Из жизни собак и минотавров - Михаил Кривич

А черт их знает почему! Впрочем, это не ответ. Те же краеведы полагают, что неправильные имена-отчества, которые носят многие жители Крытска, пошли от чужеземных купцов, привозивших сюда по тогда еще судоходной Крытке свои товары и охотно вступавших в интимные отношения с местными красавицами. Это объяснение перекликается с первой версией о происхождении названия города. Другие краеведы пишут в своих статьях о том, что гордые его жители давали своим детям экзотические имена в пику центральной власти в Петербурге и Москве, что, естественно, работает на вторую версию. Какая из них верна, рассудят время и историческая наука. Или не рассудят.

Как бы то ни было, секретаря райкома Зевова звали Миносом Ероповичем. А за глаза – просто Европычем, что, как мы узнаем позже, было прозвищем просто провидческим.

В обкоме долго чесали ответственные партийные потылицы, прежде чем рекомендовать районной партконференции коммуниста Зевова на пост первого секретаря райкома. И биографию под лупой изучали, и по генеалогическому древу Зевовых прошлись до пятого колена, и с Москвой советовались. И приняли все-таки верное решение – рекомендовать. И не прогадали. Потому что при Миносе Ероповиче районная парторганизация буквально расцвела. Все начинания, что шли из Москвы через область, в Крытске обретали крылья. В рамках антиалкогольной кампании здесь не только закрыли единственное в районе кафе «Зарница», на невзрачной вывеске которого местные диссиденты годами замазывали третью букву, а вместо нее рисовали жирное «д», но и запретили продажу содержащих алкоголь кваса и кефира. Когда же из центра пришел посыл на ускорение, на Крытском заводе ЖБИ по инициативе Зевова резко сократили время заливки бетона, в результате чего производительность труда возросла неимоверно и на поросшем бурьяном заводском дворе выросли египетские пирамиды готовых железобетонных изделий. Именно в это время у директора Дедалова и родилась счастливая мысль о грандиозной стройке, прославившей Крытск в конце девяностых на всю страну.

Затем, если помните, свершилась перестройка со всеми вытекающими последствиями, и крытская партийная организация прекратила существование, а весь аппарат райкома перекочевал в районную администрацию, которую, понятное дело, возглавил Минос Еропович. Впрочем, теперь его уже совершенно открыто и даже официально звали Европовичем. Конечно же, еще будучи секретарем райкома, он о прозвище знал, верные люди ему докладывали, а легкомысленные шутники потом горько сожалели, что распускали языки. Но теперь, когда времена переменились, глава администрации, всегда чуткий к новым веяниям, стал законченным либералом-западником, твердо ориентировался на европейские ценности и ничего не имел против нового отчества. Более того, в узком кругу он любил хвастать, что среди его предков по материнской линии была некая родовитая дама по имени Европа. Хотя при чем здесь отчество?

Минос Европович, кстати, поменял не только отчество, что при всей значимости для политика остается делом личным, он добился смены и герба Крытска. Теперь на нем вместо устаревших символов кожевенного производства и железобетонных изделий красуется лобастая голова белоснежного быка – в конце концов, с ордынских времен и по сей день места здесь животноводческие. А что еще совсем недавно крытчане на разваливающемся «пазике» ездили в Москву за мясом и колбасой, так это всем известные издержки застойной экономики.

Буду откровенен с читателем: главная заслуга в смене крытского герба все-таки принадлежит не Миносу Европовичу, а его супруге Пасифае Гельевне. Да и вообще пора нам перейти к ней – ведь главного героя нашей истории, Миню, родила именно она.

* * *

До своего завидного замужества девица Пасифая, зоотехник по образованию, работала на станции искусственного осеменения. Работа была ей по душе. Девушке нравилось хотя бы косвенно участвовать в зарождении новой жизни. И она, в ту пору чистая и невинная, вводя в коровье лоно мутную белесую субстанцию, испытывала странное возбуждение сродни плотскому желанию, которого она тогда толком и не знала.

Однажды на станции, где работала Пасифая, случился переполох – приехали высокие гости из области. Их сопровождал завсельхозотделом райкома партии Минос Зевов. Рассказывать и показывать выпало Пасифае. От волнения у нее дрожали руки, и она никак не могла приладить шприц с семенем куда нужно. «Небось незамужняя?» – по-доброму, по-партийному пошутил Минос, и она зарделась от смущения. И ощутила то самое. Потом они встретились на районном партхозактиве. Зевов сам подошел к ней, сказал что-то ободряющее, взял за руку. В общем, в скором времени сыграли районную свадьбу. Потом Пасифая ушла в декрет, родила Ариадну и на работу больше не выходила. Да и слыханное ли дело, чтобы супруга завотделом, а потом и первого секретаря ковырялась в коровьих матках…

Через год после Ариадны родилась Федра. Девчонки-погодки росли, радовали родителей, отец по занятости своей не мог уделять им много внимания, зато мать от них не отходила. Но к середине девяностых у Пасифаи появилось свободное время, и она стала задумываться, чем бы его занять. В заработках она не была заинтересована: и в райкомовские времена Минос, помимо нехилой зарплаты, имел «конверт» и прочие заслуженные партийные блага, а теперь и вообще греб деньги лопатой. Это только так говорится, что греб, ему и грести не надо было – другие подгребали ему и толстые конверты, и дорогие подарки. Так что о деньгах в доме Зевовых не думали. Однако, пока девчонки были в школе, занимались в кружках и музучилище, Пасифая неприкаянно бродила по лабиринту огромного особняка – горничная, кухарка и садовник отобрали у нее все заботы хозяйки. И она, помаявшись от безделья, вышла на старую свою работу.

Приняли ее так, будто и не увольнялась. И она с головой окунулась в любимое дело, по которому, как выяснилось, здорово истосковалась. А в деле этом многое переменилось. Нет, репродуктивные органы коров и быков никаких изменений не претерпели. Зато поменялись заказчики. Колхозы и совхозы захирели, и клиентура пошла другая: мелкие фермерские хозяйства, несколько крупных латифундий латиноамериканского толка, причем одна из них и впрямь принадлежала богатому аргентинцу. И фермеры, и серьезные животноводы, в отличие от прежних, колхозно-совхозных, заказчиков, за свои кровные денежки готовы были выпить у осеменителей не то что семя – кровь. Наш простой деревенский среднерусский бычок-здоровячок, пусть и крепкий, и дающий неплохое потомство, был у них не в чести – подавай им семя элитных производителей, а такого семени на всех не напасешься. Ситуация стала несколько подправляться, когда упомянутый аргентинец выписал со своей мясной родины суперэлитного, архиэлитного белого быка.

Его так и звали – Toro Blanko, Белый Бык. Огромный, белоснежный, как майское облако, с загнутыми вниз тяжелыми черными рогами, он казался Пасифае воплощением мужского начала, его сутью, квинтэссенцией. Опыт зоотехника подсказывал ей, что Белый способен перевернуть мясо-молочное животноводство района, поднять его на новый уровень, сделать Крытск всероссийской продовольственной кладовой. Она так убежденно говорила об этом светлом будущем родного города, что ей поверил даже Минос, с советских времен привыкший трезво оценивать любые экономические тренды. И когда речь зашла об изменении крытского герба, он поддался на уговоры супруги и вставил в него бычью голову. А в городской администрации с ним никто не спорил. Бык так бык.

Часами Пасифая могла любоваться уверенными движениями Белого, когда тот неторопливо прохаживался по загону, лениво подбирал широкими чувственными губами комья комбикорма, с античным бесстыдством поливал желтой, мощной, словно выпущенной из брандспойта струей вскопанную собственными копытами землю. Когда же Белого подпускали к лжетелке и он с налитыми кровью глазами бросался на обтянутый коровьей шкурой станок, вонзал в него свой неимоверного размера восхитительный фаллос, у Пасифаи перехватывало дыханье, нарастало сладкое томление внизу. Оргазма они достигали одновременно.

Пасифая дивилась своим ощущениям, которых не испытывала с девичества и первых лет замужества. Особенно поражало ее то, что при обычной, рутинной для нее операции – введении в вагину местной буренки семени Белого – ее, опытного техника-осеменителя, внезапно охватывала необъяснимая тревога. И лишь когда это повторилось несколько раз, Пасифая поняла, что это ревность.

* * *

В другое время Минос непременно обратил бы внимание на необычное поведение жены: с работы она порой возвращалась за полночь, забросила дом, почти не общалась с дочками. Но сейчас ему было не до Пасифаи. В Крытске начиналась Большая Стройка.

Читатель, возможно, не забыл, что еще в райкомовские годы на Крытском заводе железобетонных изделий в результате резкого роста производительности труда проявились первые признаки столь нехарактерного для плановой экономики кризиса перепроизводства. Пока завод оставался государственным, директору Дедалову это было по барабану. Но в начале девяностых трудовой коллектив приватизировал предприятие, потом были выпущены акции, и Крытский ЖБИ превратился в ОАО ЖелБет. Подержав ценные бумажки в кубышках и не обнаружив в них ни малейшего прока, трудовой коллектив стал их потихоньку распродавать, в результате контрольный пакет сосредоточился в руках Миноса и Дедалова. Крохи остались у самых упертых миноритариев, не пожелавших расстаться с акциями и надеждами на дивиденды.