Не бойся друзей. Том 2. Третий джокер - Василий Звягинцев

— Тридцать три скоро, — грустно ответил Басманов, будто этот возраст действительно имел для него какой-нибудь смысл.

— Вот и хватит. Марина на тебя обратила внимание?

Полковник будто бы слегка смутился. Не понять, чего вдруг?

— А ты на неё?

Басманов молча согласился.

— Чего же тебе ещё? У моих девушек присутствует нечто вроде импринтинга. От чего он зависит — я не знаю. Верещагина почти год прожила в человеческом мире, послужила в спецназе, мужчин видела достаточно. И — ничего! Тут вдруг увидела тебя — и что-то ощутила! Не узнать девчонки. Логически это необъяснимо: и «братья» Ляховы, и Уваров, и многие другие её ничем не привлекли. Мужчины с московских улиц — тем более. И тут увидела тебя! Наверное, Дайяна их так и программировала — если её девушки захотят влюбиться, так уж в самых лучших, наиболее им подходящих. Ты ей показался лучше всех, увиденных за год. Так уж ты постарайся, Миша, не обмануть её надежд. Если она тебе хоть немного нравится.

— Красивее девушки я не видел, — почти выдохнул Басманов.

— Отчего так? — спросила Сильвия, разливая по стаканам советскую водку. — Ты пятерых сразу увидел. Чем Людмила хуже, Маша, Кристина?

— Что ты хочешь, леди Си? Объяснить необъяснимое? Как будто ты из ста мужчин не выбирала одного…

— Тут совсем другая тема, — ответила Сильвия. — Обо мне говорить не будем. Но вчера ты эту девушку не видел и ничего подобного не думал. Потом перед тобой возникли сразу пять, среди которых даже я не взялась бы выбрать лучшую. А ты — выбрал. Почему? Она на тебя первая посмотрела «нужным» взглядом, или ты ощутил «родство душ»?

— Не терзай ты меня, я сам ничего не понимаю. Завтра мы с ней снова увидимся, тогда, может быть, что-то прояснится…

В третьей по счёту от кухни комнате, обставленной как настоящая спальня, с очень широкой кроватью и абсолютно свежим бельём (крахмалом пахло и морозной свежестью, будто вправду его на зимней улице сушили), Сильвия сказала:

— Завтра ты, Михаил, сделаешь всё, чтобы стать для девочки Марины лучшим и единственным.

— Завтра? — как-то очень безразлично спросил Басманов, глядя, как Сильвия, погасив верхние люстры и включив слабенький торшер в углу, стянула через голову сарафан, слегка растрепав причёску. Под ним у неё действительно были подвешены к широкому, усиленному кевларовой лентой кружевному поясу и ещё ремешками вокруг бёдер, на манер подвязок, пистолетные кобуры. Она их сняла вместе с поясом, бросила на прикроватную тумбочку. Теперь на леди Спенсер остались только трусики, абсолютно символические. Офицеру было даже и непонятно, для чего такое носить? Ни от чего не защищают, всё через них просвечивает и проступает. Давно, впрочем, известное.

Но груди у Сильвии и впрямь были хороши. Тугие, круглые, с розовыми, чуть больше вишнёвых косточек сосками. Не у каждой двадцатилетней такие увидишь. Гомеостат, однако, подумал Михаил, даст бог, с ним и я в сто буду не хуже неё выглядеть. Мысль сама по себе дикая. Сказал бы кто-нибудь человеку, который своё двадцатишестилетие встречал на склоне дороги, ведущей от хутора Верхнебаканского к Новороссийску, что через какое-то время он будет всерьёз размышлять, в какой физической форме отметит вековой юбилей. Тут не знаешь, доживёшь ли до вечера…

Лил бесконечный трёхдневный дождь, снарядов оставалось два десятка на всю батарею. Басманов страшно удивился, когда вахмистр затряс его за плечо в тесной мазанке на окраине хутора и протянул кружку местного вина:

— Господин капитан, с днём рождения!

Басманов медленно сообразил, что так оно и есть. На душе стало ещё более погано.

— А ты откуда знаешь, Пилипенко?

— Так, господин капитан! Мы ж люди православные! Помирать будем, а день рождения и день ангела — святое ведь!

— Спасибо, Пилипенко, — с дрожью в голосе ответил Басманов, половину кружки отпил, вторую протянул вахмистру. — Чтоб я тебя так угостил в твой… Следующий.

— Ваши б слова да богу в уши, господин капитан. А сейчас как? Расстреляем все снаряды, бросим пушки и в Новороссийск через горы? Или станем насмерть? Я там позицию приметил, на повороте дороги. Не спеша да шрапнелью — сотни две выкосим…

И снаряды правильно расстреляли, ни одна картечь мимо не прошла, и почти всю батарею (а вдруг где-то снарядами удастся разжиться) Басманов с Пилипенко вывели к порту. В общей панике полсотни человек с оружием, до последнего верившие своему командиру, медленно, но упорно прошли через ревущую толпу, раздвинув её безразличным к буре чужих эмоций, ощетинившимся штыками строем. Морякам и дроздовцам, сцепившим руки перед трапом, капитан показал свой «парабеллум».

— Восемь выстрелов в вас, а дальше моя батарея — вон она, на том холмике, открывает шквальный огонь по палубе и мостикам. Согласны? Ненавижу тыловую сволочь! Нам так и так помирать, но и вам жить не получится…

— Проходите, господин капитан, — приказал разомкнуться заграждению поручик с исковерканным шрамом лицом, — я вас помню. Екатеринослав?

— Был и Екатеринослав, был Ставрополь, Армавир, Кавказская. Вас не помню, извините…

…Разоблачившаяся до предпоследнего предела аггрианка села на край постели, опершись на руки и вытянула ноги до середины коврика, чересчур, на взгляд полковника, вызывающе. Всякое он видел, но не стоит же — вот так.

— Зачем это, Сильвия? — спросил Басманов. — Ты же сказала — с Мариной…

— Затем, что я не уверена, что мы доживём до завтрашнего утра. И я хотела бы провести эту ночь с тобой. А с Верещагиной ты начнёшь с чистого листа…

— Зачем? — повторил Михаил. — И мне ничего не прибавит, тебе — тем более. — Он действительно с молодых лет не понимал, зачем девушкам и женщинам — это. Ну, женщинам — ладно. Так принято. А девушкам? Чего ради рисковать всем из-за полного пустяка? — Мало у тебя мужчин было?

— Наверняка больше ста, — быстро посчитала в уме Сильвия. С её мозгами могла бы назвать точнее, но не захотела. — А у тебя женщин? — спросила она навстречу.

— Не знаю. Не считал. Были и были. Временами. А не любил и не хотел всерьёз ни одну. Ни лиц, ни имён не помню.

— Несчастный. — Сильвия встала, провела ладонью по его щеке. — Давай сегодня я стану для тебя первой, единственной, только, упаси бог, не последней…

— Крайней, — снова без всяких эмоций ответил Басманов.

— Да что же ты за человек такой? — Сильвия обняла его за плечи, прижалась грудью, начала горячо целовать в губы, расстегнула пряжку ремня. Пистолет тяжело упал на ковёр.

— Ты всех наших парней уже переимела? — спросил полковник, отстраняясь. Отошёл к окну и закурил бог знает какой уже раз.

— Тебя это так волнует? — Сильвия начала заводиться. — Так запомни, запиши — никого! С Берестиным как начала жить в двадцатом, так и живу. Никого! Они все до отвращения моногамны. А сейчас тебя хочу. Ты ведь до завтра совсем свободен. Завтра сумеешь полюбить Марину — ваше счастье. Свадебный подарок сделаю такой, что и вообразить не сможете. А сейчас, ну, почувствуй, Миша… Очень, очень плохое, непонятное нас ждёт. Что ты с «трёхлинейкой» можешь стрелять до конца — я верю и знаю. Так ведь пять патронов — и всё? Все наши блок-универсалы — аналог того же самого, если за нас возьмутся всерьёз…

Очень сейчас грустна и печальна была женщина, обладающая телом, способным привести в исступление и в изумление почти любого мужчину. Но вот обычного капитана Гвардейской конной артиллерии — почему-то нет.

— Поверь, Миша, перед смертью очень меня на это тянет. Так если можешь и хочешь — помоги…

Она, стоя и пряча глаза, медленно стянула паутинно-кружевное нечто, просто обозначавшее границу того, что по правилам приличий следует прикрывать. Легла на кровать, заложив руки за голову.

— Иди ко мне, полковник, или к е… матери. На твой выбор. Чтобы тебе стало совсем понятно — по неизвестной причине мне достался интересный генетический или гормональный код. Мужского типа. Так же, как и вы, я, увидев понравившегося мне… партнёра, немедленно испытываю желание ему отдаться, или — им обладать, что вернее. Так же, как и вы, я умею скрывать и сдерживать своё желание, но до определённого предела, и совсем недолго. Ты понимаешь, о чём я?

Басманов щелчком с ногтя выбросил окурок далеко в форточку, но неизвестно куда. Возможно, на Никитский бульвар начала двадцатого века.

Ему потребовалось определённое усилие, чтобы отвлечься от того, что он знал о Сильвии. И её настоящий возраст, и инопланетную должность, и подчёркнуто вызывающее поведение «старшей сестры» на тех собраниях «Братства», где ему приходилось присутствовать. Если Ларису он считал просто стервой, но «своей» стервой, с которой возможны «простые дружеские отношения», то Сильвия была уж чересчур надменна. Даже великие княжны, дочки Николая Второго, вместе со своей державной мамашей не брезговали работать сёстрами милосердия в госпитале для рядовых солдат. Представить в этой роли леди Спенсер было невозможно.