Дитя слова - Айрис Мердок

Я ретировался к себе в спальню. К этому времени Мик и Джимбо вылезли из своего гнездышка. И все четверо отправились на кухню, откуда вскоре до меня донеслись оживленные голоса и звон посуды. Они тотчас образовали сообщество. Только в данном случае классовых различий не существовало. Битлзы, совсем как Эмпедокл,[29] перевернули все понятия. В их возрасте я был неистовым, страждущим солипсистом. Я растянулся на постели и подумал, не заснуть ли мне, пока не откроются пивные. Вследствие какого-то чуда — непонятной задержки в движении необъятной вселенной — не было еще и десяти утра. Ну что ж, тем лучше. Я ведь еще не раздвинул занавесок, и у кровати продолжала гореть лампа. Я выключил ее. Закрыл глаза, и страшные кадры из прошлого автоматически замелькали передо мной. Я, как всегда, постарался найти прибежище в мыслях о Кристел — так иные мои собратья по несчастью обращаются мыслью к Деве Марии. Только сейчас спасительный образ возник передо мной не один, а вместе с другим — Артуром.

В дверь позвонили. Я встал и пошел открывать. И подумал: не индианка ли это случайно? Это была Лора Импайетт.

Появление ее было необычно, но не беспрецедентно.

— Входите, Лора. Квартира забита почти до отказа, однако для вас места хватит.

Вид у Лоры был в высшей степени энергичный и экстравагантный — седые волосы прямыми прядями свисали из-под натянутого на уши берета и лежали на плечах и на спине. Из-под широкого серого пальто торчала твидовая юбка, достигавшая щиколоток.

— Ну, скажу я вам, Хилари, и холодище же на улице. Зима пришла. О, как здесь тепло, о как мило!

— Входите же. К сожалению, единственное место, где я могу вас принять, это спальня. Мальчики заставили всю гостиную мебелью — там просто не повернуться.

Лора прошла следом за мной в затененную спальню. Я включил свет, запихнул ногой кучку одежды под кровать и прикрыл мятым покрывалом мятые простыни и одеяло. Никакого смущения я не испытывал. Почему? Потому, что, подобно святым, был лишен этого чувства? Или потому, что Лора обладала какими-то особыми качествами — благопристойностью, уравновешенностью, душевным теплом? Мне вспомнились слова Томми о том, что Лора «охотится» за мной. Какая ерунда.

— Хилари, а нельзя ли впустить дневной свет? На улице ведь, знаете ли, светло.

— А здесь будет не очень. — Я раздвинул занавески, и серый свет дворового колодца словно марлей затянул окна, так и не проникнув в комнату. — Дождь идет?

— Нет, только собирается, а в общем холодно и довольно ясно. Выключите, пожалуйста, лампу, а то это ужасно. Могу я положить здесь пальто? Кто это там болтает на кухне?

— Кристофер, Мик, Джимбо и некий Лен, телефонный мастер.

— Какие же они молодые. Чувствуешь себя совсем древней.

— Золотая молодежь — юноши и девушки — сгорают, как монтеры-электрики, и превращаются в прах. А вот вы вечно будете молоды. Мне нравится эта юбка колоколом. Вы похожи в ней на Наташу Ростову, только что вернувшуюся после прогулки по Невскому проспекту.[30]

— Глупый милый Хилари.

— Какой приятный вечер был в четверг.

— В самом деле? Я нахожу Клиффорда Ларра немного нудным. Будь мы одни, было бы куда веселее.

— Веселее? А что такое веселье?

— Хилари, не смейте устраивать одну из ваших штук. Я знаю, вы хотите, чтобы я была вам мамочкой, но я не буду.

— Ф-р-р-р!

— Да, хотите. Я понимаю вас куда лучше, чем вы думаете. Я читаю в вашей душе, как в открытой книге. Вы ведете эгоистический, замкнутый образ жизни. Вы боитесь всего нового. А не мешало бы время от времени попытаться сделать что-нибудь и для других, нечего рассчитывать, что все станут нянчиться с вами.

— И однако же вы всегда будете нянчиться со мной, верно? Ну так вытащите меня из моей скорлупы. Схватите и потяните.

Я сидел на кровати. Лора в белой блузке с высоким воротом и коричневой юбке по щиколотку (снаряжение это было явно не для женщины в теле) сидела на стуле с прямой спинкой; ее укутанные твидом колени были в девяти дюймах от моих колен. Я плохо различал ее лицо в сумрачном, словно процеженном сквозь марлю, свете, по я видел, как горят ее карие глаза, казалось, даже слегка увлажнившиеся от отчаянного сочувствия. Ну зачем мне понадобилось своим глупым машинальным легкомысленным подтруниваньем вызывать в Лоре эти чувства? И всякий раз так. Отчаянное сочувствие, невероятный прилив энергии. И однако же вся беда в том, что мне с ней легко. Она меня успокаивает.

— Хотела бы я, Хилари, чтобы вы когда-нибудь действительно рассказали мне о себе. — Лора часто выражала такое пожелание.

— Мне казалось, что вы читаете в моей душе, словно в открытой книге.

— Но я же не могу знать ваше прошлое. Откуда, к примеру, у вас этот шрам на подбородке? Я убеждена, что в вашей жизни есть что-то такое, что вам надо бы мне рассказать и тем облегчить душу.

— Мое прошлое очень скучно. Ни грехов, ни преступлений. Один только эгоизм, за который вы так мило журите меня.

— И потом мне хотелось бы поговорить с вами о Томми. Ах, если б только я могла вас разговорить!

— Я и без всяких ухищрений мелю при вас языком.

— Вы ничего не делаете без ухищрений. Устраиваете из слов тайник. Вы вечно что-то утаиваете. Но что? Так или иначе, я зашла вовсе не для того, чтобы повидаться с вами. Я пришла по поводу пантомишки. Хочу поговорить с Кристофером. Как вы думаете, удастся уговорить его написать для нас песенку? И Фредди считает, что он мог бы придумать какой-нибудь хеппенинг для финала.

— К примеру, поджечь театр. Великолепно.

(Вот один из хеппенингов, придуманных Кристофером для пикника. Каждого гостя посадили в большой мешок из плотной бумаги и велели сидеть там тихо, пока не прозвучит труба, а тогда разорвать мешок и вылезти наружу. Вся идея состояла в том, что никакой трубы не было, и после долгого мучительного сидения в мешке гости начали реагировать каждый по-своему. Было много неразберихи, кутерьмы и самых неожиданных мизансцен. Закончилось все это, как и следовало ожидать, тем, что мешки вынесло на шоссе, движение на дороге застопорилось и прибыла полиция.)

— А кроме того, я хочу поговорить с мальчиками по поводу ситуации с наркотиками. Я пишу новую статью. Я чувствую себя с этими детьми, точно я — из полиции нравов.

В дверь позвонили. Оставив Лору в спальне, я подошел к двери. И подумал: не индианка ли это случайно. Это была Томми.

Томми в красном плаще и такого же цвета шапочке, из под которой висели раскрученные ветром крысиные хвостики ее кудряшек; маленький ротик был раскрыт в умоляющем, молитвенном «О».

— Хилари, я знаю, что я не должна…

Существовало непреложное правило: никаких посещений квартиры. Да еще надо было, чтобы Томми пришла, когда Лора сидела у меня в спальне. Я почувствовал, как меня затопляет слепая, отчаянная, туманящая мысль ярость. Я дернул Томми, втаскивая в квартиру, и мы оба чуть не упали, споткнувшись о телефонные провода. Я втолкнул ее в гостиную, сам протиснулся следом и закрыл дверь. Мы стояли, зажатые со всех сторон мебелью. Я задел плечом стол, стоявший на другом столе, — раздался легкий треск. Я прижал Томми к двери — вцепился ей в плечи, безжалостно отвел их назад, изо всей сил стиснул и зашептал:

— Я же говорил тебе… не приходи никогда… никогда не приходи вот так… Я говорил тебе…

Ротик Томми так и остался открытым, а ее удлиненные наивные серые глаза мгновенно наполнились слезами. Шапочка на прижатой к двери голове съехала на бок. А я все стискивал ее плечи, нажимая на них, словно хотел пробить ее телом дерево или придавить ее как букашку. Она тоненько всхлипнула от боли. А я все шептал:

— Я же говорил тебе — никогда не приходи сюда, говорил… В дверь позвонили. Я отпустил Томми, боком выбрался из гостиной и запер в ней Томми. Я подошел к входной двери. И подумал: не индианка ли это случайно? Это была она.

Я не стал ни секунды медлить. Одной рукой схватил пальто, другой прикрыл за собой входную дверь. Я даже не взглянул на мою гостью и не стал дожидаться лифта. Я прошел мимо нее через площадку к лестнице и по дороге властно потянул за рукав синего жакета. И побежал вниз, слыша за собой легкий стук ее каблучков. Не прошло и минуты с того времени, как у моей двери раздался звонок, а мы уже стояли на улице, где чудом прояснело и небо стало широкое, ярко-голубое, светлое.

* * *

Мы шли по северной дорожке Кенсингтонских садов в направлении озера Серпантин. Интересно, подумал было я, сколько времени те две женщины, одна не подозревая о присутствии другой, спокойно просидят каждая в своей комнате — совсем как у Кристофера люди в бумажных мешках. До сих пор я еще ни разу так и не взглянул на мою таинственную спутницу. Когда мы пересекали дорогу, я держал ее за рукав, а не под руку. За все это время не было произнесено ни слова — мы шли молча.