Особо сложные дела - Иван Неручев

Гранатов не скрыл удовлетворения, когда к нему в отделение милиции через несколько дней зашла Викторина Кузьминична.

— Очень рад вас видеть, товарищ, — сказал он, вставая и указывая на стул. — Прошу! — Посетительница села и молчала; лицо мрачное, глаза опущены.

— Как жизнь идет, Викторина Кузьминична? — мягко спросил лейтенант.

— Жизнь у меня, кажется, окончательно испортилась. К моему огорчению, вы тоже, видимо, приложили руку к этому окончательному крушению моей жизни… Я пришла узнать, зачем, ради чего вы поставили под удар женщину, которая ничего плохого не сделала и зашла к вам с единственной целью…

— Я не понимаю, — прервал ее Гранатов, — честное слово, ничего не понимаю… Что случилось?

— Ничего особенного, если не считать, что муж на второй день после моей с вами встречи перестал со мной разговаривать; родители его ссорятся, как будто между собой, но, я уверена, имеют в виду только меня. То и дело я слышу эпитеты: «предательница», «внутренний враг», «любовь с помощью милиции» и прочее. Один из друзей Арнольда вчера встретил меня и прямо спросил: «Зачем ты, Вика, сделала это?» — «Что я сделала?» — «Спроси об этом там, куда тянутся вот такие губошлепые дуры, как ты…» Я думаю, этого вполне достаточно, чтобы сделать из всей этой атаки определенные выводы…

— Где работает этот его друг? — спросил Гранатов.

— Новую неприятность хотите мне сделать? — прищурилась Викторина.

— Я хочу узнать, откуда ветер дует… Даю вам честное слово, я ни с кем не разговаривал о нашей с вами встрече, хотя, не скрою, все эти дни много думал о вас, о вашей судьбе… Как зовут этого человека?

— Василием Васильевичем, — тихо сказала Викторина, — фамилия, кажется, Чайников, он старший инженер на литерном заводе… Муж часто говаривал: вот ты боишься подпустить меня к своим хахалям, а посмотри, что за человек дружит со мной, у него секретов во сто крат больше, чем у вас там, в каком-то дрянном порту…

— Вы сами ни с кем не разговаривали о нашей с вами беседе?

— Мне очень хотелось бы, чтобы вы были лучшего обо мне мнения, — обиделась Викторина. И, помолчав, добавила: — Впрочем, промаха теперь уже не поправишь…

Оставшись один, лейтенант произнес:

— Собака, безусловно, зарыта там, в конторе домохозяйства… Паспортистка — вот кто!

И всё же, проанализировав хорошенько, как и при каких обстоятельствах проходила его беседа с Викториной, он не мог сказать, что виновата именно паспортистка. Она появилась в последнюю минуту разговора. Викторина никому не проговорилась, Гранатов тоже.

Повидимому, в этой семье за простыми известными вещами есть и неизвестные. Надо что-то предпринять, но что? Он решил посоветоваться с начальником политотдела Журавлевым.

Журавлев выслушал Гранатова. Рассказанное заинтересовало его. В самом деле, тут многое заслуживает особого внимания и специального исследования. Насколько это удобно по отношению к Викторине? Так вопроса в данном случае ставить нельзя: любовь к Родине, честное отношение к жизни запрещают это. Кроме того, внесением ясности в ее судьбу будет оказана ей помощь, в чем она сейчас крайне нуждается. Само собой разумеется, оказывая ей помощь, надо продумать каждую деталь. Если Арнольд Безелевич — враг, он примет меры…

— Но ведь он почти ничего не знает, — заметил Гранатов.

— Для того, чтобы забить тревогу, он знает многое, почти всё. У него конфликт с женой. Паспортистка сообщила, что видела жену у вас, что-нибудь добавила от себя… Всё! Рекомендую вам, товарищ лейтенант, взять под негласную опеку Викторину. Арнольда же я возьму на себя, словом, можете не волноваться…

* * *

Гранатов и Журавлев в своем предположении о паспортистке не ошиблись: она, действительно, в тот же вечер сообщила Безелевичам, что Викторина о чем-то совещалась с Гранатовым и, кажется, долго. Ушла от него возбужденная.

Родители Арнольда забили тревогу. Надо непременно узнать, что она там наболтала. И надо растолковать Гранатову, что Викторина не достойна доверия, у нее невозможный характер, из-за которого погибает он, Арнольд, да и они, его родители, не знают, что делать, хоть живыми в могилу ложись… Можно попросить паспортистку, а еще лучше самому Арнольду пойти к уполномоченному и рассказать всё начистоту.

Арнольд выслушал родителей и молча ушел в свою комнату.

На второй день он зашел в контору к Гранатову и вызывающе предъявил участковому претензию, что тот собирает против него и его семьи грязь.

— Что это еще за методы? Скажите честно: о чем вы допрашивали мою жену?

Лейтенант и Арнольд в упор посмотрели друг на друга.

— Не думаете ли вы, что я должен отчитываться…

— Я этого не думаю, — нетерпеливо перебил лейтенанта Безелевич, — у вас была моя жена… и речь шла обо мне… Быть равнодушным к этому я не могу, вы сами это великолепно понимаете.

— К сожалению, ничем помочь вам не могу. — Гранатов встал.

— Я требую… Я буду жаловаться…

— Дело ваше…

— Да, буду… И вы пожалеете об этом…

— Если у вас ко мне больше ничего нет, то я вас не смею задерживать, — холодно сказал лейтенант.

— Ну что ж, благодарю за чуткость и прочее, прочее…

Придя домой, Арнольд уклонился от разговора с родителями, прошел к себе и закрылся. Только вечером он вышел в столовую. Жена уже пришла с работы.

— Ну вот, наконец и ты, — ласково сказал он.

Викторина с удивлением посмотрела на мужа.

— Я тут занимался одним делом и проголодался. Мама даст нам сейчас поужинать. По-моему, она напекла сегодня твоих любимых пирожков.

Викторина переодевалась и мылась, недоумевая, чем объяснить перемену в муже.

Весь вечер они мирно и весело говорили, а отправляясь спать, Арнольд сказал:

— Вика! С ссорами покончено навсегда… Тебе больше не придется ходить к милиционеру и жаловаться на меня… Нервы, нервочки — вот в чем корень зла… И я виноват и ты виновата… Предлагаю — завтра мы едем за город, подышим воздухом, полюбуемся пейзажами…

— На твоей машине?

— На нашей, — поправил Арнольд. Обнял жену и поцеловал, как это делал в былые дни.

Викторина подумала: может быть, и в самом деле взял себя в руки…

— Только смотри, — сказала она, — веди машину нормально, а то окажемся мы с тобой где-нибудь в кювете…

Арнольд усмехнулся:

— Я люблю быструю езду, но не беспокойся…

Ночью Викторина несколько раз просыпалась, прислушивалась к дыханию мужа и думала: может ли человек так, ни с того ни с сего, понять свои ошибки? Должна же быть какая-нибудь причина… Какая причина здесь? Та, что она была у Гранатова? Но ведь известие об этом посещении вызвало в нем третьего дня припадок ярости? Почему же вдруг всё прошло и в сердце вернулась любовь?

Ночь не принесла Викторине разгадки. Наутро она пошла в магазин кое-что купить для прогулки. По пути случайно встретилась с Гранатовым. Тот обратил внимание на ее измученный вид.

— Плохо спала, — сказала Викторина, — от радости: муж отошел, сдался, едем сегодня на прогулку, впервые за всю жизнь…

— От души поздравляю!

— Спасибо… К сожалению, что-то сердце шалит… плохо мне от этой «радости»…

— Именно?

— Это длинный разговор, а нам нельзя долго быть вместе: могут заметить и накляузничать… я так устала от всех этих передряг… Поговорим как-нибудь в другое время и в другом месте, если не возражаете…

— С удовольствием… Вы не против, чтобы я вас проводил?

— Не понимаю?

— Вы когда выезжаете за город?

— Кажется, в семь вечера.

— Я зайду «случайно» во двор и посмотрю еще раз на вас…

Викторина пожала плечами и, приветливо кивнув лейтенанту, вошла в магазин.

В девятнадцать ноль-ноль Гранатов явился во двор, где уже стоял «Москвич» Арнольда. Лейтенант козырнул молодому врачу, тот почтительно приподнял кепку.

Вышла Викторина. Выражение лица ее было и довольное и недоверчивое. Она взглянула на лейтенанта и села в машину.

Арнольд смахнул с капота пыль, сел за руль и включил газ.

Лейтенант быстро зашел во второй двор, вскочил на мотоцикл, заехал в отделение и, усадив в коляску милиционера, помчался по северному асфальтированному шоссе. Гранатов знал, что это излюбленное место Арнольда, который шутя называл эту дорогу — «САШ», что означало северное асфальтированное шоссе.

3

Первые минут двадцать Арнольд и Викторина молчали. Они уже выехали за город. Машина заметно набирала скорость, которая была близка к ста километрам. У Викторины сжималось сердце, но самолюбие молодой женщины не позволяло попросить мужа быть осторожней.

— Куда мы едем? — спросила она.

— В небытие, — сухо бросил Арнольд.

— В таком случае спешить не следует, — улыбнулась Викторина, — туда мы всегда успеем.