Пять минут прощания (сборник) - Денис Драгунский

Хотя в жизни Боброва не все так просто и прекрасно было, как написано в этом романе эпохи бесконфликтности и борьбы хорошего с отличным.

В жизни Боброва было много тяжкого и просто ужасного, и тридцатые годы в деревне, и голод, и гибель любимых людей, и постоянная настороженность, и тревога, и неизвестность, и еще была война, конечно же.

…он попал в окружение и ушел к партизанам, а потом их поймали немцы и стали вешать, на глинистом обрыве над рекой. Бобров сорвался с виселицы, упал в реку и утонул, и превратился в бобра, и всю войну строил запруды вместе с бобрихой Клавдией, которая пряталась от немцев, потому что была молодая и красивая…

Но это ему просто приснилось на минуточку, потому что были такие дни и даже недели в его жизни, о которых он не мог вспоминать, просто сил не было, и вместо них появлялись странные сны. Рано утром, за секунду до того, как Клавдия Петровна начнет будить на работу.

Тут я передал этот листок соседу, и жизнь Боброва исчезла, растворилась, растаяла, как будто не было ее совсем.

Но она была, была!

Жаль, никто не напишет.

вилла «Бельведер» МЕРТВАЯ КОШКА ГАЛЯ

У Галины Кузнецовой был роман с Иваном Буниным. Он был на тридцать лет старше. Она жила в одном доме с ним и его женой Верой Николаевной, в Грассе, на юге Франции, с 1927 по 1934 год. Потом она сошлась с Маргаритой Степун (сестрой известного философа Федора Степуна) – на глазах Бунина и его жены.

Можно себе представить, что там была за жизнь, в этом доме.

Но в ее «Грасском дневнике» – ни слова об этом. Благолепие: великий писатель, его милая и добрая жена, его почитатели, и она – почтительная ученица и помощница. Ни одного резкого слова об окружении Бунина: все такие приятные и талантливые люди.

Не жизнь, а беломраморный барельеф.

Не дневник, а сплошное умолчание.

Но!

Но уже буквально на второй странице!

Читайте внимательно:

«Там на одной из террас есть пустой каменный водоем. На дне его среди веток и мусора лежит маленький, чисто вымытый дождями скелет кошки. Очевидно, она соскочила туда, а выбраться назад не смогла. И хотя умирала она, должно быть, медленно и мучительно – в скелетике ее, в аккуратно поджатых желтых косточках передних лапок есть какое-то глубокое, трогательное успокоение. Она так тихо лежит…»

Какой точный символ. Здесь всё про Галину Кузнецову: Это она попала в высохший водоем (любовь старика Бунина), не смогла выбраться назад (некуда, и никого вокруг), душевная гибель ее была медленна и мучительна (отчаяние-одиночество), но в результате – умиротворенно сложенные лапки и изящный скелетик.

«Иван Алексеевич, однако, предупредил меня, чтобы я не говорила о кошках в присутствии Веры Николаевны – у нее к ним какой-то болезненный страх».

Вот, собственно, и весь «Грасский дневник».

Дальше второй страницы можно не читать.

В смысле смысла, я имею в виду.

воскресный поход в Третьяковку ДОКАЗАТЕЛЬСТВО КУЛЬТУРЫ

Как доказать, что высокая культура – нужна?

Та культура, которая не приносит быструю прибыль и не доставляет быстрое удовольствие.

Как доказать, что нужно сохранять памятники архитектуры, переиздавать и изучать классику, и не только изучать силами специалистов, но и проходить в школе, но и просто читать (смотреть, слушать) время от времени?

Что нужно ходить в музеи и в театры.

Как доказать, что Пушкин – великий поэт, а Малевич – великий художник? Хотя один написал много красивых слов, а другой – нарисовал много прямых углов. Ну, душа в заветной лире. Ну, черный квадрат.

Никак это нельзя доказать.

А вот доказать обратное – легко.

Пушкин старомоден, непонятен, неинтересен. «Свободы сеятель пустынный» – это как? Про что? Почему пустынный? Араб, что ли?

Малевич? Да любой сам так может, квадраты раскрашивать. За что же ему слава, а его наследникам миллионы?

Высокая культура не доказывается. Она принимается как данность, не подлежащая обсуждению именно в смысле своей необходимости.

Или не принимается.

В пьесе Петера Вайса «Дознание» узница концлагеря вспоминает: – На площади был кран, из него текла тоненькая струйка воды. С утра к крану стояла длинная очередь. Утолив жажду, люди снова становились в очередь, набрать воды для умывания. Те, которые переставали умываться, опускались и гибли.

река времен в своем стремленьи ХРУСТАЛЬНЫЙ ПЕРЕУЛОК

В апреле 1981 года студент пятого курса Вадик N получил письмо.

Незнакомый старик уведомлял Вадика, что его отец был агентом, сексотом. Старика взяли в пятидесятом по делу гидротехников, и следователь показал ему донос, написанный Вадиковым отцом. А потом, в лагере, этот старик встретил еще четверых, которых погубил он же. Письмо завершалось словами, что сын должен знать правду об отце. Даже самую страшную.

Вадик был комсомолец, как все. Но гэбистов не любил – тоже как все в его компании. Его приглашали в первый отдел, закидывали удочку; он делал вид, что не понимает. Отца своего он обожал, отец был инженер, строитель гидростанций, человек веселый и сильный. Умер за год до этого письма.

Сначала Вадик не поверил. Потом затосковал. Он всегда хотел быть, как отец. Читать те же книги, курить те же сигареты, так же завязывать галстук, маленьким красивым узлом.

– Мама, – однажды сказал Вадик за завтраком. – Расскажи мне правду о папе.

– Какую правду? – мать спросила вроде бы спокойно.

– Я получил письмо, – сказал Вадик.

– От Веры Ильиничны?

– От какой Веры Ильиничны?

– У тебя есть сестра Танечка, на два года младше, – заплакала мать. – Вера Ильинична была на похоронах, ты спрашивал, я сказала, что это с работы…

Вадик погладил ее по плечу, сказал «не плачь, ничего» и тем же днем пошел в первый отдел и сказал, что да, согласен работать в органах. Раз никому нельзя верить.

Дослужившись до майора, он записался на прием к генералу, начальнику управления. По личному вопросу: был ли его отец секретным сотрудником госбезопасности. Пятидесятый год, дело гидротехников.

Через две недели генерал вызвал его и сказал, что нет, не было такого агента. И такого доносчика не было, и свидетеля с такой фамилией не было тоже. В деле гидротехников главные показания давал доцент Z – и генерал назвал фамилию старика, который написал письмо студенту Вадику.

Генерал рассказывал, когда завербовали доцента Z, и когда посадили, и всякие интересные подробности: его бывший шеф и учитель работал на этом знаменитом деле.

– У него жена была очень красивая, – говорил генерал. – Шеф рассказывал. Но нехорошая. Развелась с ним, когда его взяли. Но страшно красивая. Вера Ильинична Вигель, я даже фамилию запомнил.

Постаревший Вадик пошел домой пешком: он жил на Пятницкой. Прошел через Ильинку и Хрустальный переулок. На Москворецком мосту остановился. Был ноябрь, первый легкий снегопад. Под мостом катилась река, серая, как этот вечер, как все на свете. Что было делать?

– Ну и что мне было делать? – спросил меня, рассказав эту историю, полковник Вадим Петрович N.

– Плюнуть, – сказал я. – Плюнуть на могилу этого козла. И уволиться из гэбэ.

– Я так и сделал, – сказал он. – В смысле плюнул.

по поводу предыдущего СПАСАТЕЛИ И ОТКРЫВАТЕЛИ

Меня много раз спасали, говоря мне правду.

Открывая мне глаза.

Мне от этого, правду сказать, только тошно делалось. Во-первых, многое из этих веселых новостей я и так знал.

А что не знал, узнал бы скоро сам, без посторонней помощи.

Ничего хорошего, кроме гнусного ощущения, что кто-то чужой знает о моих тяготах, неудачах, болях, поражениях, о том, как меня предавали мужчины, как мне изменяли женщины, – и не просто знает – ах, да мало ли кто о чем знает! – но и сообщает мне об этом. Я, дескать, все про тебя знаю. И сейчас вот научу, как жить дальше.

Спасибо.

Есть такая манера: говорить гадости на правах друга. И приговаривать: «Да ты цени мою искренность, да кто же, кроме старого друга, тебе правду скажет». Тьфу!

И еще.

Самое маленькое три раза ко мне подходили разные немолодые люди и предлагали рассказать какие-то ужасные тайны. Вот именно так. О моих родителях. О каждом в отдельности, я имею в виду.

Я отказывался.

Эти люди умерли.

И мне совершенно не жалко, что я не знаю этих тайн.

поздний вечер в чужом городе ЛЕСТНИЦА

Мама рассказывала про одну свою сотрудницу.

Она была одинокая женщина, разведенная жена; она из последних сил вырастила дочь, дала ей образование; дочь тут же вышла замуж и быстро вошла в семью мужа, прижилась там, а у матери бывала совсем редко; и вот эта женщина, Соня ее звали, чуть ли не первый раз в жизни поехала отдыхать.

Одна поехала. Ей было сорок пять. Вполне, кстати, ничего из себя – такая маленькая, худенькая, большеглазая.

Вот. Ну и там, на отдыхе, на море, она познакомилась с мужчиной из другого города. Немолодой, образованный, симпатичный, старше ее лет на десять.