Хрупкие вещи - Нил Гейман

– Какую фразу?

– «В эту ночь всех ночей». Вы повторили ее уже трижды.

Он лишь молча взглянул на нее. Потом опять поманил – пальцем цвета иссохшей кости. Она вошла в дом, и он поднес свечу к ее лицу, близко-близко, и смотрел пристально и испытующе, и глаза его были не то чтобы по-настоящему безумны, но все же далекими от здравомыслия. Он смотрел испытующе, будто бы изучал, а потом тихо хмыкнул, кивнул головой и сказал только:

– Сюда.

Она пошла следом за ним по длинному сумрачному коридору. Мрак, бегущий от пламени свечи, ложился на стены причудливыми тенями. В этом пляшущем свете старинные напольные часы, и изящные кресла, и стол, казалось, слегка пританцовывали на месте. Старик долго перебирал ключи в связке, а потом отпер дверь в стене под лестницей. Из темноты за порогом вырвался запах – плесени, пыли, заброшенности.

Она спросила:

– Куда мы идем?

Он кивнул, как будто не понял вопроса. А потом сказал:

– Есть те, которые есть такие, какие есть. А есть те, которые не такие, какими кажутся. И есть еще те, которые только кажутся такими, какими кажутся. Запомни мои слова, хорошенько запомни, дочь Хьюберта Эрншоу. Ты меня понимаешь?

Она покачала головой. Он двинулся вперед, не оглядываясь.

Она пошла вниз по лестнице следом за стариком.

III

Где-то там, далеко-далеко, молодой человек бросил перо поверх еще непросохшей страницы рукописи, разбрызгав чернила по стопке бумаги и полированному столу.

– Никуда не годится, – сказал он уныло, тронул тонким изящным пальцем каплю чернил на столе, рассеянно размазал ее по тиковой столешнице, а потом тем же пальцем растер переносицу. На носу осталось темное пятно.

– Не годится, сэр? – Дворецкий вошел почти неслышно.

– Опять то же самое, Тумбс. Юмор, так или иначе, проявляется. Самопародия пусть ненавязчиво, но постоянно присутствует. Я ловлю себя на том, что пытаюсь бежать от литературных традиций и высмеиваю и себя, и писательское ремесло.

Дворецкий смотрел, не моргая, на своего молодого хозяина.

– Насколько я знаю, сэр, юмор высоко ценится в определенных кругах.

Молодой человек обхватил голову руками и задумчиво почесал лоб. Он вздохнул и сказал:

– Дело не в этом, Тумбс. Я пытаюсь создать фрагмент подлинной жизни, точное подобие мира – такого, какой он есть, – передать истинное положение вещей. А вместо этого я постоянно ловлю себя на том, что у меня получается ученическая пародия на своих же собратьев-писателей. Я вижу все их недостатки, я насмехаюсь над ними. Я пытаюсь шутить. – Он размазал чернила по всему лицу. – Но это не самые удачные шутки.

Из запретной комнаты наверху донесся зловещий надрывный вой, прокатившийся эхом по дому. Молодой человек вздохнул.

– Пора кормить тетю Агату. Тумбс.

– Слушаюсь, сэр.

Молодой человек взял перо и почесал ухо его заостренным кончиком.

У него за спиной, в тусклом приглушенном свете, висел портрет его прапрапрадеда. Нарисованные глаза были давным-давно вырезаны из холста, и теперь с лица на портрете смотрели живые глаза – смотрели прямо на писателя. Глаза мерцали рыжевато-коричневым золотом. Если бы молодой человек обернулся и посмотрел на портрет, он мог бы подумать, что это глаза большой кошки или уродливой хищной птицы, если такое возможно. У людей таких глаз не бывает. Но молодой человек не обернулся. Вместо этого он рассеянно потянулся за новым чистым листом бумаги, окунул перо в стеклянную чернильницу и начал писать:

IV

– Да, – произнес старик, ставя черную свечу на хранящий молчание клавесин. – Он – наш хозяин, и все мы – его рабы, хотя притворяемся для себя, будто это не так. Но в надлежащее время он требует то, чего страстно желает, и наш долг – обеспечить ему... – Он пожал плечами и с шумом втянул носом воздух. А потом сказал только: – Все, что нужно.

Гроза приближалась. В пустых оконных переплетах, где не было стекол, тяжелые шторы дрожали и бились, как крылья летучих мышей. Амелия прижала к груди носовой платок с вышитой монограммой отца.

– А ворота? – спросила она еле слышным шепотом.

– Они были заперты еще при вашем далеком предке, и он отдал четкие распоряжения, еще до того, как исчезнуть, чтобы так оставалось всегда. Но до сих пор существуют тоннели – то есть ходят такие слухи, – соединяющие старый склеп с новым кладбищем.

– А первая жена сэра Фредерика?..

Старик печально покачал головой.

– Безнадежно душевнобольная и при этом весьма посредственная музыкантша, терзающая клавесин. Он распустил слух, что она умерла, и кто-то, быть может, ему и поверил.

Амелия повторила про себя его последнюю фразу. А потом посмотрела на старика, и теперь в ее взгляде читалась решимость.

– А я? Теперь, когда я узнала, почему я пришла в этот дом, что вы мне посоветуете? Что мне делать?

Старик оглядел пустой зал и настойчиво проговорил:

– Бегите отсюда, мисс Эрншоу. Бегите, пока еще можно. Ради спасения вашей жизни, ради спасения вашей бессмертной ааа...

– Ради чего? – не поняла Амелия, но как только слова сорвались с ее алых губ, старик упал замертво. У него из затылка торчала серебряная арбалетная стрела.

– Он мертв, – в потрясении выдохнула она.

– Да, девочка, мертв, – подтвердил жесткий голос из дальнего конца зала. – Но он был мертвым уже давно. Очень-очень давно.

Амелия смотрела в немом изумлении, как тело, лежащее на полу, принялось разлагаться. Плоть сгнивала буквально на глазах и растекалась густыми струями, кости крошились и осыпались пылью, и уже очень скоро там, где лежал человек, осталась лишь лужа зловонной жижи.

Амелия присела на корточки и окунула палец в разжиженные останки. Потом облизала его и сморщилась.

– Да, сэр. Похоже, вы правы. Кем бы вы ни были, – сказала она. – Я бы сказала, что он был мертвым как минимум сотню лет.

V

– Я очень стараюсь, – сказал молодой человек, обращаясь к горничной, – написать книгу, которая отразит жизнь, как зеркало. Такой, какая она есть в действительности. До мельчайшей детали. Но у меня получается грубая злая насмешка. Что мне делать? А, Этель? Что мне делать?

– Не знаю, сэр, – отозвалась горничная, которая была молода и красива и появилась в имении при загадочных обстоятельствах чуть меньше месяца назад. Она раздула мехи, и горящий в камине огонь вспыхнул оранжево-белым жаром. – Это все?

– Да. Нет. Да. Можешь идти, Этель.

Девушка подхватила пустую корзину для угля и направилась к двери.

Молодой человек не стал возвращаться за письменный стол; он еще долго стоял в задумчивости у камина, глядя на человеческий череп на каминной полке и на два скрещенных меча на стене. Огонь в камине трещал и плевался искрами.

Звук шагов у него за спиной. Молодой человек обернулся.

-Ты?!

Человек, стоявший напротив, был почти что его двойником – белая прядь в золотисто-каштановых волосах могла бы послужить неопровержимым свидетельством родства по крови, если свидетельства были нужны. Глаза незнакомца были темны и дики, губы – капризны, но странно тверды.

– Да... это я! Твой старший брат, которого ты считал мертвым уже столько лет. Но я не мертвый... или, возможно, уже не мертвый... я вернулся... да, я вернулся с дороги, по которой не стоит ходить... вернулся потребовать то, что по праву – мое.

Молодой человек удивленно приподнял бровь.

– Да, наверное. Вполне очевидно, что все здесь – твое. Если ты в состоянии доказать, что ты тот, кем назвался.

– Доказать? Мне не нужны доказательства. Я требую то, что принадлежит мне по праву рождения, по праву крови – и по праву смерти! – Сказав так, он снял со стены два меча и протянул один, рукоятью вперед, своему младшему брату. – Защищайся, брат мой... и пусть победит сильнейший.

Сталь сверкнула в свете от камина, клинки слились в поцелуе, ударились друг о друга и снова слились в поцелуе – в замысловатом танце ударов и отражений ударов. Временами казалось, что это всего лишь изысканный менуэт или тонкий размеренный ритуал, временами – что это свирепая схватка, первозданная дикость, жестокость, которая движется быстрее взгляда. Они кружили по комнате, потом поднялись в мезонин, не заметив ступеней, и снова спустились в каминный зал. Они раскачивались на портьерах и на тяжелых старинных люстрах. Они запрыгивали на столы.

Старший брат был искуснее и опытнее и, вероятно, владел мечом лучше, но зато младший был посвежее и дрался, как одержимый, тесня соперника к ревущему пламени в камине. Старший брат протянул левую руку за спину, схватил кочергу и попытался достать ею младшего. Тот пригнулся и одним элегантным движением проткнул старшего брата насквозь.

– Со много покончено. Я мертвец.

Младший брат молча кивнул.

– Может быть, так даже лучше. На самом деле мне не нужны были ни особняк, ни земля. Я хотел только покоя. – Он лежал на полу у камина, и алая кровь вытекала из раны на серый камень. – Брат? Дай мне руку.