"Цесариус" обреченный... - Станислав Жейнов

Выпили. Картограф заметно взбодрился.

— Общество больно предательством. Зайдем в порт, напомните: дать телеграмму правительству: "Панацея найдена! Срочно запретите рожать предателей, а заодно и потенциальных жертв их коварства!" Так просто, и почему никто до меня?.. Подпись поставьте свою. Дарую Вам славу этой гениальной мысли.

— Порт… сказал тихо смотритель, усмехнулся. — Ну допустим, переберемся на плоты… и что дальше?

— В философском смысле?.. все тоже самое — ничего не изменится…и через год и еще… песок сыпется, халва не вкусная, завхоз столичной филармонии пропил еще два тромбона…

— И все-таки… Есть шанс, что на нас кто-нибудь наткнется?

— Поразительное существо человек, ум его неспокоен, пытлив. Столько уже всего: письменность освоил, капусту квасить научился, придумал педикюр, галстук, сперматозоиды посчитал, и все мало… все спрашивает, все ему пригодится…

— Не пойму, чему вы так рады? Какие перспективы так вдохновляют? поделитесь… Меня вот, будущее как-то настораживает. У нас ведь, так понимаю, не только еды, но и воды почти нет?.. — Смотритель произнес это повысив голос, и многие за соседними столиками замолчали, повернули к нему лица.

Константин усмехаясь:

— Ая-яй, маху дал: как это я не подумал? Как хорошо, что напомнили. Пошлите на рынок за баранками и попить чего-нибудь…

В зал вошел, грузный, коротко стриженный мужчина. Один из "старших", механик. Он быстро оглядел зал, нашел картографа, и тяжело дыша поспешил к нему.

— Месье Рум, у меня к Вам дело.

— Месье Курд, присаживаетесь. Я угощу вас, — улыбаясь сказал Константин, наполнил свою рюмку и поставил на краю, возле механика. — Знаю, что скажете. Этого следовало ожидать… — Опустил взгляд на стол, пальцы рук принялись выстукивать по крышке, как по клавишам рояля, — … но вряд ли чем-то помогу. Капитан отстранил меня от занимаемой должности.

Курд сел на свободный стул, взял в руки рюмку, подержал недолго и вернул на стол.

— Что же делать?

— Ничего. Откажитесь.

— Не могу… это моя работа… Всю жизнь не везло, — сказал он, немного помолчав. — Если бы огонь пошел с кормы…

— А может уже все? — сочувственно спросил смотритель.

— Целехонек. В машинном дыма меньше чем тут. Месье Константин, скажите: зачем запускать? Какой теперь смысл, куда плыть? На течение вышли, кораблю остались часы, зачем этот риск?

— А вы только представьте! — сказал картограф. — Мы запускаем двигатель, винты взревели, шхуна, с деферентом сорок пять градусов, поднимая двадцатиметровые волны несется в порт, и уже в полдень, спящий Тиру будят сторожевые пушки, возвещая о прибытии легендарного цесариуса!

— Но это же не возможно, месье Рум. Максимум, того, что может двигатель…

— Знаю-знаю… но подумайте: слава старшего механика Курда Острояни переживет многие, многие поколения. Про капитана Женьо — напишут песни. Фамилия Рум — станет именем нарицательным, так назовут все нерешительное, губящее. О том как он, по прибытию, переодетый женщиной, бежал от суда в оазис пустыни Сухани и застрелился, вытанцовывая голышом на столе борделя "Не мираж!", — ученики пятых классов будут писать в школьных изложениях.

— Вы разрешите господа? — раздался громкий голос капитана Женьо.

Разговоры смолкли. Старшие поднялись с кресел, почтительно понурили головы. Константин зевнул, положил кулаки на стол, уперся в них подбородком; безразличный взгляд вычитывал еле заметные слова на коньячной этикетке. Вспомнил, что хотел покурить, нащупал трубку во внутреннем кармане кителя.

— Благодарю друзья, иного от вас и не ожидал, — значительно произнес капитан. Презрительно посмотрел на картографа, покусал нижнюю губу и продолжил:

— Я не сам зашел сюда господа! Меня принес ветер перемен…

Чиркнула спичка, картограф сделал затяжку и сразу закашлял.

— Где-то далеко, где нет солнца, — раздражаясь говорил капитан, — где не родит земля, и вода не утоляет жажду, в тех безнадежных краях — злые и ленивые прятали веер надежды. Рано или поздно он оказался бы в руках честных слуг народа, и это понимали враги человеческие.

Картограф от кашля начал захлебываться.

— Понимали, но не уберегли! — почти крикнул Женьо. — Смелым и сильным сопутствует удача! До часа ликования миг, но и море не всегда гладко, и не всякая птица летает, и снег увы не весь бел! Нашелся перевертыш и в нашем светлом союзе. Он поджог ларец с веером драгоценным, думал сгинет надежда с пеплом, с памятью о светлых хранителях, и о цели их великой. Разлетится, канет в пучине морской…

Константин поднялся придерживая рот кулаком обошел сгорбленных, похожих на пингвинов "старших", и вышел из зала.

В коридоре, упершись рукой в стену кашлял еще несколько минут.

"Никуда не годится… раньше это было просто вредно, а теперь еще и больно… Весь табак в воду… сегодня же! Нет, сегодня трудный день… Веер надежды… Это конечно прекрасно… — Потянул за цепочку, достал из кармана часы, поднял к свету. — Ну что "Цесариус" — твои последние мили. Нет, еще пол часа".

— Месье Константин, — услышал он за спиной.

Повернулся, от долгого кашля глаза прослезились, и фигура человека была размытой.

— Я помощник старшего оформителя, месье Константин. У меня к Вам дело.

— Александр, кажется?

— Александр Бец, месье.

— Да-да… Что у Вас Александр?

— Вторник месье. Нам нужен новый определитель. Капитан Женьо сделал сегодня много распоряжений… а нам ничего не сказал…

— Не сказал?

— Нет, а уже время. Нам сделают выговор. Что будем писать? месье Константин.

— Правду.

— Правду? Это как?

— Формуляр зачета с собой?

— Да.

— Давай.

Помощник раскрыл перед картографом папку, в ней был почти заполненный бланк, только графы: "название судна" и "определитель" были пусты. Быстро и неряшливо картограф нацарапал "Цесариус…" Поставил дату и подпись.

Константин вернулся в зал; тут ничего не изменилось: капитан все еще проповедовал, старшие не садились, внимали старательно, потупив головы. На цыпочках, чтобы не мешать картограф подобрался к своему столику, и тут ни с того ни с сего с шумом плюхнулся в кресло, хлопнул в ладошки, потер одну об другую, взял в руки бутылку коньяка, громко процедив сквозь зубы слюни, крякнул. Капитан замолчал, старшие повернули лица к Константину. Рюмки зазвенели. Картограф наполнял неаккуратно, то и дело задевал горлышком бутылки. Насвистывая какой-то мотивчик, поднес рюмку ко рту, вдруг замер, оглянулся по сторонам, с деланным испугом, моргая, стал заглядывать в глаза окружающим.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});