Фараон Эхнатон - Георгий Дмитриевич Гулиа

не понимает меня.

– Может быть, наоборот?

Фараон вздрогнул, точно его растолкали среди сна:

– Как ты сказал?

– Ты-то сам понимаешь царицу?

И в первый раз – ничего подобного никогда не видел Пенту! – фараон скорчился, как от боли, при упоминании царицы. «Неужели? – подумал жрец. – Неужели это так?»

Фараон, разделяя слоги, выговорил эти слова:

– Не желаю ее знать!

Его величество затрясся от злобы.

– Успокойся, – сказал Пенту.

– Не могу! Я чувствую, как жена моя и дети мои отдаляются от меня. Народ отдаляется от меня. Кеми уходит от меня…

– Это тебе только кажется…

– Кажется? – Фараон стал самим собою – царственным, волевым монархом. – Я вижу слишком далеко. И в этом, может быть, мое несчастье. Ты думаешь, я не знаю, что вокруг зреет недовольство? Да, да, недовольство!

– Оно всегда и повсюду зреет, – сказал мудрый Пенту. – С тех пор как существует человек и существует Кеми, всюду и во всякое время зреет недовольство. Сосчитай, сколько людей в твоем царстве. Превратись на миг в сокола и взгляни на землю свою: сколь она велика и как много на ней людей. А теперь превратись в мышь домовую и подслушай, что говорят миллионы…

– Ничего хорошего, Пенту.

Жрец возразил:

– Одни ругаются. Другие милуются. Третьи довольны. Четвертые…

Фараон не дал ему договорить:

– Это неважно, что думают и чем занимаются четвертые. Зачем все это, если у меня под боком творится нечто, от чего человек может вовсе лишиться разума?

– Это неправда.

– Что – неправда?

– Ничего особенного не творится.

– Если жена не понимает тебя? Если зять – Семнех-ке-рэ – мыслит по-своему? Если другой зять тоже шагает не в ту сторону, а дочери твои не поддерживают тебя – разве это «ничего особенного»?

Жрец дал понять, что все это именно и есть «ничего особенного». Фараон невольно рассмеялся. Как мальчик. Захлопал в ладоши. Ему стало так весело, будто напился вина.

– Очень хорошо! Очень хорошо! – воскликнул он. – Мои близкие и друзья превращают на моих глазах серое в белое, белое в черное. Очень хорошо! Значит, нечего опасаться? Значит, я могу сказать, что в государстве все идет отменно?.. Нет, нет! Не отвечай мне сразу. Подумай прежде. Подумай прежде. Подумай и скажи мне: все ли в государстве идет отменно?

Жрец по-прежнему старался не выдавать ни своих мыслей, ни чувств:

– Твое величество, с тех пор как существует вселенная, не было еще государя, который мог бы сказать: все хорошо в моей стране.

– Дальше.

– Если даже находился такой царь, то он вскоре раскаивался в своих словах.

– Почему?

– Потому, что убеждался в том, в чем убеждался.

– Я не понимаю твоего книжного языка. Говори яснее, Пенту. Говори, как говорят на рынке.

Жрец нахмурил брови:

– Я же не на рынке. Я не торговец зеленью…

– Вот это я знаю!.. Дальше.

– Нельзя сетовать на то, что в государстве что-то не ладится. На то оно и государство.

– Ты это говоришь как врач или как мой советник?

– Как врач.

– Что ж, по-твоему, я болен?

– Да.

– И тяжело?

– Да.

– Ты уверен?

– Да.

– Ну, так лечи.

Фараон плюхнулся на циновку, вытянул ноги, сложил на груди руки, закрыл глаза. И приказал:

– Лечи!

Жрец не трогался с места.

– Лечи, говорю!

Пенту присел на низенькую скамью, которая на трех ножках. Помолчал. Потер лоб… Нет, в самом деле, он убежден, что говорит правду. Разве плохи дела Кеми? Наступление хеттов на пограничные деревни? Но они могут и отступить! Восстание в Ретену? Оно окончилось. Тревожное положение на границах с Эфиопией? Там всегда было неспокойно…

– Твое величество, – проговорил Пенту, не глядя на фараона, – никто из нас не сотворен из камня. Тебе нужен отдых. Поезжай, твое величество, в Южный дворец. Проведи день, другой. Пробудь ночь на воде. При огнях. Слушай музыку. Это необходимо для здоровья.

– А дальше?

– Что дальше?

– Кто делами займется?

– Ты.

– А кто же предаваться будет веселью?

– Тоже ты.

Фараон присел. Уткнулся подбородком в колени. Так, как это делал в детстве. Пенту хорошо помнил совсем еще юного фараона. Юного принца.

– Послушай, Пенту, отвечай прямо и не пытайся морочить мне голову.

Пенту скорчил гримасу: он не одобрял увлечения фараона языком рынков и мастеровых людей.

– Понимаешь? Не морочь голову!.. Если к тебе приходят и говорят: бежал из каменоломни твой враг, заточенный тобою, – что ты скажешь?

– Стану искать его.

– Если его не находят?

– Наберусь терпения.

– А потом?

– Выдам сто хлыстов нерадивому хаке-хесепу.

– Сто?

– Может, пятьдесят. Для первого раза.

– Это мысль!

Фараон ударил палочкой из слоновой кости в бронзовую пластинку. И сказал вошедшему негру:

– Позови ко мне его светлость Маху.

Чернокожий выслушал приказание, не глядя на благого бога. И попятился назад, к двери.

– Скажи, чтобы шел поскорее!

Чернокожий приоткрыл дверь.

– Чтобы мчался сюда!

Чернокожий вышел в коридор.

– Пусть растрясет свой живот!

Чернокожий не посмел закрыть за собою дверь.

– Пускай спешит сюда этот грязный гиппопотам!

Фараон был словно горный поток: миг! – и сокрушит все на пути.

– Пенту, – крикнул он, потрясая кулаками, – ты всегда подаешь мне хорошие советы! Этих подлецов надо держать в черном теле. И тогда меня будут больше любить и уважать. Этот секрет я вычитал в одном старинном свитке времен Аменемхета Первого. Там очень хорошо говорилось о том, как следует вести себя власть предержащим.

– Жестоко?

– Именно жестоко, Пенту! Не жалея никого и ничего. Мне говорили, что впервые испытал этот способ фараон Нармер. Ведь он, Пенту, в один час из смертного князя превратился в живого бога, наподобие меня. В один час, Пенту! Я бьюсь – вот уже четырнадцать лет – со своими недругами и достиг не очень многого.

– Я этого не сказал бы, твое величество.

Вошел Маху. Вернее, вкатился. И кто-то невидимый прикрыл за ним дверь.

– Я у твоих стоп, твое величество!

Произнося эти слова, Маху смотрел на жреца. Но тот стоял к нему спиною.

– Маху, – сказал фараон, – Пунанх проявил нерадивость. Он упустил этого Усеркаафа. И тот бежал в Эфиопию. За ним послана погоня. Но беглец пока не пойман. Я приказываю: полсотни палочных ударов Пунанху. Немедленно! А остальные – потом. И передать ему: пусть ищет его на земле и под землей, в горах и на воде! Передай еще: не дай бог, не дай бог не поймать его и не водворить на место! Понял меня, Маху?

– Понял.

– Пятьдесят увесистых ударов.

– Так точно.

– И доложить мне тотчас же!

– Твое величество, Пунанх получит свое сполна.

Фараон кивнул; Маху удалился.

– Ты доволен, Пенту?

– Так же, как ты, твое величество.

– Я расстроен. Я