Пятьдесят слов дождя - Аша Лемми

еще жалею, ты ведь ребенок.

– Ты тоже был ребенком.

Акира ухмыльнулся.

– Не совсем.

Он отпустил ее руки.

– Ну вот, готово. Иди, если хочешь, поешь сладкого. Затем в постель.

В ту ночь, лежа в кровати, Нори слушала стрекотавших за окном сверчков. Они как будто к ней взывали, и ее вновь охватило глубокое желание вырваться на свободу, в мир вовне. Затем боль в груди заставила выбросить подобные мысли из головы. Они лишь мучили. Нет смысла зацикливаться на том, чего не получить.

С возвращением матери Нори сможет играть за стенами дома сколько угодно. Акира вряд ли присоединится к салочкам или пряткам, но вдруг получится его уговорить. В одной детской книжке Нори видела, как на картинках мальчики с девочками бегали за красным мячом. Хорошо бы, если она будет очень стараться на уроках, Акира согласится поиграть с ней в красный мяч.

Пока Нори погружалась в сон, ее с болезненной ясностью поразило воспоминание. Стояла ранняя зима, выпал первый легкий снег. Парк рядом с квартирой, которую они снимали, окутала дрема. Фонтан, покрытый тонким слоем льда, поблескивал на угасающем солнечном свету, скрипели на ветру голые деревья. И посреди этого всего шла женщина, хрупкая, съежившись от холода, неся в изящных руках бумажные пакеты с продуктами. На ней было светло-голубое в горошек пальто, красивое, однако явно изношенное. Длинные шелковистые волосы свободно развевались, скрывая лицо. Она казалась призраком – но призраком доброжелательным.

Позади нее семенил ребенок, девочка не старше трех-четырех лет, с кожей теплого медового цвета и буйной гривой кудрей, кое-как собранных в хвостик. Вдруг девочка издала пронзительный писк. Она заметила вдалеке качели и радостно ткнула в них пальчиком. Шагнула было в их сторону – однако безликая женщина дернула ее назад.

– Нам некогда играть. Нужно домой.

– Но я хочу поиграть, окасан! Я никогда не играю.

– Не сейчас.

– В парке пусто, никто меня не увидит. Никто не узнает.

– Иди тихо, и я дам тебе конфетку. Ну же.

– Но…

– Довольно.

Девочка бросилась на землю, не обращая внимания на холод, и зарыдала. Женщина молча стояла и ждала, когда истерика закончится. Затем пара продолжила путь, и слезы девочки под холодным ветром замерзали на щеках. Красная ленточка в каштановой гриве развязалась – вот-вот улетит.

Дитя обернулось, бросило на качели последний тоскливый взгляд, а потом их с матерью поглотила тьма.

* * *

Той ночью Нори спала беспокойно и внезапно проснулась, сама не зная почему. Было раннее утро, стояла мертвая тишина, даже птицы не щебетали. В груди возникло предчувствие нехорошего, и Нори сразу захотелось позвать Акиру.

Она попыталась сесть, но конечности подвели, наполненные всепоглощающей слабостью. Попыталась закричать, но не послушался и голос. Все тело будто бы заполнила вода, которую нельзя удержать, которая начнет сочиться сквозь поры.

Нори была совершенно уверена, что умрет.

Акико

Не особенно удивляюсь, обнаружив маленькую госпожу еще в постели. Сейчас только половина девятого, а она не жаворонок. Ее брат должен раскрыть мне секрет, как вытащить ее из кровати без рупора. В последнее время она не спала до трех-четырех утра и вставала ровно в семь. Причем постоянно сияет словно светлячок, несмотря на порезы на ладонях и мешки под красивыми глазками. Никогда не видела, чтобы кто-то так радовался столь простой доброте.

Оглядишь комнату – и сразу ясно, чем она занималась. По столу разбросаны ноты, среди них стоят две пустые миски. Подозреваю, таскать мороженое сюда, наверх, ей помогает брат. Юко-сама не любит, когда маленькая госпожа ест сладости: боится, что они испортят девочке зубы и фигуру.

Я вот думаю, что она ребенок, и ей должно быть позволено есть то, что хочется. Но я не Юко Камидза, кузина его императорского величества. Я не владею половиной земли Киото и многочисленными поместьями, разбросанными по всей стране. И потому мои мысли по этому поводу, в сущности, не имеют значения.

Когда Сейко-сама была ребенком, ей тоже не разрешали есть сладости. И она выросла невероятной красавицей, с гладкой и чистой, словно родниковая вода, кожей. Так что, возможно, решение верное.

Я тихонько окликаю девочку, чтобы пробудить ее ото сна. Знаю, она скорее конечности лишится, чем расстроит Акиру-сама опозданием на урок. Совершенно не представляю, почему он помогает маленькой госпоже в ее нелепых затеях. Она не очень-то способная. И даже обладай она талантом, эта ее маленькая блажь никуда не приведет. С другой стороны, девочка совсем юна. Полагаю, она еще не осознала, что любая ее попытка связать себя с Акирой-сама тщетна. Их судьбы непреклонно предопределены, и они разные, как день и ночь. Может, он потакает ей из жалости. Или ему просто скучно. Укромное поместье ни в какое сравнение не идет с шумным сердцем Токио.

Акира-сама, разумеется, исключительно талантлив, что меня нисколько не удивляет. Истинное дитя своей матери.

Девочка не отвечает. А вставать нужно немедленно, чтобы перед занятием успеть позавтракать. Я со смиренным вздохом подхожу к кровати.

И сразу же понимаю: что-то не так. Лицо девочки лишено краски, только на сомкнутых веках алеют неестественно яркие пятна. Выбравшись из-под одеяла, малышка разметалась по постели. Белая ночная рубашка липла к мокрому от пота телу. На подушке засохла корка рвоты, и еще до того, как прикоснуться ко лбу маленькой госпожи, я знаю, что она горит в лихорадке. Мое сердце трепещет от страха, и я удивляюсь сама себе. Неужели я так сильно к ней привязана?

Бегу в сад, где наверняка найду хозяйку, которая ухаживает за своими драгоценными цветами. У нас несколько садовников, а она каждое утро упрямо выходит осмотреть двор лично. Жду, когда она меня заметит. Юко-сама встает, каким-то образом умудряясь выглядеть достойно, даже когда низ ее темно-зеленого кимоно покрыт землей и влажными пятнами росы. Хозяйка убирает с глаз упавшую прядь волос и обращается ко мне:

– Да?

– Что-то с Норико-сама, госпожа. Думаю, девочка больна.

Юко-сама поджимает губы – знак огромного неудовольствия. Знаю, она предпочитает как можно меньше думать о внучке. Хозяйка была в восторге, что у нас поселится Акира-сама, законный наследник мужского пола, и буквально плясала от радости на могиле бывшего зятя. Хозяйку раздражает, что мальчик предпочитает проводить много времени с Нори. Думаю, она боится, что они друг друга испортят. Однако она не хочет ограничивать мальчика. Чего она действительно желает – так это его преданности. Единственным человеком рода Камидза, которого он знал, была его мать, Сейко-сама, и… ну, осмелюсь сказать, что их общение не вызывало у него пламенной семейной гордости. Юко-сама умна. В