Смысл жизни человека: от истории к вечности - Юрий Стрелец

Бог у Спинозы тождествен субстанции, и жизнь человека субстанциально проявляется. Следовательно, совпадение с ней в интеллектуальной интуиции можно рассматривать как вхождение в смысл жизни. Пантеистическая («Бог во всем») интенция Спинозы дает право на такое представление.

Человек в учении Спинозы – активный субъект непрерывно мыслящей деятельности, однако воля человека трактуется как фикция: «В условиях мирового детерминизма, исключающего случайность, определяющего и человеческую деятельность, свободная воля не больше чем иллюзия, порождаемая тем, что люди сознают свои желания, но не знают причин, которыми они детерминируются».192 Воля, как и разум, всегда актуально ограничена, поэтому, воля и разум, в конечном итоге – одно и то же. Разум, исследуя необходимость, упорядочивает страсти, аффекты души, становясь ядром воли, а затем стремится к полному совпадению с ней. Так Спиноза утверждает возможность сочетания необходимости и свободы. Свобода, по его мысли, противостоит не необходимости, а принуждению, насилию. «Стремление человека жить, любить и т.п., – писал философ в одном из своих писем, – отнюдь не вынуждено у него силой и, однако, оно необходимо»…193

Рациональное познание позволяет человеку осознать необходимость, обусловленную тем, что он является модусом единой субстанции, и стать в меру этого осознания свободным. Иными словами, свобода есть осознанная (познанная) необходимость.

Такая трактовка, как это отмечали мыслители, несмотря на свою четкость, ясность (она наметилась еще у Демокрита, и, в целом, позитивно была оценена марксистско-ленинской философией) обладает серьезными недостатками. В ней свобода рассматривается больше в гносеологическом, чем в онтологическом ключе. (Представим ситуацию: индивид находится в тюрьме, осознает необходимость своего пребывания в ней и… свободен? Может покинуть тюремные стены?) Так что это определение больше относится к благоразумию, что ли… к внутренней психологической свободе. Полноты того, что мы называем свободой, такая трактовка не дает.

Применительно к этике, свободой было бы полное истребление аффектов – страстей в результате их подчинения абсолютной воле мудреца. Высшая ступень знания, достигнутая мудрецом, называется Спинозой «познавательной любовью к Богу». Она обозначает также единство человеческого духа с природой, и выражается в чувстве глубокого удовлетворения, в счастьи.

Вместе с тем, этика Спинозы лишена утилитаризма: «Блаженство не есть награда за добродетель, но сама добродетель»,194 хотя и согласуется со стремлением человека к самосохранению, содержит черты, так называемого «разумного эгоизма».

Идеал человека – мудрец, он же – свободный человек, в котором в индивидуальном модусе проявляется сущность человеческой природы вообще. «Человек свободный ни о чем так мало не думает, как о смерти, и его мудрость состоит в размышлении не о смерти, а о жизни».195 Главной же целью нравственного существования Спиноза называет «истинную разумную жизнь», «совершенствование разума», приводящее к «подъему свободы».

Из всех видов власти мыслитель выделяет главный – власть разума.

Едва ли не большее почтение к разуму испытывал великий немецкий мыслитель Готфрид Лейбниц, хотя его нравственное применение считал важнейшим признаком человеческого достоинства: свои «Новые опыты о человеческом разумении» он написал в острой полемике с «Опытом о человеческом разумении» Джона Локка, и они «были уже готовы к публикации, когда умер Локк. Лейбниц отказался от печатания своего произведения и был тверд в своем решении».196

Применив понятие «субстанция» прежде всего к Богу – «Единому Существу», «владыке универсума», – Лейбниц утвердил принцип плюральности, множественности субстанций – монад, которые им мыслились как идеально-духовные первокирпичики всего бытия. В антропологическом аспекте монада – субстанциальное начало человека, репрезентирующее, одновременно, весь мир: Бога и Вселенную.

Мы живем, по учению Лейбница, «в наилучшем из возможных миров»: Бог не мог сотворить мира более лучшего, чем тот, который им уже сотворен. Ведь в этом – возможном – мире должна присутствовать свобода (Бог желает именно свободной любви от человека), а свободой человек может пользоваться и неумело, неразумно, порождая не благо, а зло. Последнее оказывается столь же необходимым компонентом универсума, будучи возможным в контексте свободного волеизъявления человека.

Старая проблема «теодицеи» (оправдания Бога) вызывает недоумение: как же такое всеблагое и всемогущественное существо могло сотворить столь несовершенный мир? Либо Бог не захотел этого, и тогда он не всеблаг, либо не смог, и, в таком случае, не всемогущ. Проблема, по Лейбницу, лежит в другом – человеческом измерении: «Человеческий мир, рассуждает Лейбниц, – это мельчайшая часть универсума и кратчайший миг истории. Почему же, «обладая столь малым опытом, мы осмеливаемся судить о бесконечном и вечном…? К тому же люди под «лучшим из миров» неверно понимают мир, состоящий из одного благого, доброго, приятного и т.д. Между тем такой мир был бы однообразным, а однообразие, монотонность не были бы достойны мудрого Бога».197 Сплошные удовольствия быстро бы утомили и пресытили человека. «Как люди, испытывающие несчастья, закаляются в испытаниях, так и природа, пребывающая в напряженном противодействии добра и зла, действия и страдания, красоты и уродства, как раз в целостности и разнообразии становится прекрасной и целесообразно устроенной».198

Так, идея «лучшего из миров», принцип «предустановленной» гармонии должна внушить человеку моральную стойкость в частности, и жизненный оптимизм, в целом. Мировая необходимость не препятствует свободе, присущей каждому человеку в осмыслении того, что он считает наилучшим: «Детерминироваться разумом к лучшему – это и значит быть наиболее свободным… Выступать против разума – значит выступать против истины, потому что разум есть система (ensheinement) истин».199

Наибольшая свобода открывается человеку тогда, когда он сознательно действует как разумное существо. Так, смысложизненная проблематика в учении Лейбница разворачивается в контексте необходимости и свободы, выбора наилучшего, благого на основании разума.

Смысл жизни «совершеннолетнего человечества» (Философия Просвещения)

«Просвещение», как феномен европейской культуры XVIII века, исследовалось многими мыслителями, однако наиболее емкую оценку ему дал Иммануил Кант в статье «Ответ на вопрос: что такое Просвещение?». Это – эпоха(состояние) совершеннолетия человечества. Что свойственно совершеннолетнему, недавно ставшему таковым, индивиду? Самостоятельность, свобода и вытекающая отсюда ответственность, изрядный максимализм и упование на собственные силы, оптимизм в отношении будущего. Все это, действительно, присуще Просвещению.

Кант полагал, что у каждого достаточно ума, чтобы рассуждать на различные темы, оценивать любые явления; недостает лишь решимости, мужества. Девизом Просвещения и стали слова: «имей мужество пользоваться собственным разумом». Был реабилитирован и простой «здравый смысл», позволяющий разобраться, если не в метафизических вопросах, так в обыденных ситуациях повседневной жизни. Он позволяет принимать вполне верное решение и нести за них ответственность.

Человек, как считали французские просветители, – продукт, одновременно, природы и воспитания, то есть усматривали в нем двоякое существование: биологическое и социальное, которое должно стать поистине единым целым. Интерес ко всему природному, естественному приводил просветителей к механицизму, упрощению реальной, намного более сложной картины мира. Любое движение истолковывалось как механическое, а различные ступени бытия сводились к менее сложным: психологическое – к биологическому, биологическое – к физическому, а последнее – к механическому. Подобный подход – редукционизм – применялся и к человеку. Так, Ламетри, в своей работе «Человек – машина» писал: «Гордые и тщеславные существа, гораздо более отличаются от животных своей спесью, чем именем людей, в сущности являются животными и перпендикулярно ползающими машинами».200

П. Гольбах замечает: «Человек есть чисто физическое существо, – духовный человек – это то же самое физическое существо, только рассмотренное под известным углом зрения, то есть по отношению к некоторым особенностям его организма. Но разве эта организация не есть дело рук самой природы?»201

Подобный «приземленный» взгляд на человека был призван, по их мнению, развеять излишнюю пафосность и туманно-схоластические представления о новом, становящемся субъекте столь же нового типа хозяйствования. В нем оправдывается самый важный инстинкт – самосохранения и, отсюда, себялюбие: «Любовь к самому себе всегда пригодна и всегда в согласии с порядком вещей; так как каждому вверено прежде всего его собственное самосохранение, то первою и самой важною из его забот является – и должна являться – именно эта постоянная забота о самосохранении, а как бы могли заботиться о нем, если бы не видели в этом своего главного интереса?202 Разумеется, люди понимают, что, добиваясь своих личных целей, они будут сталкиваться с подобными устремлениями других людей, и должны себя ограничивать. Иными словами, интересы других людей входят в состав условий, при которых выполняются твои задачи, достигаются твои интересы. Здравый смысл подталкивает к разумному эгоизму, более эффективному в сети новых социально-экономических связей, нежели альтруизм. Бескорыстию предпочитается согласование интересов, контракторный способ утверждения общественной нравственности.