История зеркала. Две рукописи и два письма - Анна Нимова

Жюст торопил, очевидно, от нетерпения встретить товарищей или ещё кого.

– Этого здесь предостаточно, если останешься, можешь смотреть хоть каждую неделю.

– Так часто казнят? – сдавленно спросил я.

– Народу хватает, – он беззаботно рассмеялся.

Мы свернули на одну из прилегающих улиц и отъехали довольно далеко, когда со стороны площади долетел глухой рокот, едва слышный рев толпы, означавший, что казнь свершилась.

Почти рядом с аббатством моим глазам предстала крепость – угрюмое, вросшее в землю строение. Даже воздух потерял здесь обычную легкость, замер в тяжелой неподвижности. Полюбопытствовав, не служит ли крепость домом королю, я получил ответ, что это тюрьма для совершивших злодейские преступления и опасных бунтовщиков, в народе её называют Бастилия. Вокруг царила гнетущая тишина, изредка прерываемая шагами спешащих мимо, и в конце пути, после всего увиденного, я сам проникся каким-то тоскливым напряжением. Париж больше не радовал, во всем виделось дурное предзнаменование. Голос внутри нашептывал: самое верное поскорее пойти к исповеди, пока душа окончательно не загублена, я изнывал от беспокойства, но был не в силах принять решение.

Словно прочитав мои мысли, Жюст заговорил.

– Можешь быть спокоен, от меня никто о тебе ничего не узнает, сам же будь осторожен.

Но в тот момент мне с трудом давалось сохранять благоразумие. Страдая от близкой разлуки с человеком, к которому успел привыкнуть, и от неизвестности, караулящей за каждым поворотом, со слезами на глазах я прошептал:

– Жюст, я не знаю, как смогу с этим жить.

Он даже придержал коня.

– Да ты что, спятил? Проделать путь, чтобы вот так оставить голову на плахе? Ты из-за чего? Из-за какого-то негодяя, который сейчас жарится в аду, где ему самое место? Не выдумывай, Корнелиус, держи язык за зубами, а остальное наладится. Впрочем, уверен, это пройдет, ты умный парень, в этом я убедился.

Нечего было возразить, дальше мы ехали молча.

*****18

Задолго до моих дней по соседству с Сент-Антуанским аббатством начали строиться мелкие мастерские. С каждым годом больше и больше им требовалось рук в работу, и многие из бежавших в город крестьян нашли там себе дело. Начинающим ремесленникам ничего не оставалось, как селиться где-то поблизости, так и начал разрастаться этот пригород. Неподалеку, между пологих берегов текла речка, для наших дел оказалась вполне пригодна… И поныне здесь делают мебель, ткут гобелены для королевского двора, хотя многое изменилось, и, вернувшись, я с трудом узнавал улицы и строения, которым время добавило новые этажи, одело людей сообразно их ремеслу, тогда ничего этого не было и в помине.

Неровные домишки наседали друг на друга, часто на нижнем этаже ютилась мастерская, в ней трудились несколько человек, и только заход солнца позволял им уйти на отдых. Согласно приказу, двери мастерской надлежало держать открытыми целый день, в них мог войти каждый, чтобы выбрать или заказать понравившийся товар. Однако строение на улице Рейн, перед которым мы остановились, было предусмотрительно огорожено, а над воротами ограды я заметил королевский герб. Под гербом, отдавая ему должные почести, возвышался привратник, это и была, как я узнал потом, мануфактура по производству зеркал, именуемая королевской.

Жюст придирчиво осмотрел дом, бледно выкрашенный, и перевел взгляд на меня.

– Ну вот, Корнелиус, ты добрался, куда хотел. Хочешь, что бы я расспросил его об Ансельми? – он кивнул на привратника. – Напоследок готов для тебя это сделать.

Я понял, что минута прощания близка. Стараясь не всхлипывать перед насупленным привратником, я принялся благодарить Жюста за его помощь, но тот перебил на полуслове:

– Да ладно, чего уж такого, ничего ты мне не должен.

Он спрыгнул на землю, по уже сложившейся привычке я последовал за ним и теперь стоял, глядя исподлобья в его глаза. Я думал, за эти дни успел изучить его лицо полностью, но сейчас видел в нём нечто особенное. То, что часто и безуспешно искал я в лицах окружающих, незаметно для других, но открыто для меня, наполнило глаза Жюста – такими глазами, наверно, любящий отец смотрит на своё только что рожденное дитя. Оставаясь внешне серьезным, он прибавил:

– Не обещаю, но может случиться, как-нибудь навещу тебя.

Я почувствовал руку на своём плече. Рука, ранее державшая шпагу, готовая без колебаний принести мне смерть, теперь говорила о поддержке, и, желая отблагодарить, я прижался к ней щекой.

Не имея другого подходящего занятия, привратник начал к нам присматриваться, а увидев, как к нему направляется Жюст, напустил на себя самый важный вид, какой только сумел. Но на вопросы отвечал охотно – плащ гвардейца помог и здесь, – и вскоре Жюст вернулся обратно.

– Придется немного обождать. Сейчас все работают, и этот проходимец отказывается к ним идти. Но скоро наступит время перерыва, тогда он обещает помочь разыскать нужного человека.

У каждого из нас есть мгновения, до последнего бережно хранимые в памяти, мы вызываем их, дабы подержать себя в трудную минуту или ищем в них силы, когда жизнь подвергает нас испытаниям. Для меня одним из таких мгновений стал прощальный взгляд Жюста и слова, обращенные ко мне:

– Желаю тебе во всем удачи.

Я остался один напротив мастерской. Жюст не принял моей благодарности, но ничто не препятствовало изливать её вслед. Я понимал: без его вмешательства человек за воротами даже не повернулся бы в мою сторону, а после разговора с гвардейцем готов оказать посильную помощь. Временами привратник посматривал в мою сторону, но уже без подозрений, разговор с Жюстом настроил его вполне миролюбиво.

В тот час я не чувствовал себя скованно в окружении незнакомых людей, я почти перестал их сторониться. Здесь было меньше народа, чем в городе, а те немногие, что шли мимо, в основном бедно одетые работники мастерских, были слишком заняты своими делами, чтобы интересоваться мной.

Проходя по улице из конца в конец, я осторожно заглядывал в распахнутые двери. В столярной мастерской по соседству были погружены в работу трое мужчин. Комнату заполняли неизвестные мне приспособления для сборки, но я не решился подойти ближе, чтобы рассмотреть. Дальше через дом работал краснодеревщик, ему помогал мальчик примерно моего возраста, вероятно, его сын. Заслышав шаги, он с любопытством поднял глаза, но, не увидев во мне стоящего покупателя, отвернулся. Глядя на них, я подумал: может, и мне посчастливиться найти здесь хоть какую работу.

Между тем приближался полдень. Я уже собирался с духом, чтобы напомнить о данном обещании, когда ещё раз внимательно оглянувшись, привратник скрылся за входной дверью.

Поразительно, как спокоен я был в тот час. Мне ещё помнилось биение сердца при появлении Жюста на нашем дворе, теперь же я просто ждал чего-то предрешенного. Про себя улыбался, что наивно представлял нашу встречу в порывах и словах радости, понимая, всего этого не случится. За последние дни что-то успело измениться во мне, пожалуй, от перенесенного душа не то, что огрубела, скорее, утратила некую открытость, которая позволяет нам в детстве безо всякого ограничения выражать любое настроение, будь то слезы или гнев… Но суть моя осталась прежней, в том же нетерпении я желал его встретить, просто чувства проявлялись по-другому.

Он вышел на улицу и, помедлив, неуверенно направился в мою сторону. Я впервые увидел его лицо при свете дня, и оно показалось более необычным, чем в день, точнее, ночь нашего знакомства. Глядя на него, я вдруг понял, какой секрет оно скрывало: в нём отсутствовал самый малый намек на грубость, присущую большинству мною виденных. В лице не было ничего резкого, что отвратило бы взгляд, наоборот, оно притягивало своей соразмерностью, заставляя память сохранить эти правильные, словно вылепленные умелой рукой, черты. Волосы мягко спускались на высокий, смуглый даже зимой лоб, но оставляли открытыми глаза, в них читалось только удивление. Не ожидая встретить, он никак не мог узнать меня, хотя смутно угадывал, что мы знакомы. Я тоже молчал, стараясь продлить это невероятное мгновение: кто знает, что случится дальше, сейчас же я просто счастлив, что нашел его. Наконец он догадался.

– Корнелиус? Ты Корнелиус? – повторил он, ещё сомневаясь. – Вот так встреча… Как ты здесь очутился?

Выглядел он немного растерянным.

– Я здесь очутился, потому что искал счастья, которого ты мне желал, – улыбаясь, ответил я.

– Так ты что, удрал от своего хозяина? – он тоже засмеялся.

– Значит, этого ты мне и желал – я правильно понял?

– Нет, я просто хотел, чтобы жизнь была тебе в радость, а там уж сам решай. Ты решил перебраться в город?

Он оглядел мой изрядно потрепанный дорогой наряд, и под его взглядом мне стало не по себе. Вид у меня тогда был, право слово, совсем как у бродяги, хоть я и старался каждый вечер чистить одежду от грязи. Как Жюст не сторонился ехать со мной, – подумалось мне.