Личный оборотень королевы - Елена Арсеньева

В корзину!

Из одного старого дневника

Дни идут так быстро и полны стольких забот, что у меня нет ни времени, ни сил заниматься моим дневником. Раньше я была совершенно одинока, поэтому поверяла именно ему все мои надежды и только с ним вела самые задушевные разговоры. Теперь вокруг меня разные люди, и хоть ни с кем из них я не могу обсуждать свои сердечные тайны, все же мне есть о чем с ними говорить, как по-русски, так и по-английски.

Я наконец-то познакомилась с моим воспитанником, Алексом Дугласом, и, честно признаюсь, мне понадобились все мои силы и все привитые матушкой правила хорошего тона, чтобы сдержать изумленное восклицание, когда я впервые встретилась с ним взглядом.

У этого маленького худенького мальчика с длинными черными волосами удивительные глаза: пронзительные, зеленые, к тому же он отлично видит в темноте! Оттого пятилетнего ребенка побаиваются слуги, которые, как все простонародье, очень суеверны.

Мать к нему, увы, равнодушна. Господин Чужанин добр к племяннику, но мальчику нужна женская, материнская ласка.

При одном взгляде на моего питомца мне стало невыносимо жаль его. Моим первым побуждением при встрече было не сделать ему реверанс, а обнять его и нежно поцеловать. Так я и сделала. Можно было ожидать, что Алекс испуганно отпрянет, однако он обнял меня в ответ, прижался ко мне и прошептал: «Нэнни!» Это значит – няня.

Это слово не обидело меня, хотя оно как бы понижало мой статус, ведь няня ниже гувернантки, – однако я радостно отзываюсь на него, оно стало как бы моим вторым именем, и многие слуги теперь убеждены, что если в России Марью называют Машей или Марусей, то в Англии – Нэнни.

В ответ я назвала Алекса Сашенькой, он немножко удивился, а потом засмеялся и теперь охотно откликается на это имя – правда, только когда его зову я. К своему заботливому дядюшке он нейдет, дичится его, звать себя Сашкой не велит. Господин Чужанин пошучивает: вы-де, Марья Павловна, околдовали моего племянника.

Думаю, постепенно Сашенька и вовсе привыкнет и к имени, и к жизни в Заярском, и к русским сказкам, которые я ему рассказываю, укладывая спать. Он охотно учится по-русски, только некоторые слова никак нейдут ему в память. Например, он боится слова «огонь». Слов fire, blaze, flame, которые по-английски означают то же самое, он тоже боится и во сне иногда кричит: «I am in the blaze!» – то есть «Я в огне»…

Страшно! Наверное, мальчик видел какой-то пожар в детстве, но расспрашивать его об этом невозможно, чтобы сразу не начались истерические рыдания. Конечно, лучше пусть мальчик успокоится и обо всем забудет, поэтому мы избегаем таких опасных слов, как «огонь», «пламя» или «пожар».

Его мать – надо сказать, что сестра господина Чужанина, как он и предупреждал, потребовала называть ее миссис Дуглас – восприняла нашу с ее сыном горячую дружбу безо всякого одобрения или осуждения. Ей все равно, что с мальчиком происходит, лишь бы он не отвлекал ее от мечтаний, которым она предается в своей комнате, от чтения толстенных книг, которые она потом запирает в небольшой, узкий, словно пенал, шкаф без стекол, который доставлен был из Англии в числе прочих ее пожитков. Ключей от этого шкафа я никогда не видела – должно быть, барыня носит их при себе.

Страстно любит Вера Сергеевна верховые прогулки, для чего ей седлают молоденькую кобылку по имени Кроу, что значит Ворона. Она и впрямь черным-черна, и когда барыня в своей черной амазонке, смуглая и черноволосая (глаза у нее тоже черные, в отличие от синих глаз брата и зеленых – сына), в маленькой черной шляпке, садится в черное дамское седло, кобылка и всадница производят поразительное впечатление! Так и чудится, что они возникли из какой-то неведомой страны – даже не из Англии, а из совершенно таинственных, заколдованных мест! – и вот-вот канут туда вновь.

Вера Сергеевна очень смела и не боится скакать по лесным дорогам. Она родилась и выросла в этих местах, она прожила здесь всю жизнь, кроме тех шести лет, которые провела в Англии, и знает наизусть каждую тропу близ своего имения и окрестных. Ездит она всегда в одиночестве, без слуги.

Когда из Нижнего Новгорода прибыл в Заярское уездный исправник – выслушать мой рассказ о том, что произошло на лесной дороге, – он, приложившись к руке Веры Сергеевны, вернее, к диковинным кольцам и перстням, которые унизывают ее пальцы от ладоней до ногтей, умолял ее быть осторожней и не искушать судьбу одинокими поездками. Однако Вера Сергеевна только высокомерно вскинула брови:

– Никто не посмеет тронуть меня! К тому же у меня при себе всегда два заряженных пистолета, а стреляю я без промаха.

Спорить с ней исправник не посмел, но бросил значительный взгляд на господина Чужанина, и Иван Сергеевич ему кивнул, как бы обещая, что уговорит сестру быть осторожней.

Уездный исправник долго выспрашивал у меня обо всех подробностях случившегося, а потом только руками развел в знак того, что ничегошеньки не понимает. Однако спустя несколько дней деревенские охотники нашли в болоте мертвое тело заярского кучера – подлинного кучера, посланного встретить господина Великанова и перехваченного разбойниками. Теперь стало понятно, как к ним попало письмо Ивана Сергеевича!

Услышав об этом, я сразу подумала: откуда же разбойники вообще узнали, что к Чужанину едет гость с огромными деньгами и за ним отправляется карета? Наверняка в господском доме был, а возможно, и до сих пор есть человек, который им об этом сообщил… Их пособник!

Еще мне казалось странным, зачем разбойникам понадобилось заменить удобную и богатую карету, отправленную Чужаниным, на тот старый рыдван, в котором мы с Великановым отправились в свое роковое путешествие. Понятно, что карету Чужанина они украли, но почему нельзя было украсть ее потом, после нападения?!

Единственное объяснение, которое я могла найти, это что они опасались запачкать кровью роскошный экипаж, который потом, перегнав в другую губернию, могли задорого продать.

Конечно, все, что пришло мне в голову, я пересказала господину Чужанину. Что скрывать, я пользовалась любым удобным случаем поговорить с ним приватно и произвести на него самое лучшее впечатление. Понимаю, мечты мои о нем были мечтами глупенькой девочки, но они были столь отрадны и приносили мне такое счастье, что я не могла от них отказаться.

– Вы очень умны и наблюдательны, – сказал Иван Сергеевич, глядя на меня, по обыкновению, приветливо и даже ласково, – но не думайте, что эти же мысли не приходили и мне в голову. Более того, о том же говорил и исправник. Однако я не могу поверить, что в моем доме завелся предатель. Скорее всего, кто-то сболтнул на деревне… слух и пошел от кума к зятю, от свояка к свату, да так и дошел в разбойничье логово!

Конечно, я из вежливости согласилась со своим хозяином, однако решила повнимательней присмотреться к слугам и к окрестным помещикам. Мне казалось – нет, я была совершенно убеждена! – что здесь, кроме пособника-доносчика, замешан кто-то еще. В деле был виден чей-то острый, хитрый ум и изощренное воображение. На такое простые крестьяне, да и дворовые, не способны.

Случай поближе разглядеть соседей господина Чужанина вскоре мне представился. Все они были приглашены на именины хозяина. И я решила глаз не спускать с самых близких приятелей Ивана Сергеевича, которые так или иначе могли бы быть посвящены в его секреты.

Говорили, что съезда гостей в Заярском не было целых два года, потому что сначала пришло известие о смерти господина Дугласа и пришлось соблюдать траур по хозяйскому зятю, а потом в один год и Вера Сергеевна, полная воспоминаний о своем горе, приехала, и драгоценности фамильные из банка украли. Думали, уже и не оправится Иван Сергеевич от своих неприятностей, но вот теперь он вдруг заявил, что жизнь продолжается, что не кончилась она для него, он хочет веселиться и чувствовать себя счастливым. При этом он так посмотрел на меня, что я дала волю своим самым смелым мечтам.

Да, бывало порой, что я встречала такие его взгляды, на которые мне очень хотелось ответить, да я не решалась, ибо не могло же быть, чтобы…

Не могло и не будет, мне стыд свой и гордость забывать нельзя! И довольно об этом.

* * *

Лидия знала, что отец и мама воспринимали ее работу в иллюстрированном журнале – вернее журнальчике! – «Непознанное» как некую ошибку биографии и каждый день ожидали, что дочка эту ошибку осознает и из журнальчика уйдет – например, в газету «Нижегородский рабочий», или в «Нижегородскую правду», или на худой конец в еженедельник «Полиция НН», куда ее мечтал пристроить отец.

Лидия была корректором, причем очень хорошим корректором. В газетах она уже работала, тихо помирая от скуки обыденщины; работала также в глянцевом журнале «Я выбираю красивых людей!», откуда сбежала, обретя стойкую привычку носить преимущественно обувь без каблуков, одежду сдержанных тонов и консервативных фасонов, а также причесывать свои буйно вьющиеся волосы гладенько-гладенько и сворачивать скромный узелок на затылке – в знак протеста против воинствующего гламура.