При вечернем и утреннем свете - Дмитрий Сухарев (Сахаров)

6. Балатонская тетрадь

Черемухи

А у венгров и черемухи цветут!Вот приехал я в венгерский институт,А в окне, гляжу, они стоят, белы,И черемуховый дух во все углы.

И сирень цветет у венгров, и миндаль,И ничуточки мне этого не жаль,По кювету маки алые — и пусть,А учуял я черемуху — и грусть.

Вот уехал я из дома в холода,Вот приехал я, товарищи, сюда.Что я видел под Москвою? — белых мух.А у них уже черемуховый пух.

Не творил ли нас господь навеселе?Больно много он напутал на земле.Ну, миндаль пускай у венгров, леший с ним,Но черемухи-то нам нужны, не им!

1968

Мадьярское застолье

Когда язык уму не внемлет,Когда опять кувшин подъемлетХозяин-старикан,А обе дочери с мужьямиВовсю следят, сказать меж нами,Не пуст ли твой стакан,—

Тогда, русак, держись валетом,Пить — пей, но не забудь при этом:Теперь не до речей!Налей-ка сам обеим сестрам,Кувшин, ведь он на то и создан,Чтоб пелось горячей.

А песни Кларики так хриплы,Что, как смычка по скрипке скрипы,Извлечь умеют дрожь.И вот признательно и робкоДуши фанерная коробкаВибрирует… Хорош!

Готов, давись слезой прогорклой!Туда, где солнышко за горкой,Рванись — и протрезвей.Там за полями, за лесамиПоют не ангелы — мы самиИ хриплый соловей.

Когда мужья долой с катушек,Мадьярки света не потушат,Коль песня горяча.Ах, есть кому в полнощном домеВодить нездешнею ладоньюВдоль влажного плеча…

1965

Черный дрозд

А кого же, вот вопрос,Так от страсти распирает?Это вот кто: черный дроздСвои песни распевает.Так себя он распалил,Что — хвалите не хвалите —Все равно он будет лить, и лить, иЛить, и лить свое, как лил.

Потому он черный дрозд,Что имеет черный хвост,Вообще, помимо клюва,Черный он во всех местахИ попеть большой мастак.

Все акации в цвету,Дрозд поет, а пчелы — ууу,Ну и духууу,Ну и цве́тууу,Ууу как сладко, мо́чи нету!Тяжелеют на лету.

Всяк свои имеет страсти:Пчелы — по медовой части,Дрозд попеть,А я мастакПоваляться просто так.

Не по этой ли причинеЯ до чина не дорос —Вот вопрос.Пустой вопрос!

Так уж рад я, что живу,Что приписан к белу свету.Гроздь акации сорву,О, как сладко, мочи нету!Дрозд поет,А пчелы — ууу.

1965

Колокола

Живем в сени колоколовТиханьского аббатства.Здесь храм воздвигнут будь здоров,Да оскудела паства.

Уж не морочат сирый людНебесные фальцеты,Зато безбожникам даютОрганные концерты.

Орган с бессмертною душойСекретничаетрадиЕе потребности большойВ гармонии и ладе.

Орган туда уносит нас,Где скорбь души не травит,А ко́локола бренный глас —Он телом нашим правит.

Известно нам из древних книг,Что ко́локола звукиЯзык развязывали вмиг,А там, глядишь, и руки.

Когда порой колокола́Глаголом одержимы,Такие варятся дела,Что валятся режимы.

Но отшумели те деньки,И нет расстриг-монахов,И динь-динь-дини далекиОт этаких замахов.

На скамьях нет свободных мест,Внутри светло и чисто,Мы здесь, нам по сердцу приездСтоличного солиста.

Мы озираем божий храмБез истовой натуги,И важно льются в души намПрелюдии и фуги.

1968

«Тихань. Листья облетели…»

Ти́хань. Листья облетели.В камне выдолблены кельи.В келье тесно, будто в стойле.И -подсказанное чувством —Имя: Тихонова Пустынь!Ой ли…

Дочь ли киевского князяПрикопала русский корень,Чтобы, в грот как в гробик влазяИ судьбе своей покорен,Здесь долбил печерский инокБелый камень и суглинок?

Кто придумал, что в пещере —Ближе к богу?Эти щелиПо соседству с преисподней!

Ах, насколько превосходнейЖить повыше,Жить на крыше,Сверху истины глаголя!

Я — гойя[5]…

1970

Такой лайф

Так мирно в Ти́хани ночами.Лишь истребители впотьмахНет-нет рванут ночное небо,И двери хлопают в домах.Двадцатый век, большой размах,Большие скорости и страсти,Ночное небо рвать на части —Хороший тон.И снова тихо.Небо, сводящее концы с концами,И темное мерцанье —Балатон.

Фонарь на моле миг да миг,Сверчок какой-то свирк да свирк,Брехун далекий гав да гав,—Но несинхронно.Такой, ребьята, лайф.Такой, ребьята, лайф у Балатона.

Гляди, ребята, веселей,Ей-ей, от хлопанья дверейЕще никто не умирал.Неплохо!Такой, ребята, лайф.Эпоха Большого оптимизма.

1970

«Пела песню женщина из Пешта…»

Пела песню женщина из ПештаНад моей веселой головой,Над моими бойкими кудрями,Над горячей кровушкой моей.

Пела чисто, истово, красиво,Чуть умолкнет, все кричали: пой!Разводил руками: «Ну и сила!» —Аккордеонист полуслепой.

А моя головушка распухла,Я не знал чужого языка,Но порывы темного рассудкаХолодила женская рука.

«Жил я, жил, голубушка, и дожилДо своих до выдержанных лет —Вот и весел, как осенний дождик,И кудряв, как бабкин табурет;

Вот и маюсь, будто в одиночке,Прижимаюсь лбом к твоей руке;Вот и бормочу четыре строчкиНа своем родимом языке».

Аккордеонист полунезрячийСатанел от дыма и жары.Помню голос дивный и горячий,Я его не слышал с той поры.

Я не шел, голубушка, за гробом,Не читал прощального письмаИ гадать не смею, что за прорубьТы себе назначила сама.

Но я помню, помню этот голос,Вспоминаю пальцев холодок,Не забуду темный этот город,Эту ночь и винный погребок.

Аккордеонист полунезрячий —Как же он старался, старина!Выложился, справился с задачей,Не забылась песня ни одна.

1968

Деревня спит

Деревня спит. Лишь кошки под луноюЖивут какой-то жизнью потайною,Они черны иль черноваты —Все.Их дерзкие свидания чреватыПоследствиями. Кошки на шоссе.Показан мнеВечерний моцион,И онМеня ведет к кладбищенской стене,По ней, я вижу, стелются коты,Танцующие ритуальный танец,Сиренью тянет, ирисами тянет,На черном прорисованы кресты.

Я так скажу:Давно ли в страхеЯ вздрагивал при виде мертвеца?Но гроб за гробом на плечо ложился,И робости мой дух лишился,Я более не отвращал лица.Когда — так медленно — покой входил в отца,Он и в меня входил, лишь мерою иною,Лишь истиной, что очередь за мною,И я не отвратил лица.

Сиренью тянет. Ирисами тоже.Их много у кладбищенский стены.На ней видныВнезапные перемещенья кошек.Я так скажу теперь:Теряем и теряем год от года,Но новая свободаПриходит к нам взамен потерь,И с нею — новая забота.Она годов отнюдь не удлинит,А впрочем, что за радость — век прокиснуть,Не так уж страшно этот свет покинуть,Таким покинуть —Вот что леденит.

Сиренью тянет, ирисами тянет,А человека тянет в дом, к огню,А в доме ни души.

Так медленно чинюСвои карандаши…

1965

Подражание