Умышленное обаяние - Ирина Кисельгоф

– Более чем, – насмешливо сказала Рита. Степанков хмыкнул.

Пора с этим завязывать, решила я тогда. Пошла на кухонный балкон, вытащила сигареты и услышала щелчок зажигалки. Стас встал рядом и оперся локтем о перила, рукой за моей спиной. Дрожащий огонек зажигалки раздвоился в блестящей роговице его глаз.

– Тебя после чего к мужчинам тянет?

– Не знаю.

Я наклонилась, чтобы прикурить, но не успела. Он убрал руку в сторону, огонек зажигалки погас, его роговица засветилась лунным неоном.

– А ко мне тянет?

– Я тебя не вижу, – усмехнулась я.

– Значит, после осмотра. А так?

Пламя зажигалки оранжевым кошачьим зрачком вынырнуло из его глаз.

– Так лучше. – Я взяла его за руку и прикурила.

– Что скажешь, серьезная девушка?

– Подними огонь выше. Надо закончить обследование.

Стас, не отрывая взгляда от моего лица, поднял зажигалку и вскрикнул.

– Ожог! – расхохоталась я. – Кажется, на квадратном подбородке.

– Мне Ритка сказала, что ты еще в девках ходишь, – со злостью произнес он. – Правда?

– Правда, – я выпустила струйку дыма ему в лицо.

– Тогда все ясно, – хохотнул он.

– Что ясно? – смеялась я.

– Гормонов тебе не хватает.

– И где их взять? – смеялась я.

– У меня, дурочка, – ответил он.

– Уедем к тебе не прощаясь. Сейчас, – вдруг сказала я. Стас засмеялся.

Смеяться буду я, решила тогда я. Последней.

Первый опыт оказался похожим на мутное море у общего пляжа в Сочи. Незабываемое ощущение липкой, влажной кожи. Клейкой, как расплющенное желе медузы. И желание поскорей отправиться в душ.

– Понравилось? – на следующий день спросила Рита.

– Хамамсу.

– Что?

– Ничего, – насмешливо ответила я. Голубые глаза Риты кольнули морозцем.

После второго класса мать повезла меня в Сочи. Я первый раз была на море и влюбилась в него сразу. Не вылезала из воды, плавала, захлебывалась, ныряла с открытыми глазами и смотрела на солнце сквозь воду цвета хаки. Или бесилась на пляже с другими детьми, бросая медуз, выброшенных на берег после шторма. Я бы так и уехала счастливой и влюбленной в море, если бы не случай.

– Не лезь в воду! – резко сказала женщина, сидящая неподалеку от нас.

– Почему? – заканючил мальчик.

– Это не море, а хамамсу!

– Что такое хамамсу? – заинтересовалась моя мать.

– Хамамсу – «моча» по-азербайджански, – ответила женщина и закричала: – Не лезь, тебе говорят! В бассейне будешь купаться.

– В душ. Немедленно! – тихо скомандовала мне мать.

Душ смыл влюбленность в сочинское море цвета хаки. В сухом остатке оказалась хамамсу.

Я посмотрела на серо-желтые останки цветов. Вокруг весна, они лежат прошлогодним снегом. Пришли – ушли, будто и не бывало… Пришлый человек по имени Марат мне не звонит, я сама не решаюсь. Я… Я боюсь… Я боюсь хамамсу.

– Мне надо работать. Побудь один. Я приду.

Я уложила Гришку в кроватку и на пороге оглянулась. Он глядел на меня серьезными, совсем недетскими глазами. Мне хотелось плакать.

* * *

В моей кухне висят маленькие аптекарские весы. В них ничего нет, но одно плечо всегда ниже. Вытирая пыль, я восстанавливаю баланс. Ненадолго. Получается, они меряют пустоту, но одна чаша всегда полнее. Странно. Только сейчас заметила.

Я тщательно вытерла пыль и повесила весы на место; они качнулись, одно плечо снова стало ниже. И пусть… Что же мне делать? Я заполняю свободное время рутиной, но мне все время неймется. Хочется идти, бежать, не зная куда. Нужно что-то предпринять, я не решу что. Я пытаюсь понять саму себя, не могу. Я не люблю. Я точно знаю. Так быстро ничего не бывает. Это просто смешно… Или нет?

Мне остается ждать звонка, но, может быть, он уехал. Я упустила…

– Привет.

– Привет, – помедлив, отвечает он.

– Может… пошатаемся по городу?

– И за что мне такая честь?

– Да или нет? – Меня охватывает злость.

– Жди у больницы, – он кладет трубку.

Мы едем в машине, перебрасываясь незначащими словами. На моих коленях лежит прямоугольник солнца, я грею в нем ладони, отвернувшись к окну. Сквозь новые листья просвечивает солнце, на мои руки ложится их кружевная тень. Ее уносит и приносит дорога, как и наши ничего не значащие слова. У меня щемит сердце. Так со мной часто бывает. Осенью мне жаль уходящее лето, весной меня гложет хандра, что лето еще не пришло. Я всегда тоскую по тому, чего уже нет, и жду того, чего еще нет. У меня такой характер, ничего не могу поделать с собой.

Мы остановились у кофейни «Магриб», и она вернула мне запах турецкого пехотинца, обдав жаром песчаной бани. И я заказала мазагран, чтобы память могла остыть.

Ледяная газированная вода пузырит крепкий кофе, на дне бокала куски льда преломляют желтый электрический свет в красный. Я тяну из трубочки охлажденный кофе со вкусом лимона, жаркий запах османского лучника мучает мою память. Я провожу ладонью по смуглым предплечьям, на их коже рябь, черные редкие волоски встают вслед за моей рукой. Серые миндальные глаза щурятся, я рефлекторно отвожу взгляд. На моей коже тоже рябь, по ней бегут мурашки прямо к сердцу и от него вниз. Мой жар не остудит ледяной мазагран.

– Что молчишь? – неприязненно спрашивает Стас.

Я отворачиваю лицо; не стоит, чтобы он читал мои мысли.

– Что молчишь? – повторяет Стас, его лицо морщится, словно от боли.

Мне становится стыдно. Правильнее сказать – неловко. Не стоит им себя лечить. Но сейчас мне нужен мужчина, который всегда позвонит. Я думаю об этом, и мне становится теплее – у меня есть верный парень. Я кладу свою руку на его ладони, сложенные на столе. Они непроизвольно сжимаются, я про себя улыбаюсь.

– Я скучала.

– Правда? – не верит он, в его голосе слышится ирония.

– Правда, – я улыбаюсь, его ладони плашмя падают на стол.

Мне его жаль. Чуть-чуть. И мне очень жаль себя. Так жаль, что хочется плакать. Я упустила…

– Что-то случилось? – Стас отворачивается.

– Ничего, – быстро отвечаю я. Нельзя кусать чужое сердце. Это больно. Я поняла. Мое сердце болит, я укусила его сама.

Стас ищет глазами подтверждение в моем лице и, кажется, не находит, потому что мрачнеет.

– Как ты? – спрашиваю я.

– Неплохо. Теперь заведую.

– Правда? – смеюсь я. – Здорово! Поздравляю!

– Разве Рита тебе не говорила? – щурится он.

Его слова обрывают мой смех, и я прячу глаза в ледяном мазагране. Я опоздала на месяц.

– Я ждал, – соглашается он, читая мои мысли.

– Прости, – неловко говорю я ледяному мазаграну. На его поверхности всплывает последний пузырек. Он меня простил. Да или нет?

– А ты как? – спрашивает Стас.

Мы говорим словно чужие. Не стоило его приглашать. Ни к чему.