FLATUS VOCIS - Farsi Rustamov

– Ты помнишь, Володя, – обратился он к вытянувшемуся перед ним по струнке парню, – на заре перестройки, появилась такая книга «Дети Арбата».

– Помню, товарищ полковник, это Анатолий Рыбаков, там что-то про диссидентов. – отозвался парень.

– Точно! А теперь посмотри вот на это! – Капронов протянул ему книгу, на которой было написано: Анатолий Robocop «Дети Горбатого».

– Смешно! – констатировал парень.

– Ничего смешного! – серьезно сказал Капронов и убрал книгу в стол. – Садись!

Володя уселся перед ним, сложив руки, как прилежный ученик.

– Сейчас сюда придет человек, – тревожным голосом начал Капронов, – Я буду с ним разговаривать, в смысле, снимать с него показания. Я хочу, чтобы ты был в соседней комнате, следил за каждым словом, за каждой интонацией. Пойми, это очень важно! В этом деле нет мелочей! Слишком многое поставлено на карту! Ты меня понял?

– Понял! – растерянно произнес Володя.

– Ступай! – сказал Капронов.

Через несколько мгновений после того, как Володя скрылся в соседней комнате, в кабинете Капронова появился Иван Антонович. Держался он невероятно уверенно и выглядел, подобно кредитору, пришедшему с визитом к своему должнику.

– Здравствуйте! – обратился он к полковнику, тот молча кивнул ему в ответ.

Иван Антонович уселся в кресло и оживленно заговорил:

– Посмотри, сколько у вас тут всякой техники! Компьютеры, камеры, датчики, сенсоры! Скоро уже и людей не понадобится! Понаставят вокруг роботов. – Иван Антонович на секунду задумался, а затем протянул, – Да-а! Очеловечить машины в наш век несложно, ведь люди стали столь бессердечны!

– Вы понимаете, почему я Вас сюда пригласил? – с какой-то неуверенностью в голосе спросил Капронов.

– Понимаю! – ответил Иван Антонович. – А вот понимаете ли это Вы?

Полковник молча открыл книгу и принялся читать ее вслух:

– Речь идет о тайной организации, стремящейся к переустройству мира. – Капронов на мгновение закашлялся. – Руководит ею только тот, кто понимает правила игры, по которым само это переустройство происходит. Как только пропадает понимание, теряется лидерство в организации. В определенном смысле лидерство здесь вообще отсутствует или, по-другому сказать, не имеет никакого значения. Если кто-либо хотя бы на время осознаёт принципы переустройства и поступает, в соответствии с этим пониманием, формируя вокруг себя отвечающую этим принципам действительность, то дело организации живет и процветает. Если кто-либо утрачивает это понимание, он незаметно для себя самого выпадает из организации.

– Что вы на это скажете? – испуганно спросил Капронов.

– Картина начинает проясняться! – задумчиво произнес Иван Антонович.

– Это сложно с чем-то сравнить, – продолжал Капронов, – но для примера возьмем, что словно бы делается скульптура из камня. Притом никакого конкретного художника нет. Каждый может подойти к каменной глыбе с теслом и ударить, но отсечь от нее часть может только тот, кто понимает замысел творения самой скульптуры. Ветры могут бесцельно облизывать глыбу веками, толпы народа будут бездумно взирать на неоконченное творение, находя в нем сотни ложных смыслов, но отсечь от этой глыбы все ненужное может только тот, кто понимает изначальный замысел.

– Теперь Вы понимаете, – спросил Иван Антонович, – почему я здесь?

– Этого не может быть! – дрожащим голосом произнес Капронов. – Это всего лишь книги! Жалкие испачканные листки бумаги! Черные буквы на белом фоне!

– Можно находиться в стаде слонов и не слышать их болтовни, – улыбаясь, произнес Иван Антонович, – а кто-то слышит музыку и в милицейском свистке.

– Этого не может быть! – продолжал полковник. – Я ведь сам Вам это все рассказал! Стойте, Вы никуда отсюда не выйдете! – вдруг закричал Капронов.

– Вы не сможете остановить ни меня, ни того, что происходит. – спокойно произнес Иван Антонович. Затем он встал и уверенным шагом направился к выходу. Полковник Капронов сидел, молча уставившись в стену.

37

Лишая город тысячи зеркал, перед которыми тот красовался, как Нарцисс в сиянье дня, воскресный вечер плавно развернул по кругу нормали отражений в окнах, дав обитателям светящихся во мгле жилищ возможность поглядеть на собственные лица, скользящие поверх покрытых снегом крыш. Довольная увиденной картиной, Арина обернулась в фуэте и упорхнула из открытой двери спальни на шум струящейся воды.

Артемий склонился над белой ванной, указывая Сати пальцем на бегущий по ее дну ручей.

– Посмотри на то, как струится вода! – объяснял он ей. – Она не просто течет ровными параллельными линиями. Каждая тонкая струйка ударяется сначала об один край, образуемый потоком, затем отражается под тем же углом и ударяется о другой. Так они и отскакивают от этих стенок, словно мячики. Струй же этих очень много. Поэтому мы видим, будто они сплетаются в косу.

Казалось, что такой маленький ребенок не может понять подобного объяснения. Арина была в этом абсолютно уверена, но Сати вдруг сказала:

– Если мы намочим мячик и ударим его о стенку в коридоре, то он нарисует на полу такую же линию.

Артемий улыбнулся и поцеловал Сати в щеку.

– Точно! – сказал он ей и добавил, – Через пять минут вода наберется! Ты можешь пока поиграть!

Выйдя из ванны, Артемий обратился к Арине со словами:

– Завтра мы улетаем на Кипр!

– Как это улетаете? – спросила Арина взволнованным голосом.

– Во-первых, не улетаете, а улетаем! – поправил ее Артемий. – А, во-вторых, Сати остается здесь. Эта дорога для нее может оказаться слишком долгой!

– Но у меня нет с собой никаких вещей! – возразила Арина.

– Илья все устроит! Не волнуйся! – уверенно сказал Артемий.

38

– Здравствуйте, Михаил Никанорович! – вежливо произнес один из вошедших в кабинет людей.

– Здравствуйте! – дрожащим голосом ответил полковник Капронов.

Вошедших было четверо. Серые двубортные костюмы прокурорского покроя загородили половину стены. На всех четверых были одинаковые галстуки с каким-то неподобающе несерьезным изображением ослиного уха.

– Какие можете предоставить объяснения? – спросил все тот же голос. – Это Вам не сражаться с авторами граффити: «Если Литва вступит в НАТО, Россия вступит в Литву». Не правда ли?

– Ситуация невероятно сложная! – стараясь звучать как можно более уверенно, констатировал полковник Капронов, нервно барабаня при этом пальцами по столу.

– Ах, вот оно как! – воскликнул все тот же голос. – Это ты, сучий потрох, будешь нам говорить, что «ситуация очень сложная»!

У Капронова застрял комок в горле. Прокашлявшись, он через силу произнес:

– Мы послали за ним наших людей! Они все устроят!

– Наших людей! – ухмыльнувшись, повторил пришедший. – А ты после всего можешь быть уверен, какие люди остались нашими?

– В них я абсолютно уверен! – произнес Капронов.

– Абсолютно! – усмехнулся пришедший, – Это ты своему начальнику федеральной покрышки будешь заливать! Предвидеть будущее можно только тогда, когда руководишь настоящим! А ты это настоящее уже просрал! И не только для себя самого!

Говоривший с грохотом поставил на стол перед Капроновым ослиное копыто, на котором вертикально была закреплена прямоугольная рамка. Внутри нее желтым блеском сверкнули две параллельно натянутых струны. К нижней из них тонкими золотыми кольцами за обе лапы был прикован живой воробей. Струна была настолько тонкой, что для того, чтобы удержаться на ней, изможденной птице приходилось бешено махать крыльями, ударяясь о верхнюю струну, издававшую при этом истошный нервный звук.

– У тебя сорок четыре часа! – бросил Капронову пришедший. – Сорок! – повторил он, поднимая вверх четыре пальца левой руки, – Четыре! – и шлепнув по тыльной стороне ладони крест-накрест четырьмя пальцами правой.

39

Солнечное побережье Ларнаки вспенивало лазурную гладь Средиземного моря гребными винтами теней от развесистых пальм.

– Посмотри на эту красоту, – сказал Артемий Арине, проходя мимо яхты, на борту которой синим италиком было написано Pershing 76. – Длина двадцать три с половиной метра, сухая масса пятьдесят тонн, корпус из стеклопластика, автопилот Raymarine C-7000, мощность двигателей две тысячи лошадиных сил, максимальная скорость 47 узлов.

– Сколько это в километрах? – спросила Арина.

– Это просто запомнить! – сказал Артемий, уверенно шагая по пирсу. – Тысяча восемьсот пятьдесят два, как год рождения великого мексиканского мастера гравюры Хосе Гваделупы Посады, – это столько, сколько метров в морской миле. Миля в час и есть узел. На парусных судах для измерения скорости в былые времена сбрасывали в воду специальный трос, называвшийся лаглинем. На нем завязывались узлы с промежутком в 50 футов 8 дюймов, это столько, сколько хватит, чтобы уложить по его длине 608 дюймовочек или одного взрослого клюворылого кита. Лаглинь сбрасывали за борт во время движения парусника и считали количество узлов, сматывающихся с лебедки за полминуты. Число узлов соответствовало скорости судна в милях в час. Так что максимальная скорость Pershing’а где-то 87 километров, что, несомненно, впечатляет.