Магнетрон - Георгий Бабат

Все захлопали. Распорядитель отбросил хлыст.

Молодые люди в серых пиджаках все еще возились у столов. Прошла минута, другая…

В цирке было очень тихо. Рыжий метеоролог хватался то за провода, напутанные между ящиками, то за свои длинные волосы.

Послышались разрозненные аплодисменты, топот, свистки, крики: «Пора! Начинайте!»

Изогнутая труба издала какое-то хрипенье, стон, и потянулась едва слышная, прерывающаяся заунывная мелодия. Вскоре и эта музыка смолкла.

Шум в цирке усилился.

— Деньги назад! — вопил сиплый бас с галерки.

Распорядитель во фраке поднял хлыст, щелкнул им, и на арену снова вынесли шест с надписью: Антракт.

Володя и Толя подошли к самому барьеру и услыхали, как старенький служитель укоризненно говорил устроителям аттракциона: «Недоработанный, сырой номер, молодые люди, показываете. Нельзя так, без дивертисмента. Надо б танцы ввести или гимнастическое представление. Аттракцион должен весело проходить».

Человек с метеостанции засмеялся и засвистал «Конную Буденного».

Мальчики перелезли через барьер, очутились на цирковой арене и подошли к столу.

— Резонанс не получается? — ехидно спросил Толя.

Метеоролог обернулся. Но приятели, испугавшись собственной дерзости, убежали, не дожидаясь ответа.

День спустя мальчики встретились у памятника Богдану Хмельницкому. Здесь, сидя на сером граните, у ног бронзового коня, друзья обычно вели свои самые задушевные разговоры. В этот вечер обсуждался радиоприем.

— Это все обман, — говорил Толя. — В цирке даже гири картонные!

Мимо прошел высокий метеоролог. В сумерках кудри его казались серыми, бесцветными.

— Он, честное слово, он! — зашептал Толя.

— Он самый!

Внезапно молодой человек обернулся:

— Вы для чего сюда взобрались, ребята?

— Мы хотели вас спросить… Какой радиоприем бывает? — с отчаянной решимостью сказал Володя.

— А-а… Это вы, искатели резонанса! Прыгайте вниз и марш за мной.

Запретная для посторонних дверь «Центральной метеорологической станции» открылась, и мальчики следом за хозяином поднялись на второй этаж. В комнате было уже почти совсем темно. У одной из стен стояли длинные столы, на столах — коричневые ящики с круглыми черными ручками. Перед ящиками лежали плоские черные чашечки. Каждая пара была скреплена широкой стальной лентой.

Хозяин метеостанции взял одну такую пару и надел себе на голову. Стальная лента примяла волосы, черный шнур болтался под подбородком, на ушах — два черных круга. Лицо его удивительно изменилось.

— Это телефоны. Надевайте, ребята! — сказал он и протянул мальчикам оголовья с наушниками.

Володя взял наушники так осторожно, словно они были сделаны из хрупкого стекла.

Прохладные черные раковины прижались к ушам.

Хозяин повернул одну из ручек ящика, и на ящике ослепительным накалом вспыхнули лампы. В лампах вокруг раскаленного волоска громоздились пружинки и скобочки. Хозяин легонько постучал по одной из этих странных ламп, и в наушниках раздался далекий замирающий звон огромного колокола.

— Электронные усилители Нижегородской радиолаборатории, — внушительно сказал метеоролог. — Системы профессора Мочалова. Раньше у нас французские лампы «Металл» работали, но эти, мочаловские, лучше.

Володя находился за тридевять земель от Киева, в неведомом волшебном царстве. Верховный чародей, в очках которого отражались сверкающие лампы, тронул черную с белыми насечками ручку на коричневом ящике. В черных чашечках телефонов послышался мягкий щелчок, и открылось окно в какой-то безбрежный многоголосый мир. В огромной пустоте бродили шорохи, трески, тонкий, комариный писк «пи-и-пип, пи-и-пип», легкое посвистывание. Оголовье телефонов больно натянуло Володе волосы, но он боялся шевельнуться, чтобы не вспугнуть эти удивительные звуки.

Прозвучали обрывки музыки, и мужской голос произнес:

«Говорит Москва! Прослушайте содержание оперы „Евгений Онегин“, которая будет транслироваться из Большого театра».

Речь была не похожа на привычный Володе мягкий украинский говор.

Володя и Толя переглянулись:

— Говорит Москва!

— А вы мне толкуете — резонанс не получается! — произнес чародей. — Вчера у меня аккумуляторы сели. А они мне тут толкуют — резонанс!

Он снова тронул ручку с белыми насечками, и в телефонах зазвучал звенящий писк, в котором повторялось все то же: «Пи-пи-пи-пип, пи-пи-пи-пип…»

Повелитель волшебного царства посмотрел на часы:

— Нет времени с вами возиться, ребята. Сейчас метеосводку принимать надо… В другой раз придете. Спросите Льва Дмитриевича.

Померкло волшебное видение. Мальчики вернулись в серую действительность.

* * *

Веснин потянулся, зевнул. Перед глазами завертелись гигантские мельницы. Их прямоугольные крылья то вытягивались, то сужались. Расплываясь, крылья превращались в круги, круги сплетались в клубки. Клубки с треском разрывались, из них вылетали стрелы, звезды, сверкающие линии. Линии стучали, как дождь, и лились хлещущим, искрящимся, непрерывным потоком…

Лев Дмитриевич тряхнул кудрями, улыбнулся: «Значит, сами хотите приемник строить?»

В руках у него журнал, на обложке решетчатая, уже знакомая ребятам башня. С ее вершины летят во все стороны искры. Искры сливаются в линии, линии вновь льются, хлещут, как дождь. И сквозь этот хлещущий поток сыпались стеклянные диски и медные подковки, диски и подковки, подковки и диски…

Вечные читатели

В выходной день Веснин с утра пошел в читальню. Шелест страниц, чуть слышный скрип пера, шорох осторожно отодвигаемого стула, крадущиеся шаги читателей — все это занимало и развлекало Веснина, пока он ждал ответа из книгохранилища.

Рядом с Весниным сидел почтенный человек с пушистыми бровями, круглым румяным носом и бледной лысиной. Это был доцент филологического факультета университета — известный исследователь устного народного творчества Веснин не утерпел и заглянул в книгу, которую так сосредоточенно изучал его сосед.

В поле пашет мужик да понукиват,Камни, корни сохой выворачиват, —

прочел молодой инженер.

Доцент перевернул страницу, и Веснин продолжал читать:

А у пахаря сошка кленовенька,Захлестнуты гужочки шелковеньки.А кобылка по сошке соловенька…

Оторвавшись, наконец, от сошки кленовенькой и гужочков шелковеньких, взор Веснина встретился с рассеянным, будто незрячим взглядом человека, сидевшего за столиком у окна.

Этого человека Веснин видел здесь часто. Веснин давно приметил и его несменяемый галстук кофейного цвета, и воротничок из того сорта, о каком принято говорить, что у него нет третьей стороны, пенсне с золотым зажимом, с прямоугольными стеклами, сверкающими подобно двум лезвиям безопасной бритвы.

Свои самопишущие, всегда очень красивые ручки этот читатель имел обыкновение забывать то на столе выдачи книг, то на ящиках каталога.

С минуту поглядев в упор на Веснина остановившимся взглядом, этот читатель схватил свою ручку и стал быстро водить пером по бумаге. Первые строки страницы начинались мелким, бисерным почерком, но к концу листа буквы становились все крупнее и размашистее, а строки загибались вниз.

Взглянув на часы, Веснин решил, что ответ из книгохранилища, вероятно, уже получен. Он подошел к столу выдачи книг. Почти все комплекты журналов, которые он себе выписал, оказались занятыми.

Сухонькая старушка библиотекарша, сообщив это, тут же занялась другим читателем, который торопился уйти и сдавал огромную стопу книг.

Маленький носик библиотекарши, зажатый двумя огромными в черной толстой оправе стеклами очков, быстро двигался вдоль корешков книг.

«Этой библиотекарше, — думал Веснин, — нет дела до меня. Ее интересовал лишь номер моего библиотечного билета, но не суть ответа, присланного на этот номер».

Он не знал, что эта сухонькая, деятельная старушка за свою долголетнюю работу на выдаче книг видела множество всевозможных читателей, но ни один из них не был ей безразличен. Она считала, что работает не с книгами, но в первую очередь с людьми. И эти новые, не похожие на тех, кого она видела в читальне до революции, люди были симпатичны ей и трогали ее тем, чем Веснин боялся ее рассердить, — своим упорством. Он не знал и того, что пользуется особым благоволением этой старушки за свое свойство краснеть, обращаясь с вопросами.

— Как же мне теперь быть? — по обыкновению покраснев, спросил Веснин.

Грозные очки библиотекарши спустились на кончик носа, а глаза, освободившись от черной оправы, смотрели лукаво и ласково.