Лёха - Николай Берг

Другая из сидевших за столом женщин, пожилая, спросила — и Семенов понял, хотя язык и не был привычным русским — куда делся взводный, а после разъяснений взгрустнула и предложила выпить за упокой души всех павших. После этого уже Семенова сильно разморило, и он кивнул своим товарищам, что пора бы и честь знать. Застолье закончилось, поблагодарили радушных хозяев и отправились на боковую — на сеновал.

И даже не караулили этой ночью, расслабились.

Менеджер Лёха.

Все-таки жизнь прекрасна — подумал Лёха, когда после парилки приходил в себя, сидя в предбаннике маленькой баньки. И позавтракали по-человечески, и пообедали добротно — нельзя сказать, чтобы изысканно, но плотно и вполне человеческой пищей — каша со шкварками вполне по душе пришлась. И даже злобный этот Петров после вчерашнего уже не так глядел. Уже не злобно, скорее — озадаченно. Сам Лёха не мог внятно себе ответить — с чего вдруг отверз уста свои и изрек важное, выручая злобного токаря. А хорошо получилось. Всего-то вспомнил, что на форуме ВоТ прочел. А как здорово получилось! Ну, и немножко еще то помогло, что в помянутой игре у него этот несуразный танк был одним из любимчиков — хитрый Лёха прокачал по максимуму экипаж, поставил на танк самую лучшую пушку, оснастил всякими прибамбасами — и потому, играя в «песочнице», где обычно возились именно такие слабосильные машинки и новички — рвал противника свирепо своим экипажем мастеров. Кто б мог подумать, что пригодится! А — пригодилось. Значит не все потеряно, может оказаться, что знания окажутся важными не только для этих трех пехотинцев. На всякий случай Лёха стал вспоминать тактико-технические данные других танков из игры и неожиданно убедился, что помнит довольно много. Беда только в том, что не может отличить те машины, которые в войне участвовали от экспериментальных, типа Мышонка пресловутого. Но все равно — не так уж все и плохо.

Тут его опять позвали в парную, и, чтобы не упасть лицом в грязь, Лёха гордо пошел в самую жару. В такой жаре, наверное, сталь варят. Зато в парной нос стал дышать, и вообще легче стало, простуда отступила. Напарившись до звона, выбрались на свежий воздух. Собрались было идти на сеновал, ан местные не дали — как дорогих гостей разобрали по домам, чтоб не обижались холодным приемом. Семенов было стал возражать, но Евграф Филиппович уверил его, что мостик предусмотрительно разобрали, дорога потому не проезжая в деревушку, собаки чужих задолго услышат, даже если кто сюда попрется, а к тому же он и его соседи ночью сами покараулят, чтобы воины отдохнули по — людски. Возразить вроде как было нечего, и потому группа распалась. Лёха даже не очень удивился, когда оказалось, что его приветила та самая вчерашняя соседка. И, надо сказать, что и дальше он уже не очень сильно удивлялся тому, что ночью оказались они вместе с хозяйкой — она ловко скользнула к нему на печку — здоровенную, занимавшую половину небольшой избы. И вот там, на лежанке, близко к потолку, она и прижалась к нему всем телом — тоже пахнущим свежестью, баней и чем-то таким, отчего Лёха возбудился как подросток.

— Прямо духи с феромонами — еще успел подумать он.

А дальше думать уже не заладилось. Потому что огрызки мыслей типа: «Девайс интуитивно понятен, опция доступна, дурь какая в голову лезет, а сиськи у нее класс, и без силикона, а такие, чего это за ересь, еще никак подумай „ябывдул“» — никак не тянули на плод мыслительного процесса. Женщина оказалась стройной, что особенно было заметно в контрасте с тем, какой она была хоть и в праздничной, но мешковатой одежде, страстной, и, что особенно удивило Лёху — явно не без опыта, потому как в сравнении с ней виданные им не раз порноактрисы в подметки ей не годились, потому как были словно неживые. А эта была живая и именно сейчас Лёха ясно убедился, что настоящая женщина — это замечательно и ни с чем не сравнимо. Разумеется, если она Настоящая Женщина. Эта была именно таковой. И мягкой и крепкой и нежной и податливой и понимающей и очень смелой и в то же время послушной…

Боец Семенов

Расставание получилось тяжелым. Не кривя душой — самому было очень трудно уходить из гостеприимной деревушки. Единственно, кто остался спокоен — это Жанаев, на его широкой физиономии никаких чувств не отражалось, а вот остальные трое брели с дурным настроем. Не заходить в деревеньку было нельзя, а зашли — тоже вон что вышло. То, что Петров влюбился по уши, Семенова не удивило, его сослуживец моментально влюблялся не реже одного раза в месяц, причем влюблялся истово и самозабвенно. И совершенно искренне. До следующего раза. Ну и тут, разумеется, так и вышло — так, что не удивительно. Потомок тоже утром от шалой вдовушки вышел с глазами на пол-лица и широченной глуповатой улыбкой. Тоже, значится, любовь у них завертелась. Понятно, бабенка была хороша, белозубая, ладная, гибкая и улыбчивая. Все при всем, картинка. Чем-то она напомнила Семенову его собственную жену, потому, наверное, настроение и испортилось. Сразу по многим причинам. И потому что его жена тоже может стать такой же вдовушкой, голодной до мужской ласки и что сейчас она там, а он тут и потому, что если он останется здесь, то прикипит сердцем и получится так — бросит и жену и дочку. Такого у них в роду делать было не принято. А в том и беда, что уходить уже и не хотелось. Оно конечно и раньше — место, где удалось поспать и пожить безопасно сразу становилось очень симпатичным — даже кусок окопа почти дом родной, если в нем пожил, а тут не окоп, а вполне приятная и до мелочей знакомая деревня. И люди душевные, понятные, а что говор странноватый — так не удивительно — костромичи не так говорят, как ярославцы, масквачи — тем более, ну а уж про вяццких и говорить не стоит. И ничего, не мешает. Привык бы, делов-то. И помощь им пригодилась бы очень — самое время сейчас для крестьянской работы, а мужиков и без войны нехватка. Двое в город подались, двух в армию забрали, потому бабенкам пришлось и за мужиков работать.

И все это клубилось в душе, и радости никакой от этого не было.

Потому, когда утром уже собравшийся Жанаев явился к Семенову, решать пришлось и для себя самого. И непросто было решать. В общем, все же позавтракали, попрощались и двинули дальше. Женщины всплакнули, потомок с Петровым тоже в общем почти совсем до того же дошли, глаза на мокром месте были, но все же выдвинулись из деревни. Еще ело то, что на прощание Евграф Филиппович притащил старую, но ухоженную винтовку, той еще царской выделки — с граненым казенником и попросил обменять ее на улановский карабин.

— Вы ж нас бросаете, а германец враг серьезный. Понадобится если мосинка, то лучше бы покороче — прятать такую легче.

Жанаев согласился безоговорочно. Но старый винтарь все же проверил. Нормально все работало. Дед, впрочем, тоже карабинчик сноровисто проверил. Даже затвор разобрал-собрал, проверил пружину в магазине, отсечка-отражатель, точно повторив все, что делал Жанаев. Но не для того, чтобы как-то ущемить, а просто потому, что так положено у грамотных людей. Оставили ему еще четыре обоймы с темно-медными патронами. Петров выклянчил у строгого Семенова половину парашюта — тоже подарили. И пошли. И старались не оборачиваться. А в голове у Семенова вертелось негромко сказанные перед прощанием слова Евграфа Филипповича:

— Вы если фронт не догоните — возвращайтесь. Мы вам рады будем. А тебе, парень — особенно.

Может быть, еще и поэтому Семенов старался уйти подальше — от соблазна. Шли достаточно быстро, даже потомок втянулся и пер по лесу, башмаки обмялись по ноге и не терли.

Марш — он мозги от мыслей чистит, втягиваешься, идешь как механизм. День прошли спокойно, места были глуховаты, немцев и не слышно было, правда, на нескольких дорогах, что перескакивали с опаской, видны были свежие следы шин. Переночевали спокойно, плотно перед этим поужинав и пообедав заодно уж свежими харчами, что деревенские с собой надавали довольно щедро: курица вареная, яйца вкрутую, лук, чеснок, хлеб свежий, огурцы. И на следующий день шли ходко, пока не услышали далекую пальбу. Теперь Семенов пошел уже осторожно, периодически останавливаясь и давая знак остальным, чтобы дали послушать, что вокруг творится. И ведь сработало — услышал негромкий звяк сбоку. Сначала подумал обойти стороной, но тут Петров подкрался поближе и прошептал:

— Кто-то гаечным ключом что — то делает. Зуб даю! Наверное, наши.

Семенов поморщился. Во-первых, это Петров считал, что он подкрался, на самом — то деле треску от него было как от трактора. Во-вторых, с гаечным ключом вполне так же могли работать и немцы. Правда, пока они там бренчат и лязгают, можно легко подобраться поближе и посмотреть. Кивнув Петрову и приказав не лезть, пока он не разберется что к чему, Семенов сторожко двинул на звук, присматриваясь и прислушиваясь еще старательнее. Те, кто чинит технику — если не совсем уж дурные — должны охрану поставить. И не факт, что просто часового, вполне могут и секрет выдвинуть. И нарываться на секрет никак не охота.