаться, а уж затем вниз, но тут же вверх с потоком воздуха, если он есть. С нуля нельзя начинать, будь то полет или жизнь. Нуль высоты – уровень моря. И в воздухе ноль градусов, что само по себе в Магадане означает разгар весны. От земли курится туманец, будто ты из парилки выскочил поваляться по снегу, так клубится под ногами, что загребаешь по пояс в облаке, будто Казбек какой-то ходячий. А некоторые думают, что этот пар и есть паранормальное явление, а человек создан для счастья, как фанера для полета на Паратунку через Верхний Парень, а то и Парагвай, кого хочешь, выбирай. Только если не болен парагриппом и паротитом. И если Минфин даст парафин. А иначе застрелится из парабеллума.

От земли поднимается тепло, по крайней мере, так хочется всем думать. А дельтапланеристу – особенно: восходящий поток должен вознести его над сопками и заледенелым морем. Над суетой и тщетой. Но внизу, под скалой, с которой он прыгал, рыхлый лед самой глубоководной бухты Охотского моря. Поток восходящий, но слабый, не удержал человека. Теперь параплан изобрели – такую смесь парашюта и аэроплана, говорят, получше в смысле паранормальности, да что уж теперь-то прошлое ворошить. Сколько с той поры наших людей ушло и кануло – не счесть.

Жена его стояла внизу, на льду, и все видела, не закрыла в ужасе глаза, не испугалась и смотрела до самого конца, верила, что в самый последний миг восходящий поток подхватит матерчатые крыла, превратит падение в полет, перепугает чаек. Только им дано клюнуть носом и взмыть с проглоченной рыбой, чтобы несколькими мгновениями изрыгнуть порцию переваренного. Он очень любил чаек, со всеми их потрохами, и не считал неудобным упомянуть о пищеварении, называя его взрывом. Он казался баловнем и любимчиком судьбы, и эти качества будто бы передавались окружающим воздушно-капельным путем.

Вокруг было немало баловней, которые рвали звезды с неба, как зубы под местным наркозом. Но были и неудачники, немало неуклюжих людей, хотя и милых, теплых и уютных.

Лучше бы он марки собирал!

Склерозов и другие

Маленькая повесть без начала и конца

Чем богаты, тем и рады. А мы рады тому, чего нет – гепатита,

Но почему нас обвиняют в желтизне?

Клевета

Пафнутий Склерозов, политик-самоучка, с утра побывал в редакции газеты «Колымский звон» и рассказал всем, что купил квартиру на западе страны, в лесном курортном краю, куда собирается переезжать, как только расквитается с магаданскими долгами перед человечеством. Здешнюю квартиру продаст, не оставит сыну, ведь тот может ее профукать, женясь на стерве.

Потом он зашел в редакцию газеты «Алеет Северо-Восток» и сказал, что будет капать на мозги руководству, чтобы дали квартиру сыну. Аль не заслужил? С рождения в краю каторги и ссылки. Вообще-то не заслужил пока, так заслужит – это ж его родина, сопочки, стланик, чайки над бухтой Нагаева, небось, месяц на материке проживет и рвется обратно, такая у него северная особая ностальгия. Об этом он красноречиво говорил Шерхану при личной встрече и другим шишкам высшего эшелона.

Потом Пафнутий заходил в другие редакции, партийные комитеты, профсоюзные объединения и правозащитные общества, размышлял там вслух, а иногда без слов, мимикой, на разные темы, тут же забывая предмет разговора и своих собеседников, а некоторых загружая своими проблемами дважды. Вечером, основательно устав, Пафнутий наведался в баню. Знакомые парильщики и помывщики, отхлестав голого политика свежими березовыми и дубовыми веничками, отпоив брусничным, мятным и шалфейным чаем, взяли в оборот.

– Ты что, – говорят, – усыновил мэра, что ли? Шерхану за квартиру продался? Зачем у сына бабу отбил? Стало быть, уезжать собрался насовсем? Хотя и обещал открыть зону свободного посещения? А мы тебе верили, за тебя глотку рвали, век воли не видать. Коль уж народ тебя выбрал, не дергайся, служи ему честно, а то голым в Африку, как пить дать, загремишь. А хочешь, так вот пиво, и не какое-нибудь импортное, а наше, магаданское. А есть и импортное – китайское, похожее на бражку и бельгийское, если выбираешь не «Пепси».

– Мужики, что же вы такое наговорили? Как у вас язык поворачивается? Как типун не вскочит! Кто распускает обо мне такие мерзкие слухи, – воскликнул Пафнутий. – Совсем обнаглели демократы. Мафия, она и есть мафия. Точно говорят, политика – грязное дело. Только в бане и спасение. Если, конечно, какой-нибудь папарацци скрытую камеру не установил. Или по рации не передал, папарационализатор! По кривому пейджеру.

Не верь носу

Шел по городу известный магаданский политик Пафнутий Склерозов, и на заборе, которым была обнесена стройка, заметил надпись: «Здесь был Пафнутий». И отвратительная рожа нарисована. Не верь глазам своим. Взял платочек, стер. Через полсотни метров та же надпись, издевательский рисунок, а под ним непотребный мусор. Не верь глазам своим, – пробормотал Пафнутий и стер надпись тем же платком.

Пришел домой, и только переступил порог, раздается телефонный звонок. Москва на проводе. Здравствуйте, Пафнутий Петрович, ЦК партии зеленых предполагает выделить вам миллион зеленых на строительство платного партийного олимпийского туалета «Кал Гари» – в качестве предвыборной акции. Ждем вашего согласия.

Согласия? Не верь ушам своим? Он даже прослезился, полез за платком – утереть глазную влагу и вдруг почувствовал какой-то характерный, соответствующий моменту, резкий неприятный запах. Вонь, одним словом. Не верь носу своему! Однако в следующую секунду Склерозов разумел, что аромат исходит от его собственного носового платка, которым он стирал порочащие его честь и достоинство надписи! Чем же они на заборе писали? Все-таки политика – грязное дело! И более того – дерьмовое!

Сильнее смерти

Приходит Пафнутий Склерозов на похороны. Покойник заметный был человек, оставил след на местном небосклоне. Давайте, ребята, – говорит Пафнутий, – пока сосуд да дело, я вам пару историй расскажу. Пока вы ждете свадебных генералов.

Его пытаются остановить: неудобно, мол, вон же покойник лежит, уместно было бы с минуту помолчать. Мужик, можно сказать, во цвете лет скончался от рака, потому что сильно огорчался из-за жизненных неудач, загрязнения среды, давления еще более высокого начальства и беспризорности общественного бытия. А Пафнутий – человек ревнивый к общественному вниманию, венкам и слезам.

– Ну и что, умер! Подумаешь! Вот если бы я умер, не дай Бог, вот тогда бы вы, как быки ревмя ревели. Больно, – говорит Пафнутий, – народ кислый пошел. Чуть что – копыта врозь. Вот у нас в поселке, где раньше жил, была одна приметная женщина Марфа. Ей по секрету лучшая подруга из большой любви проболталась, что заболела раком крови. Ну и та, вместо того, чтобы грустить, пустилась во все тяжкие. Всех мужиков перепробовала. А что терять? – все равно конец. Впервые прочувствовала, как это может быть любовь до гроба без перерыва на обед. А то раньше, говорит, как по испорченному телефону было. Не любовь, а комбижир. Если б не эта неизлечимая хворь, так бы и не узнала, почем фунт изюму с медом.

Месяцев девять прошло в круговерти, на свидание к ней очередь занимали, как в былые времена на ковры, на руке чернильным карандашом писали номерок. Все денежки спустила, а было их немало, поскольку состояла замужем за двумя старателями и одним браконьером, и все они скоротечно умирали от дистрофии. Прогулялась до нитки, на похороны не оставила, да кто о том думает, разве что староверы заранее гроб строят и на чердаке держат.

Пришла к тому доктору, ну, знаете. Мол, готова выслушать суровый приговор, не томите, говорите, все сдюжу, сколько еще дышать осталось. Да хоть послезавтра Богу душу отдать готова.

Стали ее обследовать, во все дырки заглядывать, под микроскопом кровяные шарики катать. Нет рака! Как рукой сняло. Как будто и впрямь рак на горе свистнул. Она очень разволновалась и даже всплакнула черными слезами, но и обрадовалась несказанно.

Проплакалась, собрала узелок и в лавру уехала помолиться. В дороге же схлестнулась с веселой компанией из Африки. Была, не была, – говорит, – напоследок! А ребята те черные умели ценить нежную женскую красоту. Спортсмены-неформалы. У них любимый вид – бег в мешках для трупов, последние метры ползком. А зимний вид – толкание автомобиля по снегу. Руку и сердце хором предлагать стали. Не все сразу, – говорит. Уж эти каннибалы законебали. Уж я вас подержу в черном теле! Вы у меня, как негры пахать будете!