Белое, черное, алое… - Елена Топильская

— Ас кем твой ребенок? — посыпал мне соли на рану Левка.

— С сожителем, — вздохнула я.

— Ой, Машка, не называй его сожителем. Знаешь, как это мужикам уши режет!

— Ну хорошо, а как его называть?

— Спутник жизни, гражданский муж.

— А можно: лицо, с которым я нахожусь в фактических брачных отношениях?

— Можно.

— Ну, спасибо, отец родной. Так вот, сожитель — это то же самое, только на восемь слов короче. Ладно, если тебе от этого легче, я, так и быть, буду употреблять эвфемизм «любовник и друг». Где постовой, который будет ошметки труповозам сдавать?

Как из-под земли вырос постовой и взял у меня копию протокола осмотра и прочие бумажки для морга.

— А Голицын где?

— Поехал в главк, в Москву докладывать. Возвращаться вроде не собирался.

— Крошки мои, за мной!

Я решительно направилась к выходу из парадной, игнорируя сопение дуэтом у меня за спиной.

Мы втроем, а за нами начальник отделения Бурачков перешли дорогу и остановились перед трехэтажным особнячком. Дверь парадной была заперта на какой-то замок с секретом, даже не кодовый. Темень вокруг уже была непроглядная; Болельщиков бубнил, не переставая; в ответ на робкие намеки Задова о том, что хорошо бы подсветить чуток, он злобно рявкнул, что Задов небось на свои кровные лучше пива себе купит, чем ему батарейки, а вот он, Болельщиков, вместо личного пива батарейки покупает; а когда Задов упомянул переноску, тот разъярился еще больше и завопил:

— Переноску подключить куда-то надо, а куда я ее сейчас включу? Тебе в…

— Ну ладно вам, все равно в парадную не попасть. Борис Владимирович, выручайте, — обратилась я к Бурачкову.

— Схожу домой к мастеру РЭУ, — кивнул Бурачков. — У нее-то ключи должны быть, хотя бы на случай пожара, тьфу-тьфу. Подождете?

— А куда мы денемся?

Я как-то отстраненно, даже без досады подумала, что на таких происшествиях жизнь клубится и кипит только первое время, потом все куда-то испаряются, остается жалкая кучка людей, ниже которых только дворник, — в данном случае к ним я причислила себя да бедолаг-экспертов, — и которые пусть как хотят, так и выпутываются. Пусть околачиваются в темноте, голодные и холодные, лбом стучат в запертые двери, а в это время где-то в теплых кабинетах телетайпы вовсю трещат и телефонные трубки раскалены от заверений милицейско-прокурорских боссов об их готовности расшибиться в лепешку для раскрытия страшных преступлений и лично лечь костьми на поле брани…

Болельщиков все-таки зажег фонарь, зашел за угол и сообщил, что если нам надо на чердак, то тут имеется пожарная лестница, которая ведет на козырек крыши перед чердачным окном, достаточно широким, чтобы даже он туда пролез. Я присоединилась к нему и стала с сомнением разглядывать эту самую пожарную лестницу и чердачное окно. Через некоторое время перед запертой парадной остановился милицейский «уазик», из него выгрузился милицейский капитан, в свете фар «уазика» я разглядела, как он о чем-то переговорил с Левой, после чего к нам подтянулся доктор Задов с сообщением, что начальник отделения прислал участкового — мол, мастер двери не открывает, поэтому не целесообразнее ли осмотр чердака отложить до утра. Вот тут мне уже вожжа под хвост попала: понятно, только мне это надо, а всем остальным — лишь бы быстрее закруглиться и на базу? Нет уж, работу надо доводить до конца. Меня не насторожило даже то, что Бурачков сам не явился отчитаться, участкового прислал…

Тем временем эти двое с фонарем выразительно на меня смотрели, цокали языками и требовали наконец определиться — лезем мы на чердак или нет? «Ну нет, сачки несчастные, — остервенело подумала я, — не удастся вам отлынить от работы!» И решительно постановила, что лезем!

— Давай, Машка, я тебя подсажу! любезно предложил сразу смягчившийся Болельщиков; мне показалось, что он даже облегченно вздохнул. Тут я задумалась, как же я залезу по пожарной лестнице в своей Длинной юбке и на высоченных каблуках?

— Ничего, Машка, не сомневайся, — подбодрил меня Болельщиков, — у тебя же разрез на юбке высокий, лезть будет легко. Ты же когда-то спортивной гимнастикой занималась?

— Когда это было… А может, вы с Левой сначала, а?

— Ну вот, здрасьте! Почему это мы должны лезть раньше следователя? Нет уж, давай сначала ты. Кто тут главный, в конце концов?!

Поскольку я всю свою следственную жизнь доказывала окружающим, что в соответствии с Уголовно-процессуальным кодексом, а также с основными положениями криминалистики главным на месте происшествия является не кто иной, как следователь, не могла же я сейчас ударить в грязь лицом. Болельщиков подставил свое мощное колено, и я полезла.

Наглый ветер тут же совершенно неприлично задрал мою юбку вверх, металлические перекладины оказались ржавыми, и руки мои сразу тоже стали ржавыми; в довершение ко всему, добравшись до середины лестницы, я уронила с ноги туфлю. В тот момент, когда моих ушей достиг глухой стук упавшей на землю туфли, я серьезно задумалась — а женское ли дело это следствие? Даже для тех, кто занимался спортивной гимнастикой… Задов и Болельщиков, задрав головы и с нескрываемым удовольствием заглядывая мне под юбку, подбадривали меня и советовали не останавливаться на полдороге.

Они бы, может, и дальше надо мной издевались, если бы, глянув в очередной раз вниз, я не обнаружила рядом с ними Бурачкова, который, по их примеру, тоже задрал голову и наблюдал за моим вознесением. Заметив, что я смотрю на него, он, придерживая фуражку, чтобы не свалилась, крикнул:

— Мария Сергеевна, а вы чего, решили ключей не ждать?

— Что?! — переспросила я, холодея от обрушившегося на меня прозрения.

— Вы решили по лестнице забраться? Я же ключи принес! И от парадной, и от чердака!

Я застыла, вцепившись в ржавые перекладины, лихорадочно соображая, что для меня более приемлемо — долезть все-таки до крыши или спуститься вниз; спускаться тяжелее, но там, внизу, люди; а если я влезу на крышу, мне придется ждать в темноте, холоде и одиночестве, пока туда прибудут остальные участники следственного действия. Нет уж, пусть меня внизу ловят! И я стала перебирать перекладины лестницы в обратном направлении, задыхаясь одновременно от злости и от смеха — невозможно было не признать, что разыграли меня классно…

— Прости, Машенька! — заголосили эти гады хором, испугавшись моей реакции.

— Прыгай, не бойся, Машенька, я тебя поймаю! — добавил Болельщиков.

Мне уже было все равно, я немного повисела на нижней перекладине, откуда земля казалась далекой, как из иллюминатора самолета, и спрыгнула прямо в руки Болельщикову, постаравшись как можно больнее его при этом лягнуть.

Задов уже стоял наготове с моей туфлей, как исстрадавшийся принц, нашедший после долгих мытарств Золушку. Я передохнула и, держась за Болелыцикова, протянула ему ногу, на которую он благоговейно надел туфлю; его мне тоже удалось лягнуть. После этого нас всех, кроме Бурачкова, одолел такой приступ смеха, что на третьем этаже дома зажглось окно и кто-то загремел рамой с явным намерением призвать нас к порядку. Вспомнив шефа с его теорией о необходимости расслабляться для нейтрализации следственных перегрузок, я, Давясь от хохота, подумала, что расслабилась как минимум на месяц вперед, только вот жалко загубленных колготок и юбку придется стирать.

Открыв дверь ключом, мы вошли в парадную и поднялись к чердаку. Бурачков отпер висячий замок чердачной двери и сделал жест, долженствующий означать:

«Добро пожаловать!» Я заглянула туда, на чердаке горела тусклая лампочка и озаряла картину, которую даже далекий от следствия человек идентифицировал бы не иначе, как обстановку борьбы. Заглянувший на чердак через мое плечо Бурачков даже присвистнул.

Посыпанный песочком пол чердачного помещения олицетворял собой мечту следопыта. Мысленно я вознесла хвалу дальновидному генералу Голицыну, никому, кроме меня, не сказавшему о своих догадках относительно места наблюдения за лифтом. Будь он более болтлив, к моему появлению здесь остались бы только следы работников милиции и, может быть, для разнообразия, еще прокурора города.

И правда, до смешного доходит; в начале года у нас на территории среди бела дня расстреляли крупного преступного авторитета, а через две недели в кафе-забегаловке на глазах у персонала поссорились гопники, устроили поножовщину и разбежались. И там, и сям мы нашли следы обуви, пригодные для идентификации, и отправили их в наш экспертно-криминалистический отдел. Чуть погодя звонит возбужденный эксперт и кричит, что на обоих местах происшествия следы одной и той же обуви, днем зарплаты клянется! Горчаков стал ломать голову: какая может быть связь между ножевым ранением местного гопника и заказным убийством крутого мафиози? Созвали методсовет, который по-простому зовется еще «В мире мудрых мыслей», поскольку на этом мероприятии надзирающие прокуроры, в лучшем случае подержавшие дело в руках пять минут, дают мудрые советы следователю, который выезжал на место происшествия, лично составил все бумажки и уже два месяца пытается преступление раскрыть. Начальник надзорного отдела Будкин закричал, что дела надо соединять производством и выдвигать версии о связи этих двух преступлений; все его горячо поддерживали, пока не выступил наш шеф, Владимир Иванович, и не сказал, что, с его точки зрения, связь между этими преступлениями только одна: на оба места происшествия еще до прибытия туда прокуратуры выезжал один и тот же сотрудник милиции, а поскольку речь идет о преступлениях, совершенных на территории разных отделений милиции нашего района, то это, скорее всего, кто-то из руководителей районного управления. Впоследствии версия нашего прокурора блестяще подтвердилась, и, по слухам, этому руководителю лично генерал Голицын объяснил, с использованием непереводимых идиоматических выражений, как надо вести себя на месте происшествия и куда можно лезть, а куда не стоит, даже если ты начальник РУВД.