Мой учитель - Николай Фере

– 31 –

«вообще нет никаких сил и способов воздействовать на Халабуду». Но Новиков с жаром

ответил:

— Не сомневайтесь, Антон Семенович, дело самое наивернейшее! Пусть нас гром

убьет или Николай Эдуардович пошлет бегонию пикировать, если оно сорвется! А за Сидора

Ивановича не беспокойтесь. Никакого насилия не будет...

Уверенность Новикова в успехе, подкрепленная такой серьезной готовностью к

самопожертвованию, подкупила Антона Семеновича. Вспомнив примеры блестящего

выполнения Калабалиным, Белухиным, Лопотецким и другими колонистами очень

ответственных поручений, Антон Семенович согласился помочь ребятам в их

«наивернейшем деле», но предупредил, чтобы они не допускали никакой грубости по

отношению к Халабуде и вообще не обидели бы как-нибудь старика.

Обрадованный Новиков хотел было уже помчаться к товарищам с радостным

известием, но Антон Семенович, нахмурив брови, остановил его:

— Что это ты болтал сегодня перед обедом двум приезжим, ожидавшим меня? Чтобы

этого больше никогда не было! Понял?

— Есть, понял! Больше не будет никогда! — весело ответил Новиков и исчез за

дверью.

Ребята придумывали разные способы заставить Сидора Ивановича раскошелиться,

или, как они стали говорить потом, «подцепить Халабуду на крючок». Но самый

многообещающий план возник у них, когда стало известно, что Сидор Иванович — большой

любитель поудить рыбу. Накануне того дня, к которому относится рассказ, Митя Чевелий

завел с Сидором Ивановичем разговор о всякой всячине и, как бы невзначай, рассказал, что

сейчас по утрам замечательно рыба ловится — успевай только вытягивать. Вчера, например,

в речушке Уде, протекавшей вблизи колонии, он, Митя, самолично подцепил краснопера, по

меньшей мере килограмма на три! Вертевшийся тут же Петька Левша с особо таинственным

видом сообщил, что и он несколько дней тому назад выхватил удочкой из ямы, той, что за

мостом, почти полуметрового карпа!

Через полчаса Сидора Ивановича и Митю Чевелия уже можно было видеть за

деятельной подготовкой к завтрашней ловле. Они заготовили по пяти удочек на каждого и по

предложению Халабуды смастерили ещё и сачок с длинной ручкой на случай, если

«стервец», который, безусловно, будет пойман, попытается оборвать или перекусить леску.

Они осмотрели место ловли и обильно разбросали приманку — куски черного хлеба.

Закончив такую тщательную подготовку, наши рыболовы уселись на берегу реки и стали

мечтать о возможных результатах предстоящей ловли. Чевелий, которого интересовал

вопрос, как подцепить на крючок не мифического краснопера, а самого Халабуду, намекнул,

что ему как колонисту надо попросить разрешения отправиться завтра на рыбную ловлю: он

ведь может опоздать на работу... И тут же добавил:

— А вдруг не отпустят, что тогда?

Размечтавшийся Халабуда, как и следовало ожидать, возмутился и безапелляционно

заявил:

— Ты же не с кем-нибудь, а со мной пойдешь рыбачить! Я-то ведь над всеми вами

начальник. Если захочу, так и десять колонистов возьму с собой! Понятно?

Чевелий поспешил воспользоваться этим и попросил дать ему на всякий случай

справку — «на предмет его участия в рыбной ловле». Халабуда назвал Чевелия дураком, но

парень не отставал, и в конце концов Сидор Иванович на клочке бумаги написал справку

следующего содержания: «Чевелий Митька находится в моем распоряжении до

необходимого срока. Сидор Халабуда».

Возвратившись в колонию, Халабуда отпустил Чевелия приказав ему на рассвете

явиться в комнату для приезжих со всем «оборудованием». Митя сразу же помчался созывать

на экстренное совещание своих друзей. Очень скоро в укромном уголке колонии были

разработаны все детали завтрашней «ловли» Халабуды.

– 32 –

...Рано утром наши рыболовы уже сидели с удочками на берегу реки.

Прошел час, два, три... Солнце поднялось довольно высоко, но весь улов пока

составляли две небольшие плотички. Чевелий с жаром убеждал Сидора Ивановича, что

«настоящая рыба» пойдет позже — ведь и он, Митя, своего краснопера поймал позавчера

что-то около десяти часов, не раньше!

Уже оттрубили сигналы на подъем, на завтрак, на работу, а наши горе-рыболовы,

ничего не замечая и не слыша, продолжали упорно сидеть в ожидании «настоящей рыбы».

Неожиданно из-за кустов показался Алексей Новиков и, делая вид, что не замечает Сидора

Ивановича, начал кричать:

— Ты, Митька, чего тут сидишь? Ребята в поле работают, а ты возле речки

прохлаждаешься! А для чего это ты пяты удочек захватил? На лягушек разве? Справедливо

сказано и старой поговорке, что рыбка любит лодыря, а пашня труженика. Кто разрешил тебе

отлучаться из колонии?

Чевелий сделал вид, что сильно напуган, вынул справку Халабуды и подал ее

Новикову, но тог, не читая, спрятал справку в карман и продолжал:

— Смотри, еще и документик припас! Антон Семенович разберется, кто тебе его дал,

и влепит хорошенько вам обоим — и лодырю и покровителю лодырей! А сейчас марш в

поле, на работу!

— Ну чего расшумелся! — миролюбиво сказал Халабуда.

— А, Сидор Иванович! Добрый день! Вы тоже здесь? — сказал Новиков так, будто

только теперь заметил Халабуду.— Нехорошо, Сидор Иванович! Видите, что колонист

порядок нарушает, бездельничает, а вы его не гоните домой... Он и справкой от какого-то

начальника, которому до колонии дела нем обзавелся. А вы ему потакаете... Счастливой

ловли, Сидор Иванович!.. — И Новиков скрылся в кустах.

Крайне сконфуженный всем, что наговорил Новиков, Халабуда сразу же после ухода

Чевелия поспешил в колонию, забыв даже о пойманных плотичках. Встреча с Антоном

Семеновичем возле комнаты для приезжих, видимо, окончательно испортила ему настроение,

и Сидор Иванович, по этой ли причине или по какой другой, до самого вечера не выходил из

своей комнаты.

...Оставшееся до общего собрания время Антон Семенович провел в беседах с

ребятами. Увидев вышедшего наконец из дома и усевшегося на скамейке Халабуду, Антон

Семенович с группой ребят направился к нему и пригласил его принять участие в общем

собрании колонистов. Польщенный вниманием, Халабуда согласился придти.

Когда в зале появился Сидор Иванович, ребята дружно ему зааплодировали и с

нетерпением стали ожидать, как развернутся события: большинство из них уже знало о

подготовлявшемся «моральном наступлении» на руководителя Помдета. Собрание проходило

спокойно, и добросердечный Сидор Иванович, растроганный и аплодисментами колонистов

и тем, что его посадили на почетное место, с улыбкой оглядывал ребят, кс предвидя никаких

каверз и подвохов с их стороны.

Дольше, чем на других вопросах, задержались только на истории с яблоками. Когда

секретарь совета командиров Дроздюк выложил на стол «вещественные доказательства»,

найденные под матрацем Бондарчука и в сундучке Швеца, все внимание ребят поглотили

яблоки, и они на время забыли о Халабуде. Во всяких яблочных происшествиях ребята

разбирались лучше даже, чем сам Антон Семенович. Несколько наводящих вопросов,

заданных провинившимся, сразу же привели в ясность все дело. Слово взял Матвей Белухин.

— Что можно сказать о Бондарчуке? Залез в сад Гордея Юхимовича, нарвал яблок и

честно признался. А вот со Швецом дело другое! Катя, дочь Гордея Юхимовича, увлеченная

кудрями Швеца, стала угощать своего ухажора плодами из отцовского сада, и он,

воспользовавшись ее доверием, за ее спиной набрал себе, как вы видите, двадцать отборных

яблочек. Конечно, мы все не прочь залезть в сад — кто из нас не бывал грешен! — но с этим

надо бороться. И наказать надо обоих. Но Швецу за такую мелкую подлость, как обман

– 33 –

девушки, недостойный колониста, я предлагаю усилить наказание: во-первых, остричь ему

кудри, чтобы не смущал больше дивчат, а во-вторых, запретить ему раз навсегда принимать

от них подарки!

Предложение Белухина — остричь кудри — привело Швеца в полное смятение. Со

слезами на глазах и с дрожью в голосе он стал уверять общее собрание и Антона

Семеновича, что больше никогда не то что на яблоки, но и на Катю не посмотрит!..

По выражению лица Антона Семеновича нельзя было сказать, поддержит ли он

Белухина или пощадит Швеца. Ему хотелось, чтобы ребята сами пришли к определенному