Повесть о райской жизни - Вадим Проскурин

— Ну почему же? — спросил Натан. — Если люди получат убедительные доказательства, что наш бог и арабский аллах суть одно и то же…

— Какие люди? — перебил его я. — Террористы, что ли? Да им если сам пророк Мухаммед велит открытым текстом прекратить джихад, они объявят его шайтаном и все продолжится по-старому.

— А если он не просто велит? Если он явит чудо?

— Про парадокс теодицеи слышали? — спросил я. — Он ведь не на пустом месте появился. Если боги на каждом шагу станут вмешиваться в дела мира, думаете, будет лучше?

При слове «боги» Натан поморщился, но быстро овладел собой.

— Не обязательно на каждом шагу, — сказал он. — Достаточно… гм… точечного вмешательства.

— Оно и так уже происходит, не одну тысячу лет уже. Просто люди этого не замечают и хорошо, что не замечают. Там, где боги появляются в мире слишком часто, распространяется религиозный фанатизм… вы ведь не считаете, что фанатизм — это хорошо?

Натан ехидно улыбнулся и ответил:

— Это зависит только от точки зрения. Если фанатизм для вас — когда человек ходит в синагогу так часто, как предписано богом, тогда это хорошо. А если человек начинает считать людей, исповедующих другую веру, низшими существами…

— И это говорит представитель богоизбранного народа, — перебила его Лена. — Странно слышать такие слова от главного раввина ашкеназов.

Натан недовольно поморщился.

— Давайте не будем играть словами, — сказал он.

— Вот именно, — кивнула Лена. — Давайте не будем играть словами. Давайте не будем говорить, что правильный фанатизм — это хорошо, а неправильный фанатизм — плохо. Я знаю, чего вы хотите. Вы хотите, чтобы добрый боженька явился на землю, отделил агнцев от козлищ, агнцев похвалил, козлищ наказал и тогда во всем мире воцарится тишь и благодать. Правильно?

— Ну…

— Неправильно! Если будет так, человечество превратится в стадо домашних животных. Какая может быть свобода воли, когда бог следит за каждым шагом каждого и когда малейшая ошибка приводит к наказанию?

— Свобода воли — это искушение, — заявил Натан. — А вернее, испытание, которое должен пройти человек, желающий попасть в рай после смерти.

— Вы верите в рай после смерти? — удивился я.

— А вы нет? — столь же удивленно переспросил Натан. — Вы живете в раю и не верите в него?

— Я поверю в загробную жизнь только тогда, когда вот в эту вот дверь постучится мертвый праведник, — заявил я. — Вы хоть одного праведника в раю видели?

— Рай большой.

— Меньше ста километров в диаметре. Я проехал его на джипе из конца в конец и не встретил ни одного праведника. Мир, в котором мы находимся, только похож на рай. Бомж пытался открыть тот самый рай, о котором говорится в библии, но Бомж не слишком хорошо умеет работать с параллельными пространствами.

— А вы? — спросил вдруг Мордехай. — Вы сможете открыть настоящий рай?

— Я вообще не владею этой магией, — отрезал я. — А если бы и владел — не открыл бы ни за что. Не имею ни малейшего желания повстречаться лицом к лицу с толпой давно умерших людей. Это, в конце концов, негуманно. Человек, проживший достойную жизнь, имеет право на отдых.

— Сатанист, — буркнула Лена.

— Да никакой я не сатанист! — воскликнул я. — Сатанист — тот, кто поклоняется Сатане, а я ему не поклоняюсь.

— Ей, — поправила меня Лена.

— Нет, не ей, — возразил я. — Головастик — не Сатана, а Бомж — не Бог из библии. Это просто маска, которая за сотни лет становится привычной и прирастает к душе.

— В том-то и дело, что прирастает, — вздохнула Лена. — У Головастика она настолько уже приросла, что ее можно смело называть Сатаной и не бояться погрешить против истины.

— Против истины нельзя погрешить, — заметил я. — Понятие греха придумано Бомжом, в реальной жизни греха нет.

— То есть, по-вашему, все дозволено? — оживился Натан.

— Ну что вы, право! — воскликнул я, передразнивая одну из предыдущих его реплик. — Это очень примитивная трактовка. Каждому дозволено ровно столько, сколько он дозволяет себе сам.

— То есть, если вы дозволяете себе убивать своих ближних…

— Я никого не убиваю без веских причин.

— А что есть веская причина? То, что мы сейчас спорим, не является веской причиной убить меня?

— Нет. Если вы совсем меня достанете, я выгоню вас из дома, но убивать не буду.

— Только не забудь спросить мое мнение, — подала голос Лена. — Это ведь наш общий дом.

— Конечно, — сказал я. — Извини. Если ты со мной не согласишься, я не буду их выгонять, я уйду сам. А ты считаешь, он говорит правильные вещи?

Лена пожала плечами:

— Как сказать… Я вижу в его мыслях, что он действительно верит в то, что говорит. Твои мысли я прочесть не могу, но раньше, когда могла, я видела, что ты тоже веришь в то, о чем говоришь. Ты неплохой человек, несмотря на все свои грехи, которые ты отказываешься признавать…

— Я не отказываюсь их признавать! — воскликнул я. — Хочешь, я перечислю дюжину своих ошибок за последний год? Серьезных ошибок, из-за которых погибли люди.

— Грех — это не ошибка, — серьезно сказала Лена. — Грех — это состояние души. Такое состояние души, при котором ты творишь зло походя, не задумываясь, просто потому, что тебе этого захотелось.

— Я никогда такого не делал.

— Ты — не делал. Но другие…

— А кто говорит о других? Я никого не агитирую в свою веру. Если кому-то мало ответственности перед самим собой, пусть выдумает себе бога, который видит все и за каждый грех делает а-та-та по попке.

— Вы утрируете, — поморщился Натан.

— Да, утрирую, — согласился я. — Но лишь для того, чтобы смысл моих слов стал понятен. Я не возражаю, когда люди молятся или постятся, пожалуйста, сколько угодно. Если в этом есть польза — пожалуйста. Я не запрещаю верить в бога, это все равно что запретить безногому пользоваться инвалидной коляской. Но когда в такую коляску садится здоровый человек, это вызывает недоумение.

— Себя вы считаете здоровым человеком? — спросил Натан.

Я пожал плечами.

— Не знаю, — сказал я. — Я надеюсь, что здоров. По крайней мере, я давно уже не падал.

— Зато до этого повалялся отменно, — заметила Лена.

Я промолчал. А что тут скажешь? Даже если я отрицаю понятие греха, от совести все равно никуда не уйдешь. Немного утешает то, что на протяжении всей своей зимней одиссеи совсем уж явных ошибок я не делал, и что большую часть времени я фактически был куклой в руках Головастика…

Да, был куклой в руках Головастика. Она может сколько угодно говорить, что не вмешивается в сознание людей напрямую, но разница между прямым вмешательством и искусным манипулированием не так уж велика. Все боги одинаковы — люди для них всего лишь фигурки на шахматной доске, каким бы избитым ни было это сравнение. И я скоро сам стану таким же, если уже не стал. Это закономерно — когда регулярно общаешься с людьми вроде капитана Бейцалова, трудно удержаться от брезгливости, а когда чувство брезгливости становится привычным, ты перестаешь относиться с уважением и к другим людям. Конечно, не все люди подобны Бейцалову, но исключения лишь подтверждают правило. А я ведь еще молитв ничьих не слышал… Может, потому я и не хочу выбирать себе аватар?

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});