Возвращенный рай - Халлдор Лакснесс

— Не стоит вспоминать об этом. До свиданья. Я возьму твою монету в залог будущего. Спасибо.

Она смотрела на него, преисполненная благодарности за то, что он пришел, и тоски, потому что ему нужно уезжать так скоро. Она не удержалась, чтобы не сказать:

— Мне кажется, что за это короткое время ты стал больше и сильнее.

— Это благодаря лепешке и сыворотке, — сказал он. — И маслу из кадки.

Она смотрела, как он наклоняется, чтобы пройти в дверь, и чувствовала, что разочарована. Вдруг он обернулся в темном проеме дверей и подошел к ней, взглянул смущенно, собираясь что-то сказать.

— Ну что? — спросила она и улыбнулась, сильно покраснев.

— Я хотел лишь спросить, — сказал он, — такой золотой был только один?

Она задумалась, потом догадалась, что он имеет в виду. Улыбка исчезла с ее лица.

— Подожди-ка…

Она вытащила из узелка несколько красивых серебряных монет.

— Пожалуйста, — сказала она. — Возьми. Отцу наверняка не понравится, если он увидит их у меня.

Парень взял серебро и сказал, что это тоже неплохо.

— Но, — добавил он, — я хотел бы знать, не было больше золотых?

Она посмотрела на него удивленно. Вдруг ей пришла на ум мудрая фраза, вернее, ничего не значащая болтовня старого Бьёрна из Лейрура.

— Женщина получает золото только один раз, — сказала она, — а потом уже серебро.

— Ах, вот как! Так я и думал. Ты распрощалась с тем, что дороже золота.

Глава тринадцатая. О королях и царях

Стейнар из Лида не вернулся с последним осенним пароходом. Жена не видела иного выхода, как только обратиться к пастору; и она отправилась к нему.

— Я пришла к вам потому, что ближе всех к Провидению стоите вы, даже ближе, чем судья. Как вы думаете, жив мой муж?

Пастор ответил, что, хотя последний пароход и не привез сейчас сюда крестьянина, о его смерти не было известно к тому моменту, когда пароход отходил из Копенгагена.

Женщина спросила:

— Значит, можно предположить, что он умер?!

Пастор ответил:

— Гм! Как сказать — в прямом смысле, возможно, и нет.

Женщина сказала:

— Я спрашиваю вас потому, что невежество мое безгранично и, пожалуй, никогда я не была так глупа, как сейчас. Ваша же мудрость велика. Ответьте мне, может ли статься, что он умер?

— Это вполне могло случиться, — ответил пастор.

— Вы считаете, что это именно так? — Женщина устремила взор в пространство, и слезы застлали ее глаза.

— Ну может, и не совсем так, — сказал пастор.

— Не очень-то весело быть неразумной женщиной, — сказала жена Стейнара. — Я прошу вас отнестись снисходительно к моему вопросу: если мой муж, Стейнар, не умер или, быть может, не умер в прямом смысле, что же тогда значится в церковной книге? И, наоборот, если что-то говорит за то, что он умер, пусть даже и не в прямом смысле, сколько в таком случае с нас причитается слез?

— Я знаю, что все зависит от слез, моя дорогая, — сказал священнослужитель. — Крупные ли они и сколько их… В этом случае я хотел бы сказать, гм… Не отложить ли нам этот разговор до весны?

Затем священник наклонился и шепнул:

— Я слыхал, люди поговаривают, будто твой муж, Стейнар, снюхался с мормоном. Он повстречал его тем летом, когда приезжал король. Кое-кто говорит, что именно он освободил мормона, когда того привязали к камню.

Ближе к рождеству, когда слезы в Лиде уже не походили на отдельные льдинки, а превратились в сплошную ледяную глыбу, пришло письмо от отца. Оно было написано в Копенгагене в конце октября и отправлено с осенним пароходом. Но, когда оно прибыло в страну, никто не торопился доставить его по назначению. Это был замусоленный, скомканный клочок бумаги, побывавший во многих руках.

— Много рек на пути в Лид с востока, — сказала жена крестьянина. — Добрые вести идут долго, но все-таки доходят. Дурные вести приходят всегда на день раньше.

Непредвиденные обстоятельства, писал крестьянин, помешали ему вернуться домой осенним пароходом, как он собирался. Теперь поздно описывать новости, разве только рассказать для забавы несколько слов о шкатулке да, пожалуй, коротко описать встречу с Крапи. Потом следовало воздаяние должной благодарности Спасителю, наставлявшему автора письма на всем его пути, начиная с того самого часа, когда он покинул дом, до того момента, когда он писал это письмо.

А сейчас будет рассказано о том, как он приехал в Шотландию. Здесь его встретили королевские чиновники в позументах. Они рылись в мешках, проверяя, нет ли недозволенных товаров. Когда они увидели спальный мешок Стейнара, то спросили, что там. Он ответил им: моя постель. Они потрогали мешок и поинтересовались, что там внутри. А там была шкатулка, о которой шла речь раньше. «Это что за адская машина?» — спросили они и захотели открыть ее. Но легко сказать, а нелегко сделать! Тогда крестьянин вытащил «Стихотворение о том, как открыть шкатулку», показал, что надо сделать, и шкатулка тут же открылась. Тогда они спросили, сколько он хотел бы получить за эту штуку, но он ничего не ответил и закрыл шкатулку. Тут стали сбегаться чиновники, приходили все новые и новые и чином все выше и выше, и цена шкатулки все росла. Наконец пришел самый главный начальник шотландской таможенной службы и предложил английское золото, да столько, что можно купить две коровы. Он тоже попытался открыть шкатулку; рассматривал ее, нажимал на разные кнопки, ибо, кажется, он сообразил, что шкатулка открывается без ключа. Но, чем больше он нажимал на кнопки, тем недоступнее казалась ему шкатулка. Тогда крестьянин попросил переводчика сказать, что шкатулка открывается лишь только с помощью стихотворения. За стихотворение, сказал главный начальник, ты получишь золота на целую корову. Но, посмотрев на стихотворение, он растерялся. Тогда Стейнар похлопал важного господина по плечу и сказал, что, хотя их английская королева — сокровище из сокровищ, все же британскому королевству не под силу купить такую шкатулку. Это тот случай, когда золото не идет в расчет. Он опять завернул свою шкатулку в одеяло, и тут уж шотландцы не скупились на ругательства.

После нескольких приключений крестьянин из Лида прибыл в Копенгаген со своей шкатулкой. На пристани его встретил человек с письмом от короля. В этом письме сообщалось, что Стейнар должен остановиться в Морской гостинице на улице Вестергаде, 5, в Кристиансхавне, там его отыщет исландский студент, который покажет ему город. В письмо были вложены деньги на еду в трактире — без денег здесь ничего не получишь.

«К сожалению, времени нет рассказывать о Копенгагене — это такой город, о котором можно сочинять целые книги, — писал Стейнар. — Один только мост чего стоит! Он раздвигается сам по себе, я только не понял, каким образом, и тогда проходят большие корабли. Этот мост — настоящее чудо. Есть здесь очень интересная мастерская скульптур Торвальдсена, там стоят нежные феи и стройные юноши; а сколько сильных лошадей с воинственными всадниками! Я еще должен рассказать о газе, это самое главное чудо здесь; он дает людям свет и тепло. Представьте себе большой-большой котел с раскаленными углями; от него под землей идут трубы по всему городу, а потом через стены в домах эти трубы проходят прямо в комнаты; и, если человеку понадобился свет или огонь, стоит только отвернуть медный краник, поднести зажженную спичку — и готово. Не удивительно, что многим это кажется неправдоподобным, но все это правда и вызывает изумление. Я еще не рассказал о Тиволи. Это датчане устроили себе нечто наподобие царствия небесного и райских кущ, хотя мне там не понравилось, — писал крестьянин. — Вряд ли в детстве мне позволили бы так шуметь и кричать на глазах у всех, как делают они; не хотел бы я видеть своих детей за такими играми. Несколько человек, уподобясь кошкам, прыгали через отвесные стенки и выделывали разные штуки на перекладине и веревке. Слава богу, все сошло благополучно. А в доме для представлений на сцену вышло несколько несчастных в каких-то жалких одежках, они кувыркались, били друг друга по лицу и вообще вели себя самым неподобающим образом. И все это называется веселить публику! Одеты они были очень легко, в особенности отличались этим женщины. Я спросил соседа, что это за люди, и узнал, что мужчина — Арлекин, а женщина — Коломбина, был тут и парень по имени Паяц; он все время заискивал перед женой. Мне эта компания не пришлась по душе. Хотя, может быть, кому-нибудь это и было смешно — наверное, тем, кто не брезгует никакими удовольствиями.

Охотничий дворец короля, — продолжал Стейнар, — окружен лесом. Там среди деревьев резвятся олени, вытягивают длинные шеи и жуют листочки. Своими красивыми мордочками они напоминают ягнят; маленькие челюсти быстро-быстро двигаются, когда они жуют. Прыгают они легко и мягко, почти не слышно, как ударяют копытами о землю. Подумать только, знатные люди выезжают в лес и ради забавы убивают этих замечательных животных. А в старые времена, — писал Стейнар, — на такое убийство смотрели, как на священное дело, и каждый, кто занимался этим, считался в особом сговоре с богом. С тех пор выезжать в лес и убивать животных стало любимой благородной забавой для короля и его двора. Я не мог удержаться и пересчитал животных перед тем, как войти во дворец».