Улыбнитесь, вы уволены - Кара Локвуд

Кайл прикрывает улыбку рукой.

— Спасибо, мам, — отвечаю я.

Подозреваю, что выгляжу весьма придурковато. Очевидно, сейчас не лучшее время заводить речь о деньгах. Мой вид должен говорить: «Я ответственная, я верну», а не вопить: «Финансовый IQ у меня как у четырехлетней, мне нельзя доверить даже собственный счет».

Папа и не взглянул на меня. Боюсь, он впал в транс и не может оторвать глаз от облегающего свитера на подружке Тодда. Тодд машет мне и без особой радости произносит: «С днем рождения».

Думаю, он считает, что безработные не имеют права праздновать день рождения. Дело либо в этом, либо в том, что он все еще недоволен моими безрезультатными поисками работы.

Оказывается, второе. Потому что не проходит и двух минут, как Тодд озвучивает свои мысли:

— Джейн даже не пытается найти работу. — То ли хочет меня напугать, то ли, как ребенок, не может устоять перед соблазном наябедничать.

— Очень даже пытаюсь, — возражаю я.

Это выводит отца из «свитерного» ступора.

— Джейн! Ты ведь не можешь ждать, что работа сама свалится на тебя.

Он словно попугай на плече у Тодда.

— А твоя квартира! — вспоминает он.

Я фыркаю, и ему это явно не нравится.

— Когда же наконец до тебя дойдет, что ты живешь не по средствам. Тодд считает, тебе будет неплохо и в квартире поменьше. Не понимаю, почему ты так за нее держишься.

Я посылаю Тодду убийственный взгляд Макгрегоров — этот прием я унаследовала от матери, которая одним суровым взглядом может завалить мчащегося на нее носорога. Хоть бы с Тоддом случился внезапный приступ ларингита. Он губит весь мой план по получению займа. Если с подачи Тодда отец снова взбеленится по поводу моих трех комнат, денег мне не видать.

— Никуда я не перееду, — отвечаю я, стараясь не повышать тона. На этот раз я не собираюсь кричать первой.

— Ну, это твоя жизнь, можешь бросить ее псу под хвост, — ворчит папа, глядя на меня поверх очков для чтения.

— Папа! — Мой голос поднимается почти до крика. Мне неудержимо хочется чем-нибудь ткнуть ему в глаза, но вряд ли после этого он выдаст мне кредит.

— Но это ведь напрасные расходы. Ты, такая умная девочка…

Можно подумать, мне пятнадцать и я беременна. А на самом деле мне уже двадцать восемь — э-э, двадцать девять — и я просто живу в квартире больше средней. Мне вдруг ужасно хочется сбежать домой. Или сказать: «По-моему, моя квартира — это только мое дело». Но я удерживаюсь. Нет, видно, с отцом номер не пройдет. У него денег не попросишь. Пора обрабатывать маму.

— Мы лишь хотим помочь, — вздыхает папа. И воздевает руки.

— Да, Джейн, мы о тебе заботимся, — добавляет Тодд. Вероятно, в качестве подарка он выбрал вмешательство в мои дела. Тем более что в руках у него ничего нет.

— Ужин готов, — радостно чирикает с кухни мама.

Обеденный стол впечатляет. В середине — огромный жареный окорок, словно из рекламы гастронома. Полдюжины тарелок с овощами и гарниром — в том числе две запеканки и гигантское блюдо картофельного пюре со сливками. Главное украшение стола — большой красивый букет белых роз и тюльпанов с нашей клумбы. Не хуже, чем в журнале «Ваш дом».

Почему я так редко приглашаю себя к родителям? Когда мой желудок, сжавшийся от строгой диеты — бутерброды с кетчупом и горчицей, — начинает урчать, я понимаю, что последний раз потребляла животный белок или зеленые овощи несколько дней, если не недель, назад. Удивительно, что волосы пока не выпадают.

Мама настаивает, чтобы папа прочитал молитву перед ужином; забавно, потому что с тех пор как мне стукнуло девять лет, папа неизменно засыпает на воскресной службе. Впрочем, он обращается к Господу безо всякого смущения.

— Господи, благослови эту жратву, — склонив голову, с обычным красноречием изрекает папа. — А теперь давайте есть.

С наслаждением втягивая носом запах еды, я накладываю всего побольше и ощущаю себя моряком, который в плавании сидел на одной вяленой рыбе и галетах.

Дина, подружка Тодда, ковыряется в тарелке и украдкой косится на пюре, словно боится, что оно втихаря соскочит с блюда и — прямо к ней на бедра. Когда я беру добавку, Дина смотрит на меня так, будто я собралась спрыгнуть на резиновом тросе с Эйфелевой башни.

— Не подавись, — шепчет Кайл, которого мама стратегически посадила рядом со мной (чтобы я не получила ни капли удовольствия от собственного дня рождения).

— Спасибо за совет, — бурчу я с набитым ртом.

Дождавшись, когда мы перейдем к десерту — вишневому пирогу и творожному пудингу, — мама наконец сбрасывает бомбу.

— У меня новости, — объявляет она, окинув взглядом стол. Я вижу, что она нервничает: облизывает губы.

Папа не прекращает есть. Кроме неожиданной стрельбы и объявления результатов матчей НБА, мало что способно оторвать его от излюбленного занятия. Он еще хуже меня. Он ест с такой страшной скоростью, что я боюсь, как бы он не проглотил заодно язык и зубы. Пока папа пытается запихать в рот целый кусок пирога, мы выжидательно смотрим на маму. Она делает глубокий вдох и опирается руками о колени.

— Мне давно хотелось перемен, — продолжает она. — И потом, вы знаете, меня всегда интересовала кулинария.

Она замолкает и судорожно вздыхает. Папа не перестает жевать.

— Ну ладно, скажу прямо…

Все мы (кроме отца) ждем.

— Я устроилась на работу! — выкрикивает мама, хлопая в ладоши.

Весь стол ошарашенно молчит, пока папа не роняет вилку на блюдо. Нержавеющая сталь со звоном падает на лучший мамин фарфор.

— Что? — переспрашивает папа. Он в шоке, как и все.

— Я устроилась на работу, — повторяет мама. Нервы у нее явно на пределе.

Кайл приходит в себя первым.

— Но… это же здорово, миссис М. Правда, здорово!

Мама смотрит на Кайла с благодарностью.

Все остальные слишком изумлены, чтобы вымолвить хоть слово.

Мама никогда не работала, по крайней мере на моей памяти. Тодд рассказывал, что перед моим рождением она училась в кулинарной школе на пекаря, но отцу не нравилось возиться с Тоддом по вечерам, к тому же он зарабатывал достаточно, чтобы мама сидела дома. Да и зачем ей готовить для чужих, когда те, кто больше всех оценил бы ее кухню, вынуждены будут есть замороженные полуфабрикаты, пока она в какой-то там кулинарной школе? Кроме того, папа не очень уважал образование. Если человек ходит учиться оформлению гостиной или рисованию, считал он, то просто этот человек слишком глуп, чтобы разобраться во всем самостоятельно. А еще он придерживался теории, что большинство преподавателей в местных колледжах — жулики, которые хотят побыстрее сорвать денег.