Беглец - Алгебра Слова

Семеныч сидел боком к окну, женщина – спиной. На столе – бутылка вина и бокал, в который Семеныч налил красную жидкость. А у него стоял широкий бокал с толстыми стенками. В нем жидкость была темно-оранжевой. Катенку даже показалось, что она услышала этот задорный звон соприкосновения их бокалов. Подошел официант и забрал две темные папки, записал заказ.

Катенок немного отошла в сторону, чтобы поймать взгляд Семеныча, чтобы убедиться, что это обычная встреча. Катенок ждала, чтобы Семеныч увидел ее, незаметно подмигнул и пригрозил пальцем, как это бывало раньше, когда она появлялась на дереве за окнами офиса, где Семеныч проводил совещания.

Катенок смотрела на его глаза, в которых был смех, радость, лукавство и кое-что еще. То, как Семеныч никогда не смотрел на Катенка. Желание и вожделение мужчины к женщине. Оно пылало такими буквами в глазах Семеныча сейчас, что и неграмотный бы обжегся.

Кошка. Женщина. Мужчина. Любовь. Двое стали лишними в этот момент времени. Катенок немедленно отступила в смятении, повернулась и пошла.

Бегом сменился ее шаг.

«Беги, Катенок, убегай прочь! Есть то, чего ты не сможешь взять или отдать. Есть то, что взяв, не сможешь сберечь. Это – мир, жестокий физический мир. Беги отсюда, Катенок. Ты не сможешь здесь находиться. Скорее!» – словно кто-то кричал Катенку, подхлестывая словами, как раскаленными прутьями, бьющими по телу.

Она помчалась. То был не бег за любовью. То был бег от нее.

* * *

Катенок не знала, что через час Семеныч останется один за столиком, покрытым белоснежной скатертью. Периодически будет наполняться и опустошаться бокал с темно-оранжевой жидкостью, И Семеныч даже взглядом не проводит ту женщину, с которой он пришел, и которую он прогнал.

В его глазах не будет ничего, кроме алкоголя. Кроме большого количества алкоголя. И тоски. Тоски по настоящей жизни, настоящей любви, настоящему делу…

Никто не знал, как Семеныч ненавидит себя и свою жизнь. Обычную жизнь обычного человека. Как все его здесь не устраивает, как скован он нелюбимой работой, вынужденностью бессмысленного существования, которое состоит из строгого режима рабочих и выходных дней, и необходимости вечно зарабатывать на еду и предметы обихода, которые когда-нибудь, со смертью, станут ненужными.

Семеныч считал, что спасти его может любимое и интересное дело, которому он мог бы отдать всего себя, чтобы себя самого и забыть в этом деле. Сколько себя он помнил, незримая скука и малоощутимая тоска всегда неотступно следовали за ним. Почти все человеческие ценности: достойное образование, хорошая должность, крепкая и надежная семья, положение в обществе, относительно стабильное существование – не интересовали Семеныча и не приносили ему никакого удовлетворения. Все было бренным и конечным, суетливым и бесполезным в итоге…

О внутреннем состоянии Семеныча знала только Катенок, но помочь ничем не могла. По чистой ли случайности, но она, являясь незаконным вторжением в земной мир – чувствовала все абсолютно также.

Ни он, ни она не нашли своего места в своих мирах. Словно его там для них и не предполагалось.

* * *

Подозвав официанта, Семеныч достал бумажник из внутреннего кармана пиджака. Открыл папку счета и, с трудом различая номиналы, медленно извлекал купюры, которые неловко сминались его пальцами.

Затем он встал и, пошатнувшись, направился к выходу. Остановился на открытой веранде. Осмотрелся и, найдя к чему прислониться, порылся в карманах в поисках пачки сигарет.

Сигареты, вытаскиваемые из пачки, валились из его рук, ломались и падали. Наконец ему удалось прикурить.

В душе была прежняя тоска и смятение, их не затмил пьяный угар.

С неба все быстрее сыпали крупные хлопья снега, которые через некоторое время превратились в капли дождя. Семеныч посмотрел на машину, соображая, что ехать домой в таком состоянии – не лучший вариант. Но, докурив сигарету, он не стал возвращаться в отель, располагавшийся на следующих этажах, несмотря на то, что номер был оплачен до утра.

Хотелось одного: уткнуться в кошачью шерсть лицом и замереть навсегда. Семеныч запахнул пальто и двинулся в сторону дома.

* * *

Семеныч не знал, что через несколько улиц, в грязном сугробе лежит раздавленное тело мертвого Катенка, а где-то на колесе одной из машин еще вращается прилипшая кошачья шерсть, перемешанная с кровью…

Глава 2

Снегодождь шел все сильнее, а Семеныч двигался все медленнее. Внимание его было сосредоточено на том, чтобы не повалиться на тротуар вовсе: тяжело идти, когда к пьяному телу так и подбирается земля.

Он остановился и увидел свет. Свет возник не от фар автомобиля. Не от фонаря и не из окна. Свет был не от чего-то. Свет был везде. Семеныч в недоумении огляделся по сторонам.

Сквозь свет едва-едва проступали очертания домов, проходящих мимо людей, проезжающих автомобилей. Призрачные силуэты становились все менее заметными, пока не пропали совсем. Вместе с очертаниями привычного окружающего мира пропал и звук.

Вернее, звук был, но это был не привычный уличный шум. Звук был мягким, убаюкивающим, но не усыпляющим, а наоборот: звук напоминал одновременно и музыку, и шум моря, и шелест листвы, и свист ветра. И в то же время он был ни на что не похож. Звук был таким, каким и должен быть звук до того, как кто-то придумал, что звук должен быть следствием физического действия.

Свет и звук были такими, какими они являлись изначально. Такими, какими они были до того, как появился мир.

Семеныч стоял и смотрел широко открытыми глазами. Но ничего не видел. Был только свет. Семеныч также ничего не слышал. Был только звук.

Так пропал мир…

* * *

…И появился вновь.

Семеныч стоял на перекрестке, привалившись к светофору. Напротив него зажегся зеленый свет для пешеходов, и люди, утопая в придорожной каше грязного снега, засуетились и засеменили в обе стороны. Их лица были опущены, воротники приподняты, капюшоны натянуты на головы, и придерживались руками, потому что промозглый дождь, сбивавшийся со своего направления сильным ветром, не выбирал поверхностей и бил колючими, холодными осколками по чему попало. Люди перемещались быстро, стремясь к укрытию в виде крыш автобусных остановок, навесов над витринами магазинов, козырьков подъездов…

Семеныч тяжело дышал. Вода, попадающая под расстегнутый воротник пальто, уже намочила часть пиджака и рубашки, и само пальто сделалось тяжелым и неудобным. Оторваться от столба светофора на этот сигнал у Семеныча не хватило сил.

Автомобили нетерпеливо урчали на положенной линии, их заведенные моторы сливались в один многоголосый шум дороги. Железные существа тоже, казалось, стремились как можно скорее скрыться на автостоянках, парковках или в уютных гаражах.

Рассеянный блуждающий взгляд Семеныча неожиданно замер и уперся в крайнюю машину. Стекло пассажирской двери было наполовину опущено.

На него смотрели. Неотрывно, пристально, пронизывающее. Был бы Семеныч сейчас трезв, его разделил бы пополам этот взгляд, разрезал бы, и края остались бы ровными с точностью до многих миллионных миллиметра, как от лазерного луча.

Но Семеныч был пьян, и пьян изрядно, а душа его была смята еще больше. Он глядел и не понимал, кто на него смотрит. Это была Она. Девочка, девушка, женщина.

Семеныч даже не пытался ничего сообразить. Он смог определить пол, но больше ничего: ни возраста, ни внешности, ни длины волос. Только ощущал, как сжигают его до самого сознания такие же, как у него, светлые глаза, с каким напряжением они смотрят на него.

Всё исчезло на мгновение, которое длилось безвременно вечно, как показалось Семенычу, и вечность была не более полутора минут, как показалось миру, из которого Семеныч вдруг выпал.

* * *

Он перестал ощущать себя в этом мире. Семеныч не слышал звуков, словно оглох. Он не чувствовал дождя и пронизывающе-холодного ветра, словно умер. Он не чувствовал никакого вкуса, его вдруг перестала мучить жажда. Он не чувствовал запаха весенней зимы, которыми воздух окутывал его. Он не видел и не различал сейчас ни людей, ни машин, ни домов, ни ночной темноты сверху, растворенной огнями снизу.

Исчезли все признаки мира вместе с самим миром.

Осталась одна прямая линия, начало которой было в машине, в паре Ее глаз, и конец которой упирался в его глаза.

Вечность кончилась внезапно, совпав с прекращением зеленого света для пешеходов и началом разрешающего сигнала для движения. Машины трогались, словно в замедленной съемке, и этот автомобиль тоже. Но все происходило как обычно, а не медленно, как казалось Семенычу, но казалось так реально, что он прочувствовал, как начинается любое движение ближайших одушевленных и неодушевленных трехмерных предметов.

Так возвращался мир в сознание Семеныча.

Ее взгляд так и был устремлен на Семеныча, пока это оставалось возможным. Автомобиль поравнялся с ним и торопливо слился с плотной массой машин, удаляющихся по дороге.