После измены (сборник) - Мария Метлицкая

Сашка не понимал, что происходит. Смотрел на меня, а спросить боялся. Мы почти не разговаривали – привет, пока. Каждый жил своей жизнью. Он не выдержал первым. У него началась истерика, он кричал, что так больше продолжаться не может. Что я измучила его, бедного. Что я садистка и мазохистка в одном лице. А я спокойно на него смотрела, без эмоций. Это распаляло его еще больше. Я поинтересовалась, какие у него ко мне претензии и как он хочет изменить нашу жизнь. Он ответил, что такой режим отношений его категорически не устраивает. Напомнил мне, что я его жена. Молил о прощении и – смешно – обещал исправиться. Умолял к нему вернуться. Говорил, что не может без меня жить. Не чувствует вкуса еды, не видит солнца и вообще – не хочет жить.

Он был смешон, беспомощен и слаб. Он плакал. Плакал навзрыд и размазывал по щекам слезы и сопли. Он был жалок, как провинившееся дитя. И мне стало его жалко. Представь себе – жалко. Никакого торжества победы я не испытала. Я поняла, что хочу его обнять и прижать к себе. Господи! Какие же мы, бабы, идиотки! Какие же беспросветные дуры! Все нам – поделом!

Короче говоря, в этот вечер мы выпили шампанского (и что праздновали?) и легли в кровать. И любили друг друга так, как не любили с молодых лет. Мы терзали друг друга до самого утра. Исступленно терзали, намеренно. Вытрясали друг из друга душу, не меньше. Смеялись, плакали, ненавидели друг друга, прощали и не прощали. – Рита прикрыла глаза.

– А потом? – тихо спросила я.

– А потом… А потом было утро, и я пошла на кухню варить кофе и готовить омлет! Вот и все, что было потом, собственно! Мы позавтракали, обсудили планы на вечер и разбежались по своим делам.

Помню, что он мне крикнул из машины: «Отвези серый пиджак в химчистку!» И я отвезла. Вот и все, собственно.

– Слушай! А давай закажем кофейку с пирожными! – оживилась Рита. – Очень хочется сладенького! Наверное, реакция на стресс.

Заказали. Молча пили кофе и с удовольствием поедали нежнейшие трубочки и эклеры.

– И ты все забыла? – спросила я. – Сумела забыть?

– Ну, знаешь… Простить – это не значит забыть! Хотя иногда я ловлю себя на мысли, спрашиваю себя: «Я забываю?» Я забываю, да. Но я – помню! Конечно, все помню! И с этим ничего не поделаешь. Просто надо решить – что тебе надо, собственно говоря? Нужно сократить собственные страдания, потому что это процесс крайне разрушительный. Поняла?

– Не совсем, наверное.

– Ну не сразу, не сразу. – Рита ободряюще улыбнулась. – Главное – ответь сама себе на вопрос: сможешь ли ты без него жить? В смысле, как тебе будет лучше – с ним или без него? Вот это главный вопрос, который ты должна решить. Тогда все имеет смысл – и твои жертвы, и долгий путь к прощению, и переделка себя – всей себя, ломка такая настоящая под новую ситуацию, и ущемление твоих амбиций, и все остальное. А потом, знаешь, я подумала: а почему я должна отдать его, готовенького, выпестованного, сделанного моими руками, такого вот успешного и хорошего мужика какой-то молодой и полной сил суке? Я-то жизнь на него положила! Здоровье отдала.

– Я поняла, – отозвалась я. – Наверное, поняла. Мне так кажется. Ты очень мне помогла, правда. Не в смысле того, что твоя беда облегчила мою, нет.

– Да я понимаю, в каком смысле! – Мы обнялись.

Я засобиралась домой. Чувствовала, что Рита очень устала и ей хочется поскорее остаться одной и улечься в постель.

Конечно, договорились созвониться и еще увидеться, сходить в Пушкинский и Третьяковку. Где-нибудь пообедать.

У двери я обернулась:

– А мальчика этого ты видела?

Рита покачала головой:

– Это, пожалуй, мое единственное условие – никаких контактов с его ребенком. Я даже мимо его фотографий прохожу и отвожу взгляд. Не могу. Тяжело. Наверное, когда-нибудь отпустит. Ребенок-то ни в чем не виноват!

Мы еще раз попрощались, и я медленно пошла по длинному коридору. Слышала, как защелкнулся замок в Ритином номере.

На улице только что прошел сильный дождь – мокрый асфальт пах свежеприбитой пылью. Я дошла до скверика перед Большим театром и села на скамейку. «Ни о чем сейчас не думать!» – приказала я себе. Получилось. Потому что думать о чем-либо совершенно не было никаких сил.

* * *

До дома от метро я плелась медленно, как старуха. Разделась и плюхнулась на диван. Закрыла глаза.

«Господи! – подумала я. – Неужели все подряд такие – от самых плохих до самых хороших мужей? Полигамность, моногамность… Рушатся семьи, рушится вера в человечество. Происходит обрушение душ. И рвутся сердца. Кому верить на этом свете, если предают самые дорогие и близкие люди? Или воспринимать все, как Светка Горб – без истерик и страданий, без пафоса? С иронией и даже – с юмором? Или – не грустить и отвечать тем же. Око за око, зуб за зуб. Вот тебе от меня, полигамной! Вопреки закону природы. Ведь так больнее!»

Рита не выходила из головы. И Сашка не выходил. Марголин! Лучший муж на свете! Пример для окружающих! Рита права – он не изменил. Он – предал. Поймала себя на мысли, что уже дифференцирую – где измена, а где предательство. Значит, уже готова оправдать своего. Придать его поступку другой статус. Сама усмехнулась. Ритин случай сложнее, болезненнее. Но вот только мне не легче от этого. Ей-богу – не легче!

Или – все-таки легче?

Три дня провалялась в постели. Бездумно провалялась. Позвонила маме и Анюте, сказала, что у меня грипп. Навещать не надо, да и опасно! К чему такие риски?

Все спокойненько со мной согласились. Правильно, у всех свои проблемы. Подумаешь, приболела!

* * *

Настойчиво звонил городской. Надоело слушать трезвон, и я взяла трубку. И обрадовалась, что взяла. Дядя Гоша! Самый близкий и любимый папин друг. Вместе выросли в маленьком городке в Белоруссии. Вместе учились в университете. Да и вообще – всю жизнь вместе, даром что один уехал в столицу, а второй остался в Минске.

Дядя Гоша рассказывал, что в Москве у него «очень важные дела», и сам рассмеялся:

– Какие дела у такой важной персоны с пенсионным удостоверением, сама понимаешь!

Я тоже засмеялась и очень ему обрадовалась. Дядя Гоша назначил мне свидание у третьей колонны Гранд-опера – так он шутя назвал Большой театр. Я было начала возражать – никакой колонны, приезжайте ко мне! Но он меня, как всегда, переспорил, назвав себя при этом назойливым и занудным старикашкой.

В семь вечера я, тщательно причесанная и накрашенная, в белых брюках и красном пиджаке, стояла у колонны Большого. Дядя Гоша шел навстречу быстрой и молодой походкой. Как всегда, элегантен, седовлас и красив. В джинсах и светлой ветровке.

Мы крепко обнялись и расцеловались. Я наговорила ему целую кучу комплиментов. Он был смущен и, кажется, очень рад.

– Куда поведешь, москвичка? Только в очень уютное, вкусное и недешевое место! – потребовал он.

– Здесь, в центре, дешевых мест нет в принципе, – засмеялась я. – А вы со своими «зайчиками» пенсионными!

– Не стоит волноваться! С такой юной и прекрасной дамой только в лучший ресторан!

«Ох, – подумала я. – Как был бонвиваном, так и остался. И годы, слава богу, не берут! Хотя, наверное, хорохорится. Привык быть мужиком – поди откажись!»

Все кафе были плотно заняты – мировой финансовый кризис, похоже, деликатно обходил Москву стороной.

Нашли столик в японском ресторанчике.

– Любите эту еду? – спросила я.

– Постараюсь полюбить, – ответил он.

Стало понятно, что с японской кухней он незнаком.

– Тогда – мастер-класс, – бодро предложила я.

– Ты же знаешь, я открыт всему новому и неизведанному, – с готовностью ответил дядя Гоша.

Я в который раз удивилась ему, теперь уже пенсионеру.

И в который раз нашла повод им восторгаться.

Он с интересом разглядывал интерьер японской едальни, кимоно официанток, крошечные фарфоровые пиалушки с горчицей, имбирем и соусом. Крутил в руках неподатливые и коварные, на первый взгляд, деревянные орудия для еды. И всему удивлялся и восторгался.

«Удивительное дело! – подумала я. – Как он умеет приспосабливаться к новым жизненным реалиям! И это в его-то весьма почтенном возрасте! Всему удивляться и всему радоваться. Без старческой брюзги и осуждения!»

Пили сливовое вино, болтали про всякую чепуху. Дядя Гоша смотрел на меня внимательно, не так, как всегда, что ли. Будто впервые разглядывал. Или мне это показалось? Откуда ему знать?

Мы обсуждали новые книги, фильмы. Ему было интересно абсолютно все! Удивительная свежесть и точность ума! Чудо, а не старик. Впрочем, какой он старик!

Дядя Гоша рассказывал, что в августе собирается в Рим, Флоренцию, Венецию. Уже составил – по Интернету! – маршрут. Экскурсии, предложенные заботливыми туроператорами, ему не интересны. Осенью мечтает прокатиться в Австрию, мечтает послушать «Тоску» и съесть венский шницель. «Человек строит планы! – подумала я. – А я пытаюсь построить еще своих близких. Чтобы все было по-моему. Так, как я считаю единственно правильным. Мне все время кажется, что права только я! Я не оглядываюсь на других и даже не пытаюсь их понять».