Это было в Праге - Георгий Брянцев

Тщетно… У президента не хватило мужества внять этим благородным словам. У президента были другие планы.

На другой день после переговоров Готвальда с Бенешем германские войска с барабанным боем, не встречая сопротивления, перешли границу, вступили в Чехословакию и беспрепятственно заняли не только Судеты, но и приграничные районы и города, в которых почти не было немецкого населения. Вслед за немцами границу перешли польские и венгерские войска.

Чехословацкая земля оделась в траур.

Глава девятая

1

Над Прагой опустился сырой осенний вечер. С Влтавы порывами набегал холодный ветер, предвестник зимы; стучали сучья оголенных деревьев, метались по мостовым жухлые листья.

Подняв воротник пальто, Лукаш торопливо шагал по улице, обгоняя прохожих. Занятый своими мыслями, он ничего вокруг себя не видел. События последних дней всецело захватили его. Правительство Сыровы и Черны запретило деятельность коммунистической партии Чехословакии и газету «Руде право». Генерал Сыровы, еще недавно публично заявлявший, что армия готова дать отпор войскам Гитлера, теперь оправдывает капитуляцию. Социал-демократы, словно только и ждали команды, в один голос заговорили о том, что жертвы народа целесообразны и обеспечат ему мир. Они восхваляют тактику нового правительства. Позор, в который ввергла республику правительственная клика, они изображают как историческую необходимость. В страхе перед Гитлером социал-демократы забыли о достоинстве и благоденствии своего народа.

На лицо Лукаша упали холодные капли дождя. Он поднял голову, посмотрел на небо. Оно было затянуто пеленой туч. Сеял нудный, обложной осенний дождь. Ярослав свернул с улицы Фоша в почти безлюдный переулок. Тянулись новостройки, среди них ютился небольшой домик. Здесь жил Зденек Слива. Накануне мюнхенских дней хозяин дома решил продать участок, и Слива уже подыскивал себе другую квартиру. Но сделка не состоялась, и семья Сливы осталась на старом месте.

Лукаш шел сюда не затем, чтобы спорить со Зденеком. Он хотел повидать его сына Антонина. На это у Лукаша были свои соображения, которыми он ни с кем не делился. Мобилизованный в армию Антонин прислал телеграмму из Моравской Остравы, где стояла его часть, — что сегодня будет в Праге.

— А, непримиримый! — приветствовал Слива гостя. — Проходи, проходи… Садись.

В его словах Лукаш почувствовал иронию, но не ответил на нее и только хмуро кивнул головой.

За столом против Зденека сидел Карел Гавличек. Они играли в шахматы.

«Нашли время тешить себя фигурками», — подумал Лукаш. Он разделся, вытер платком мокрое от дождя лицо и опустился на жесткий диван у стены.

Слива и Гавличек продолжали игру.

— Как Елена? — спросил Ярослав о жене Сливы.

— Елена? — переспросил Зденек, не отрывая глаз от доски. — Отвез ее вчера в больницу… Там ей лучше будет, чем дома…

— Пожалуй, ты прав, — согласился Лукаш, — не годится больному человеку одному валяться в пустой квартире. Муж — на работе, сын — в армии. Ни присмотреть, ни еды подать некому.

Установилось молчание. Слива и Гавличек раздумывали над ходами, посвистывали, цокали языками. Казалось, они совсем позабыли о госте. Наблюдая за ними, Лукаш думал: какие они все трое разные люди — он, Лукаш, Слива и Гавличек. Вместе росли, дружили, на глазах друг у друга возмужали и состарились, а разные… разные по отношению к жизни, по убеждениям.

Он, Лукаш, — коммунист, Слива — социал-демократ, а Гавличек — беспартийный. Частенько между ними вспыхивали споры — вернее, спорят Лукаш и Слива, а Гавличек помалкивает, — но эти споры бесплодны, каждый неизбежно остается при своем мнении. И чем острее политическая борьба в стране, тем непримиримее их позиции. Особенно обострились их словесные стычки в последнее время. Лукаш не терял надежды открыть Сливе глаза на действительное положение вещей, но тот, начиненный социал-демократическими идеями, и слушать ничего не хотел. Все идет как по маслу, — доказывал он Лукашу, — правительство избрало разумный путь.

В спорах Слива постепенно ожесточался. Вскакивая из-за стола, он начинал размахивать руками. Высокий, худой, с маленькой головой и длинными руками, он был похож в такие минуты на ветряную мельницу. Друзья подшучивали над Сливой, и это еще больше озлобляло его. Жесты его становились размашистыми, голос визгливым. Он обзывал своих противников тупицами, ничего не смыслящими в высокой политике. На этом спор и заканчивался.

Карел Гавличек представлял собою полную противоположность Зденеку Сливе. Приземистый, коротконогий, он был на два года старше Ярослава и Зденека. Но неумолимые годы как-то обошли, пощадили его. Он оставался таким же крепким и сильным, как в юности. О тяжелой руке Карела хорошо знали на железнодорожном узле. Про него ходила поговорка: «Если Карел бьет одного, то падают трое». В его жестких волосах ни одной сединки. Морщинки едва-едва обозначались на лбу и на щеках. Под левым ухом — родимое пятно, небольшое, с пуговку, из него торчит пучок жестких волос. Карел очень молчалив, хладнокровен и спокоен. Кажется, ничто на свете не в состоянии вывести его из равновесия. Понятно, с течением времени он выработал собственные воззрения на жизнь, на людей, на текущие события, но мыслей своих никогда не высказывал.

Лукаш покуривал свою заветную трубку, молча следя за играющими. Антонина Сливы не было. Не приехал? Спрашивать о нем Зденека не хотелось.

Наконец партия закончилась победой Гавличека. Настроение Зденека сразу испортилось. Он потребовал реванша, но Гавличек отказался наотрез.

— На сегодня достаточно, голова разболелась. — Карел усердно стал растирать ладонью свой широкий лоб.

Слива с грохотом захлопнул шахматную доску.

— Тебе стоит только выиграть один раз, как ты сейчас же отказываешься от новой партии, — сказал он недовольным тоном. — С тобой положительно нельзя иметь дела. Какой ты шахматист?

— Ну и не играй со мной, — невозмутимо ответил Гавличек.

— И не буду.

— И не играй. Сам же просишь.

— Я позвал тебя скоротать время, поговорить…

Лукаш знал по опыту, что шахматная игра Сливы и Гавличека всегда кончалась перепалкой и взаимными упреками, но это не мешало им спустя несколько дней снова садиться за доску. Первым на мировую всегда шел Слива. Другого такого партнера, как Гавличек, спокойного и терпеливого, он нигде бы не нашел.

— Где же застрял твой Антонин? — спросил Гавличек.

— Сам не понимаю, — взмахнул руками Слива. — В телеграмме ясно сказано, что приедет сегодня. Жду с утра. Думаю, кучу новостей привезет.

Каких же новостей ты ждешь? — поинтересовался Лукаш.

— Мало ли каких!

— Ну, например?

— Чудной ты, Ярослав, — усмехнулся Слива. — Откуда я знаю, какие у него новости?

Лукаш подошел к столу, выбил трубку о пепельницу и, вернувшись на прежнее место, сказал:

— Сейчас хороших новостей не жди, одна горше другой.

— Знаешь, что я тебе скажу, — с раздражением произнес Слива. — Правильно правительство сделало, запретив деятельность вашей партии. Честное слово! Вы только подливаете масло в огонь. Из мухи слона всегда готовы сделать!

— Вот как? Значит, ты радуешься тому, что запрещена деятельность единственной партии, поднимавшей народ на борьбу? Я тебе заранее могу предсказать: вашу, да и все другие партии скоро постигнет та же участь.

— Ха-ха! — засмеялся Слива. — Тоже мне пророк! Вам бы хотелось столкнуть Чехословакию с Гитлером? Отдать ему страну на растерзание? Ну уж нет! Благодарим покорно! Умишко-то имеется не только у коммунистов.

Лукаш держал себя внешне спокойно, хотя внутри у него клокотало возмущение.

— Да, мы хотели поднять народ на борьбу с Гитлером, да и теперь не теряем надежды добиться этого. А вот такие люди, как ты, готовы преподнести Чехословакию Гитлеру на блюдечке, чтобы он ее проглотил легко и без всяких усилий.

— Не беспокойся, — отрезал Слива. — Не так велик у него аппетит, как ты думаешь.

— Посмотрим.

— И смотреть нечего. Дальше Судетской области Гитлер не пойдет, и никакой войны не будет.

— Эх, Зденек, Зденек, — вздохнул Лукаш. — Куриная слепота у людей по вечерам бывает, а у тебя — среди бела дня… Попомни мои слова: капитуляция Чехословакии — это начало новой захватнической войны. Бросив Гитлеру Судеты, Годжа и Сыровы только раззадорили его, разожгли его наглость, а планы у Гитлера большие.

— Слышали мы уже эти причитания, — проворчал Слива.

Лукаш встал.

— Я вижу, говорить с тобой бесполезно. — Обернувшись к Гавличеку, он сказал: — А ты все молчишь? Ты думаешь, что в трагические для родины дни можно отмолчаться?

Карел Гавличек поерзал на месте, кашлянул.

— А что толку от болтовни? — нехотя ответил он.