Маленькие трагедии большой истории - Елена Съянова

А днем, сидя на совещании у Гитлера, выкуривая сигарету за сигаретой в нос Адольфу, он видел перед собой бредящего сына, безумные глаза жены, испуганные слезы маленького Давида, славного чистого мальчишки, – о таком друге для сына мечтает любой отец!

И любой задал бы себе вопрос: кто виноват в том, что, может быть, умрет твой мальчик?

Конечно, его задал себе и Роберт Лей. И ответил. Через два дня, 13 ноября 1938 года, в партийной газете «Фелькишер беобахтер» вышла статья трудового вождя с разъяснениями немецким рабочим по поводу «хрустальной ночи»: «Евреи – это всегда проблема, – писал Лей. – Решений этой проблемы может быть несколько. Но должно быть найдено только одно. Когда оно будет найдено, то станет окончательным».

Леонора

Леонора Каррингтон родилась художницей. Новорожденная картина мира, в которой все перевернуто, так и не встала на ноги в ее глазах: мир остался для нее искривленным, зависнув под углом, он не получил опоры.

Леонора всегда была немного другой, даже не странной, а именно другой, словно предназначенной для какой-то тропинки, которая резко сворачивала в сторону, а затем – не то падала, не то взмывала вверх от того привычного векового пути, которым плавно скользили девушки ее круга. Оставив безнадежные попытки сделать из дочери светскую даму, родители отпустили ее в Италию – учиться живописи. Живопись стала опорой искривленного мира Леоноры Каррингтон.

Она была счастлива в Риме, счастлива в Париже… Любимые с детства, полные сакральных смыслов эпосы древних кельтов и собственные сновидения, с которых, как с натуры, она писала свои картины, привели Леонору к сюрреалистам. В их веселом кругу она обрела еще одну опору – Макса Эрнста. То был действительно веселый круг единомышленников. В отличие от самоедов-модернистов, эти ребята желали сами причинять боль зловредному миру! Сюр – страшненькое дитя межвоенных десятилетий – выдохнул в мир целый рой алогизмов и парадоксов, биоморфных знаков, смыслов бессмыслицы, форм бесформенности…

Вот, к примеру, портрет художника Макса Эрнста, сделанный поэтом Полем Элюаром:

В одном углу проворный инцестВертится вокруг непорочности платьица.В другом углу небо разродившеесяКолючей бурей бросает белые снежки.В одном углу светлее чем другие если присмотретьсяЖдут рыб печали,В другом углу машина в летней зелениТоржественно застыла навсегда.В сияньи юностиСлишком поздно зажженные лампыПервая показывают свои груди красныенасекомые их убивают…

Семейная жизнь Макса и Леоноры – метание маятника: от «Леоноры в утреннем свете» к «Ангелу очага» – самому кошмарному из всех кошмаров сюра. Когда мужчины пишут так, как писали Грос, Дали, Пикассо, Эрнст, женщины испуганно бросают свои кисти. Женщины трепещут перед экспансией мужского абсурда и жмутся к семейному очагу. Но из очага Леоноры вырвалось это чудовище и вгрызлось в холст Макса. С тех пор она стала бояться пустых холстов.

Но у нее оставался Макс. Он, как Атлант, подпирал ее мир. Неся голову в облаках сюра, Макс Эрнст крепко, обеими ногами упирался в кровавый земной реализм арестов, расстрелов и концлагерей.

Нацизм наступал. Макс и Леонора помогали друзьям-евреям вырваться из кошмара Европы. Как они ненавидели наглеющий фашизм! Но в 39-м «Атланта» неожиданно сбили с ног – Макса Эрнста арестовали в Париже, арестовали всего лишь как немца, как подданного страны-противника.

Последняя опора рухнула, и вместе с ней – мир Леоноры. Леонора Каррингтон снова взглянула на мир взглядом новорожденного младенца. Ее первое безумие длилось недолго; друзья увезли ее в Испанию. Там безумие повторилось. Отец пробовал лечить дочь, но она смеялась и уходила из клиник. Отец не понимал; никто не понимал: она не была безумной; это Европа сошла с ума и встала на голову, а Леонора все видела правильно.

Когда послевоенный мир снова встал на ноги, для Леоноры он всего лишь вернул себе привычный ей искривленный вид. Но ей это уже не мешало. Она больше не искала опор. Ее воля окрепла; ее взгляд, как стальной прут, нанизывал и удерживал биоморфные фрагменты мира. Отдыхающая после бойни реальность казалась слишком божественно бесценной, чтобы искать что-то поверх нее. Сюр умер. Леонора Каррингтон пережила рубеж веков.

Дело о маслобойках, лопасти которых имели вид фашистской свастики

9 августа 1937 года в Комиссию партийного контроля при ЦК ВКП(б) обратился товарищ Глазко, управляющий Московской областной конторой Метизсбыта. Он привез заявление и образец маслобойки, изготовленной на заводе № 29.

По заявлению товарища Глазко Комиссия партийного контроля во главе с товарищем Васильевым провела проверку на заводе № 29.

Комиссия установила:

Данная маслобойка была сконструирована в тресте ширпотреба ГУАПа старшим инженером Тучашвили. Начальник цеха завода № 29 Краузе добавил к маслобойке вторую лопасть, установив ее перпендикулярно первой. В результате этого расположение лопастей приобрело вид фашистской свастики.

Начальник цеха Краузе по национальности немец, член ВКП(б) с 1924 года.

Конструкцию маслобойки, лопасти которой имеют вид фашистской свастики, утвердил начальник треста ширпотреба ГУАПа Тарский, член ВКП(б) с 1925 года.

В результате заводом № 29 за 1936 год по указанному образцу было изготовлено 23 тысячи 247 маслобоек, а за 1937 год 32 тысячи 516 штук. На изготовление их было израсходовано около 70 тонн дорогостоящего металла, в то время как можно было употребить пластмассу и дерево.

Комиссия также установила, что в 1936 году на завод приезжал заместитель начальника треста ГУАПа Борозденко, член ВКП(б) с 1926 года.

Товарищ Борозденко вместо исправления положения лопастей, которые имеют вид фашистской свастики, заявил: «Лишь бы рабочему классу хорошо было, не обращайте внимания».

Несмотря на ряд сигналов директор завода № 29 Александров, член ВКП(б) с 1924 года, не предпринял мер к изъятию и прекращению выпуска маслобоек, лопасти которых имеют вид фашистской свастики.

Комиссия постановила:

Выпуск маслобоек, лопасти которых имеют вид фашистской свастики, считать вражеским делом.

Председатель комиссии Васильев

15 октября 1937 года

Из протокола Бюро Комиссии партийного контроля при ЦК ВКП(б) № 50, от 15 декабря 1937 года

Слушали:

Пункт 1. Об изготовлении маслобоек с лопастями, которые имеют вид фашистской свастики.

Постановили:

Пункт 1. Принять к сведению заявление наркома Оборонной промышленности М. М. Кагановича, что в месячный срок лопасти маслобоек, имеющие вид фашистской свастики, будут изъяты и заменены новыми.

Пункт 2. Дело о конструировании, изготовлении и неприятии мер к прекращению производства маслобоек, лопасти которых имели вид фашистской свастики, – передать в НКВД.

«Отрыжка» Клод

«…Вскоре пламя добралось до нее и спалило ее платье; потом огонь стал лизать ее сзади, и все присутствующие увидели ее совершенно нагую… Когда же люди вдосталь насмотрелись на то, как она умирает, привязанная к столбу, палач прибавил огня; пламя, точно неистовый зверь набросилось на ее бренную плоть и поглотило целиком, не оставив от нее ничего, кроме кучки пепла».

Так в 1431 году газета «Парижский обыватель» описала последние минуты жизни Жанны д’Арк, прозванной Орлеанскою Девой, описала и бурную радость толпы по поводу сожжения ведьмы. Но всего пять лет спустя, такая же толпа также бурно радовалась чудесному возвращению Девы Жанны.

«В оном году 1436 году, мая двадцатого дня явилась Дева Жанна, прозванная Орлеанскою… Оба брата ее – массир Пьер и оруженосец по прозвищу Жан Маленький знали, что она была сожжена, но, представ перед нею, они тотчас узнали ее…» Народ стекался отовсюду. Удивительная весть облетела всю Лотарингию.

Бывшие сподвижники Жанны отправились в Мец, чтобы изобличить самозванку. Но, оказавшись лицом к лицу с той, которая называла себя Французскою Девой, они падали перед нею ниц и, обливаясь слезами, целовали ей руки. Ей дали коня, которого она, как говорится в хронике, «лихо оседлала», меч и мужское платье.

В этом платье она отправилась ко двору могущественной герцогини Люксембургской: та приняла ее и признала. Признали ее также граф Варненбургский и все рыцари Рейнланда. И в реестровых отчетах Орлеанской крепости от 1436 года, читаем, как доблестный герольд Флер де Ли получил 9 августа два золотых реала за то, что доставил в город несколько писем от Девы Жанны. А она продолжала свое победоносное возвращение! Она посетила Орлеан, город ее прежнего триумфа. Там ее знали, как нигде! И снова – признание: пышная встреча, рукоплескание толпы… Неделей позже в Пуату она была принята своим прежним сподвижником, знаменитым маршалом Франции Жилем де Ре, и он тоже признал ее!

Только король Карл VII пока хранил молчание… Такова легенда.