Ралли Родина. Остров каторги - Максим Привезенцев

рук солдата, Ракитин без приглашения вошел в казарму.

– Пройдемте, Антон Павлович, – с опаской посмотрев офицеру вслед, сказал угрюмый. – Посмотрите на госпожу Блювштейн, на других заключенных…

Чехов кивнул. Он немало слышал про Софью, еще находясь в столице: тогда любой, кто знал про эту находчивую и хитрющую барышню, считал должным сообразить каламбур на ее счет. Как только не звали госпожу Блювштейн – от «особы опасной» до «кандально известной». Сам Чехов от шуток насчет Соньки воздерживался, но с каждым ее упоминанием все более укреплялся в мысли, что просто обязан встретиться с легендарной преступницей. Именно поэтому, едва забрав у барона Корфа удостоверение, Антон Павлович сказал Ракитину, что хочет ехать к госпоже Блювштейн. Молодой офицер попросил день, чтобы обо всем договориться, и следующим утром уже повез литератора в Александровскую тюрьму.

Стоило шагнуть через порог, и в нос ударил резкий отвратный запах. Почуяв его, Чехов скривился. Он, конечно, морально готовился к худшему, но зловоние превзошло самые смелые его ожидания.

– Мы к Соньке прямиком или сперва на других посмотрите? – не обращая внимание на выражение лица Антона Павловича, спросил угрюмый надзиратель.

– Давайте все по порядку, – закрывая рот и нос рукавом в надежде хоть как-то защититься от царящих в тюрьме ароматов, сказал литератор.

– Попахивает? – с пониманием осведомился угрюмый.

– Не то слово, – буркнул Чехов.

– Это вы еще летом приехали, – ухмыльнулся весельчак. – Тут хоть какой-то воздух свежий. Зимой мы на все замки заперты, дышать нечем, ей-богу…

– И вот они все время в этом всем находятся? И зимой, и летом?

– Ну а то как же? – пожал плечами весельчак. – Куда ж их отсюда девать? Это ж кандальная, а не обычный корпус.

«Бедные люди», – подумал Чехов, оглядываясь по сторонам.

Пока что они находились в своеобразном «предбаннике» – там, где вновь прибывших беглецов строго досматривали надзиратели. Антон Павлович отыскал взглядом Ракитина; офицер стоял за прикрытой решетчатой дверью и о чем-то говорил с еще одним солдатом, который с интересом рассматривал удостоверение Чехова.

– Говорят, Ландсберг обещал какую-то проветриваемую тюрьму сделать, – вдруг сказал угрюмый. – Как в Европах…

– Ландсберг-то хочет, – фыркнул весельчак, – только Кононович что-то не торопится ему разрешать.

– А Ландсберг у вас тут, почитай, главный инженер острова? – спросил Чехов.

– Карл Христофорович-то? Ну дык… да. Все строительство, считай, на нем, с тех пор, как Владимир Осипович островом начальствует… они и прибыли-то, кажется, в одно время примерно…

– Да не мели, – поморщился весельчак. – Раньше Осипович приехал, Ландсберг уже потом…

– Да нет же!

– Спорим?

– Спорим.

Они ударили по рукам и застыли, сжимая ладони друг друга.

– Антон Павлович, – поколебавшись, позвал угрюмый. – Не сочтите за наглость, но не могли бы вы…

Чехов кивнул и разбил, но скорей машинально, чем осознанно: все его мысли вновь были заняты Ландсбергом.

«А ежели б он не совершил то ужасное двойное убийство, кто б на острове казармы строил? – думал литератор. – Разве не должен подобные работы организовывать человек не судимый?»

– Пойдемте, Антон Павлович, – позвал Ракитин. – Начнем с общих камер, потом и до кандальной дойдем…

– Добро, – кивнул литератор.

Ракитин открыл перед ним дверь, и Чехов прошел в узкий коридор, ведущий, к дверному проему, за которым, похоже, уже находились камеры. Спорщики остались в предбаннике; оглянувшись, литератор увидел, что они, продолжая говорить, медленно бредут к выходу из кандальной – наверное, возвращались на прежний пост, снаружи.

– Антон Павлович, – снова окликнул Ракитин.

– Иду-иду, – пробормотал Чехов.

Узкий коридор закончился, начался широкий, по обеим сторонам от которого находились стальные двери с небольшими смотровыми оконцами. Через них надзиратели могли спокойно наблюдать за тем, что происходит в камерах.

– Что тут, Жмыхов? – обратился Ракитин к местному тюремщику, русоволосому бугаю с широченными плечами.

– В этих камерах у нас самые неуемные, – пробубнил солдат. – Заскучали и решили бежать. Не знаю, на что надеялись. Может, хотели укокошить капитана одного из пароходов? Потому что вплавь отсюда до материка никак, сами понимаете…

Он говорил буднично и спокойно – как, впрочем, и большинство его собратьев по оружию, проведших довольно много времени на острове каторги. Тот же Ракитин в их первую встречу практически бесстрастно рассуждал о неподдельно ужасных вещах.

«Возможно, виной всему моя фантазия, чересчур богатая, – подумал Антон Павлович. – Он говорит – «возможно, хотели убить», а я себе представляю, что уже убили, что это – факт свершенный, и представляю, конечно же, в деталях…»

Мотнув головой, дабы отогнать жуткие, кровавые образы, Чехов снова уставился на своих провожатых.

– Давайте зайдем в какую-нибудь? – предложил Ракитин. – Это же безопасно?

– Ну а то, – ухмыльнулся Жмыхов. – В кандалах-то уже не набегаешься…

Он достал ключи и открыл замок – допотопный, громадный, словно подчеркивающий тщету любых грез заключенных о свободе. С протяжным скрипом дверных петель открылась дверь, и Чехов вместе с Ракитиным и надзирателем вошли внутрь.

Камера оказалась небольшая, но людей в ней жило два десятка, не меньше. При виде этих оборванных, грязных, одетых в лохмотья людей у Антона Павловича все внутри обмерло и покрылось ледяной коркой. Ему доводилось уже видеть кандальных в городе, когда их проводили мимо дома, в котором Чехов поселился, и каждый раз литератор вздрагивал, глядя на понурого арестанта. Но наблюдать, в каких условиях живут эти отчаявшиеся люди, оказалось еще невыносимей. Антон Павлович смотрел на голые нары, лишенные одеял, на отхожее место у дальней стены, и представлял, как его тоже заковывают в кандалы и отправляют сюда.

От мыслей таких стало дурно.

– Вы в порядке? – обеспокоенно спросил Ракитин.

Он коснулся руки Чехова.

– Кажется, очень бледны…

– Да нет, уверен, это всего лишь из-за недостатка света, – слабым голосом сказал литератор.

– Ну, как знаете… – пробормотал Ракитин, убирая руку.

Все кандальные, несмотря на цепи, сковывающие их конечности, стояли с непокрытыми головами, сжимая мятые шапки грязными пальцами.

«И надо бы осмотреться тут хорошенько, и в то же время тянет сбежать отсюда немедля. Еще сильней, чем раньше…»

– Ваше благородие… – рассмотрев в полумраке погоны Ракитина, промычал один из заключенных, бородатый и морщинистый. – Пустите отсюда в обычную… я больше бегать не буду… Богом клянусь, не буду…

– Хватит! – рявкнул Жмыхов, и Чехов внутренне содрогнулся, будто орали на него. – Сколько ты раз подобное заливал? Два? Три?

– Не могу я тут… – прохрипел бородач. – Помираю…

– Хлеба мало дают, ваше благородие… – подал голос другой арестант, помоложе, но худой до ужаса, словно тросточка. – Сил нет совсем…

– Кандалы бы снять… хоть на чуток… – вставил сидящий на нарах глухой старик.

Кажется, у этого энергии не осталось вовсе – Чехов не удивился бы, если б через мгновение-другое он замертво рухнул на пол.

Ракитин и Жмыхов переглянулись и обернулись к литератору.

– Не обращайте внимания, Антон Павлович, – буркнул надзиратель. – Они так всегда… клянчат. Всегда им хлеба мало и свободы… а я вас что, заставлял бежать?

Последние слова он буквально выкрикнул, и заключенные тут же втянули головы в плечи и попрятали глаза, точно боялись…

«Чего? Что он